21.

Выйдя за порог, застёгивая на ходу пальто, пытаясь удержать свободной рукой поводок, Эмма неожиданно зябко поёжилась, словно от порыва ледяного ветра. Только сейчас она поняла, как чертовски холодно на улице. Ветер, словно взбесившийся пёс, вцепился в её лицо ледяной пастью. В воздухе чувствовалось приближение зимы. Небо было кристально ясным, полная луна, словно гигантский софит, висела на невидимых проводах и освещала округу. Эмма невольно ощущала себя актрисой на сцене, каждый шаг которой сопровождает холодный свет прожекторов. Шерри трусила рядом с ней, изо рта собаки вылетали идеально ровные облачка пара.

В домах, мимо которых проходила Эмма, горел свет. Это приглушённое свечение согревало окружающую тьму и делало её относительно дружелюбной к пожилой леди и её собаке. Район, где жили они с мужем, был спокойным, уютным. Здесь все знали друг друга, дружили семьями, и создавалось абсолютное ощущение родного места. Эмма этого ощущения не испытывала нигде и никогда. С Гордоном они жили в Мидуорте уже больше двадцати лет, до этого — в Лондоне. Оба они устали от вечной суеты и шума столицы и предпочли этому тихую, спокойную жизнь на природе. Её родители были из этих мест. Отчасти поэтому она не чувствовала себя здесь чужой.

Эмма перестала работать, когда родилась Вера. У Гордона было вполне приличное дело, и его заработков хватало, чтобы содержать жену и дочь. С годовщиной их свадьбы, которая намечалась всего через два дня — в субботу — всё было замечательно. Они не хотели звать много гостей. Только самых близких. Но больше всего Эмму согревал тот факт, что через несколько дней она увидит свою дочь после долгой разлуки. Неожиданно она забыла о ночной прохладе, согреваемая тёплым внутренним светом предвкушения.

В конце улицы был крутой поворот направо к новым домам, а прямо перед ней распростёрлось огромное поле, густо засаженное кустами, деревьями и прочей растительностью. Местные называли это место Пустошью. Эмма усмехнулась про себя. Если бы старик Генри Майерс — владелец земли — услышал их, он бы просто сошёл с ума. Майерс владел небольшой фермой на окраинах района. Никакой живности, только кукуруза и пшеница, как и на всех фермах вокруг Мидуорта. Но, за счёт собираемого урожая старик до сих пор живёт. И весьма неплохо. Но здесь, на этом поле, он сдался. На Пустошах не росло ничего, кроме травы в человеческий рост да подлинных джунглей из сорняков под раскидистой сенью кедров. Грязные следы вели к ограде, через которую можно было попасть на поле, и именно туда Эмма вела свою собаку.

Животное спокойно прошмыгнуло под забором, тогда как хозяйке пришлось брать барьер штурмом, едва не свалившись с вершины. Лишь оказавшись на Пустоши, Эмма отстегнула поводок.

«Иди девочка», — сказала Эмма, — «делай свои дела». Шерри, наслаждаясь свободой, стала носиться по полю, словно ягнёнок весной. Эмма прислонилась к забору на несколько минут, наблюдая за резвящейся собакой, а потом медленно пошла вдоль ограждения.

Деревья до определённой степени скрывали высокий забор из ржавой колючей проволоки. За давностью лет ограда развалилась на куски, и «колючка» свисала с ветвей деревьев, словно странная лиана.

Ветер шелестел ветвями деревьев, словно простынями на просушке. Эмма попыталась отпрыгнуть до того, как одна из ветвей хлестнула её по лицу. Она решила держаться подальше от деревьев и встретить Шерри в центре поля. Эмма успела сделать несколько шагов, как вдруг услышала за спиной хруст ломающейся ветки.

Эмма с замиранием сердца оглянулась. Она сумела разглядеть следы зубов у корней кустов и на колючей проволоке. Сначала Эмма подумала, что это сделали кролики.

Или крысы?

Мысль о том, что здесь есть крысы, и они совсем рядом, заставила Эмму передёрнуться от омерзения и страха. Она всматривалась в ночную тьму, силясь разглядеть силуэт возвращающейся собаки. Больше всего на свете Эмма хотела сейчас оказаться дома. Перед телевизором. Рядом с Гордоном. Она посмотрела вверх. Луну заволокло тучами. Поле погрузилось во тьму, и Эмма почувствовала необъяснимый, неосознанный страх. Вскоре облако рассеялось как дым, пустырь вновь затопил холодный лунный свет. Эмма корила себя за минутную слабость, но всё же достала поводок и позвала собаку.

В зарослях снова раздался шум. Она обернулась на звук, отметив, что источник шума гораздо больше кролика и уж тем более крысы. «Скорее всего, детишки балуются», — подумала Эмма и постаралась закрепить эту мысль в сознании. Её глаза буквально прилипли к кустам. Так она простояла достаточно долго, а потом вернулась к поискам собаки.

Шерри лежала в центре поляны и тихо поскуливала, её голова лежала на вытянутых передних лапах. Даже с расстояния в пятьдесят ярдов Эмма видела, как Шерри дрожит всем телом. Взгляд собаки был устремлён на кусты позади неё.

Эмма обернулась, и крик застрял у неё в горле.

Тварь, что когда-то была Рэем Маккензи, бросилась на женщину из зарослей. Взметнувшиеся к небу опавшие листья сопровождали его рывок.

В немом крике Эмма открыла рот, её взгляд приковало изуродованное лицо, безжалостно освещённое холодным лунным светом. Безумная ухмылка вылинявших зубов, три глубоких отметины на щеке — вот и всё, что успела увидеть Эмма до того, как монстр поравнялся с ней. Красные сферы, заменявшие твари глаза, пылали адским огнём.

Маккензи бросился на Эмму, сбивая её с ног, вдавливая в жидкую грязь.

Эмма закричала, когда Маккензи своими огромными руками сдавил её горло и поднял над землёй. Он держал Эмму на расстоянии вытянутой руки, её ноги болтались в воздухе в бессмысленной попытке ударить его или хоть как-то ослабить смертельную хватку. Затуманенным от боли взором она видела его жуткую ухмылку и яростно мерцающие в ночном мраке глаза. Маккензи швырнул её, как обозлённый ребёнок отшвыривает от себя ни в чём не повинную куклу. Она врезалась в проволочную ограду, шипы вонзились глубоко в её плоть и вспороли щёку. Эмма попыталась встать, но Рэй снова бросился на неё. Всем своим весом он вдавливал её в землю, одной рукой он сжал её лицо и продолжал давить так, словно хотел утопить её как щенка в этой скользкой грязи. Она продолжала бороться, била его кулаками в грудь, хотя в глубине души понимала, что это ничего не изменит. Полными слёз глазами она увидела, что он собирается сделать в следующую минуту. Его свободная рука потянулась к обломку колючей проволоки, некогда составлявшей часть заграждения. Не обращая никакого внимания на то, что шипы буквально разодрали его ладонь, Маккензи рванул на себя проволоку, как будто это была тонкая струна. Он на секунду оторвал руку от лица Эммы, чтобы ухватить свободный конец двухфутовой колючей проволоки. Она сделала последнюю отчаянную попытку встать, и ей это удалось. Эмма даже смогла пройти несколько футов, но подвернула ногу, и Маккензи поймал её. Он захлестнул шею Эммы проволокой, используя её как своеобразную шипованную гаротту. Потянув за концы проволоки со всей силы, он увидел, как Эмма поднимает руку в отчаянной попытке защититься. Бесплодной попытке.

Шипы разодрали её шею, вонзившись глубоко в сонные артерии. Ночной воздух оросился фонтанами крови. Кровь заполнила её рот, и сознание милостиво покинуло её тело. Но Маккензи продолжал тянуть. Его безумные красные глаза, пылали, словно маяки, жёлтая слюна стекала изо рта. Он дёрнул тело вверх, не понимая, что Эмма уже мертва, а проволока так глубоко вонзилась в шею, что практически отделила голову от тела. Раздражённо отбросив труп, он секунду смотрел на дело своих рук.

Глаза Эммы были всё ещё распахнуты, в них застыло выражение отчаяния и боли.

Маккензи упал на колени и склонился над головой.