2.

Отец Клайв Ридли отложил ручку и начал массировать переносицу. Он потряс головой, словно сбрасывая с себя усталость, дурное настроение и взглянул на свои записи. Завтрашняя проповедь. Он быстро прочитал написанный текст и удовлетворённо покивал самому себе. Это была та часть службы, которую он ненавидел, но обязан был делать каждый день. С каждым разом находить темы для проповеди, способные удержать внимание его паствы, становилось всё труднее. Когда он только-только стал священником — двенадцать лет назад (тогда ему стукнул сорок один год) — всё было намного проще или, по крайней мере, таким казалось. Из-за распирающего его энтузиазма Клайв всегда получал ни с чем не сравнимое наслаждение от проповеди, от звука своего голоса, от практически театральных жестов — он словно бы играл спектакль, и каждый его выход чем-то неуловимо отличался от предыдущего. Но в последнее время он устал играть. Ему казалось, что все слова уже давно сказаны, все темы затронуты и затёрты до дыр, словно прохудившиеся штаны. Он чувствовал, что попал в какой-то замкнутый круг, но понятия не имел, как из него выбраться — его проповеди становились всё более и более скучными, и приход его не слишком большой церкви таял буквально на глазах. Задумчиво Клайв вернулся к своим записям. Темой завтрашней проповеди станет забота о ближнем. Эта тема была близка святому отцу, он знал её, как никто другой. Он ухаживал за собственной матерью три мучительных, тяжёлых года её болезни. И проиграл эту битву два года назад. Она умерла спокойно, во сне, за что Клайв по сей день благодарит Бога. Но до этого благословенного мига его мать пережила самый настоящий ад, полный бесконечной, неутихающей боли. Тогда он начал сомневаться в божественном милосердии. Позже, на краткий период, у Ридли появились серьёзные сомнения в мудрости Бога, служению которому он посвятил свою жизнь. И вера святого отца пошатнулась. Воспоминание было столь болезненным, что Клайв буквально запретил себе думать об этом. Оторвавшись от книг, он бросил взгляд на массивное деревянное распятие, висящее на противоположной стене. На мгновение ему показалось, что серебряный Иисус смотрит на священника с презрением.

Ридли встал из-за стола и подошёл к окну, напряжённо всматриваясь в надвигающийся закат. Небо крупными мазками было раскрашено в оранжевый и пурпурный — цвета, символизирующие смерть дня и приближение ночи. Из окна ему была прекрасно видна дорога, ведущая к кладбищу, и святой отец решил прогуляться перед ужином. Он часто прогуливался по кладбищу ранним вечером, если позволяла погода. Летом Клайв просто обожал свои маленькие путешествия. Пение птиц в гуще деревьев, окружавших это место, воздух, наполненный чарующими запахами цветов. Однако сегодня, накинув своё тёплое пальто и выйдя в прохладу вечера, он не почувствовал ровным счётом ничего из перечисленного выше. Только пронизывающий холод — падре опять не смог защёлкнуть кнопки на животе. Ридли в который раз пообещал себе, что сегодня он не будет есть на ужин картошку.

Клайв был крупным мужчиной. Высоким и полным. Жирным на первый взгляд. Но если приглядеться повнимательнее, можно заметить, что только огромный живот делает его похожим на ходячий студень. Его краснощёкое лицо было испещрено бородавками, но при этом буквально дышало плещущим через край здоровьем. Он подул на руки в попытке согреться, попутно обругал себя за то, что вздумал выбраться на прогулку в такой холод, но всё же продолжил путь к кладбищенским воротам.

Несмотря на холод, эта ночная прогулка всё равно была замечательна и необходима Ридли. Умирающее солнце медленно скатывалось с неба, напитывая облака собственной кровью, уступая место плавно надвигающейся черноте. Сумерки, словно одеяло, мягко укрывали землю.

Голубь вернулся в своё гнездо в колокольне церкви. Святой отец наблюдал за птицей. Она сначала опустилась на высокий карниз, покрутила головой, словно проверяя, не грозит ли ей опасность, а после исчезла в древней постройке. Флюгер на шпиле колокольни слабо крутился на ветру.

Клайв практически сразу сошёл с основной кладбищенской аллеи и медленно побрёл по протоптанным между могил дорожкам. Там и сям, словно маяки, лежали венки и букеты из свежих цветов. Их многоцветье резко контрастировало с чёрной, стылой землёй. Он улыбался, когда видел могилы усыпанные цветами и испытывал подлинную грусть, когда находил абсолютно заброшенные захоронения. Возможно о тех, кто в них похоронен, уже никто не вспоминает. Священник вздохнул. Забвение — вот самая страшная вещь на свете. Смерть сама по себе ужасна, но когда тебя забывают те, кто хоронил, обычная смерть превращается в настоящую трагедию.

Он остановился у более или менее ухоженной могилы, окружённой четырьмя мраморными ангелами, склонившими головы в безмолвной скорби. На тяжёлой надгробной плите из чёрного мрамора была выгравирована надпись: «Аз есмь Воскресение».

Ридли слабо улыбнулся и, почти неосознанно, дотронулся до креста, висящего у него на шее. Он подержал его некоторое время в руке, крошечная фигурка Христа, казалось, подняла на него взгляд. Отец Ридли разжал ладонь, и крестик вновь утонул в складках его одежд.

Ветер тем временем усилился. Он вырывал ни в чём неповинные цветы из ваз, трепал, словно тряпку, памятные венки, заставлял флюгер на колокольне вертеться с бешеной скоростью. Преподобный поднял воротник и решил возвращаться в церковь. В конце концов, его ждала недописанная проповедь. Солнце уже практически скрылось с небес, нужно было торопиться, чтобы не остаться ночевать под сенью какого-нибудь гостеприимного дуба, раскинувшего ветви над очередной могилой. Священника аж передёрнуло от подобной перспективы. К тому же, он изрядно проголодался. Клайву, во что бы то ни стало, необходимо было добраться до главной аллеи, которая выведет его прочь из этого проклятого места.

Ридли остановился у могил Рэя Маккензи и Питера Брукса. «Какой ужас», — с грустью подумал преподобный. Он лично проводил отпевание всех пяти убитых в Мидуорте за последние несколько дней, включая семью Маккензи, Эмму Риз и Питера Брукса. Он потряс головой, отгоняя неприятные воспоминания. Неожиданно Клайв заметил, что цветы на могиле Маккензи сдвинуты, сброшены в проход между могилами.

«Это, наверное, ветер», — подумал старик, наклонившись, чтобы собрать цветы. Одну за одной, он, не торопясь, собрал все розы и опустился на колени, чтобы вернуть их на место перед небольшой железной меткой — единственным доказательством того, что здесь кто-то похоронен. Могильный холм частично уже был захвачен стремительно набирающей силы травой. Ещё немного, и всё здесь покроется мягким и нежным зелёным ковром.

Клайв осторожно положил цветы на вершину холма.

Вырвавшаяся из-под земли рука мёртвой хваткой сжала его запястье.

Преподобный завизжал от ужаса.

Он выпучил глаза и почувствовал, как раскалённые клинки боли впиваются в его сердце. Ошалело тряся головой, он не мог оторвать взгляд от измазанной грязью руки, словно причудливое растение, выросшей из могилы и не отпускающей его запястье.

Клайв не мог пошевелиться.

Он пытался подняться, но ноги отказывались его слушаться. Всё это время хватка мёртвой руки усиливалась. В какой-то момент Клайву показалось, что мертвец просто переломает ему кости.

Из могилы показалась ещё часть руки.

Хватка ослабла. Ридли смог освободиться. Его дыхание стало прерывистым, голова кружилась, кололо сердце. Он отполз, баюкая ноющую руку, и с ужасом стал наблюдать за тем, как из могилы пытается выбраться тот, кому не понравилось место последнего упокоения.

Сначала в воздухе зависла только рука, но через какое-то время земля вспучилась, осыпалась и родила нечто совершенно отвратительное. Клайву удалось рассмотреть лицо твари.

У монстра было лицо Рэя Маккензи.

Он зловеще улыбался, яростный взгляд огненно-красных глаз впился в священника.

Ридли поскользнулся в грязи и отполз к каменному кресту на соседней могиле. Он схватился за него, пытаясь подняться, не сводя при этом взгляда с Маккензи. Рэй, тем временем, выбирался из своего последнего пристанища. Ещё мгновение, и он встал в полный рост. Он стоял там, освещаемый мертвенным лунным светом. Грязь и комья земли налипли на его одежде, а глаза (если только эти кровавые нарывы можно было назвать глазами) с некоторой долей любопытства и насмешки наблюдали за трясущимся от страха священником.

Святой отец побледнел, боль в сердце неумолимо отдавалась в левой руке и нижней челюсти, белые звёзды плясали перед глазами, но он всеми силами цеплялся за покидающее его сознание.

Возможно, Клайв не хотел этого видеть, но в последние минуты агонии, он увидел, как из могилы Питера Брукса показалась рука мертвеца, а ещё через некоторое время убитый интерн стоял рядом с собственным убийцей, и глаза его пылали тем же адским огнём.

Последний, мучительный спазм агонии согнул его тело пополам. Монстры рванулись к нему. Теряя сознание, преподобный благодарил Бога за то, что умрёт раньше, чем эти твари до него доберутся.