36.

Кирби встал, как только Ламберт вошёл в комнату. Он сидел на стуле рядом с койкой Маккензи. Рэй был неподвижен, глаза закрыты, руки вытянуты вдоль тела. Солнце освещало камеру через небольшое окно в стене. В комнате также был констебль Ферман. Он стоял у дальнего конца койки и с тревогой смотрел на Маккензи, прочно привязанного к постели толстыми верёвочными ремнями.

«Привет, Том», — сказал Кирби.

Инспектор кивнул и посмотрел на неподвижное тело на койке.

«Что случилось?», — недоумённо спросил он.

Кирби кивнул Ферману. Последний прокашлялся так, словно готовился к публичному выступлению.

«Так вот, сэр», — начал Ферман, — «Под утро я сменил на посту Дэвиса. Первое время всё было, как вчера — он, словно зверь в клетке, крушил всё, бился о стены, но часов в пять утра всё прекратилось. Я заглянул в глазок и увидел, что Маккензи лежит на полу. Без движения».

«В пять утра сегодня был восход», — уточнил Кирби.

«Я подождал пятнадцать минут», — продолжил Ферман, — «Он не сдвинулся с места. Тогда я вошёл, положил на кровать и привязал его».

«Свет», — сказал Ламберт.

Кирби кивнул. «Тьма придаёт ему сил, свет вырубает напрочь. Этот человек, как светочувствительная машина, только её механизм, если вы простите мне эту аналогию, работает наоборот — он оживает во мраке и…» — доктор пожал плечами, — «выключается с наступлением дня». Ламберт изумлённо посмотрел на распростёртое на койке тело.

«Он практически не подаёт признаков жизни», — сказал Кирби. «Сердце бьётся не чаще сорока ударов в минуту. Пульс и давление настолько слабы, что я едва могу снять показания. Он в состоянии торпора».

«Это что ещё за хрень?».

«Кома, если тебе так понятнее».

«И что нам со всем этим делать?».

«Хотелось бы мне знать».

«Ты, чёрт возьми, доктор, Джо. У тебя обязаны быть хоть какие-нибудь идеи!».

«Смотри. Ночью он в порядке».

«В порядке?» — перебил доктора Ламберт, — «Ночью он просто сходит с ума!»

«Я имел в виду, что его жизненные показатели с наступлением темноты возвращаются в норму. Физически с ним ничего странного не происходит».

«За исключением того, что он превращается в маньяка с силой десяти человек», — презрительно сказал Ламберт.

На некоторое время в камере повисла напряжённая тишина, после чего Джон Кирби заговорил снова.

«Я думаю, его проблема в голове, а не в теле. Это своего рода психоз. Но мы не знаем, почему он приводится в действие наступлением темноты».

«Это ни к чему нас не приведёт», — раздражённо отметил инспектор, — «Я хочу понять одно — какого чёрта нам сейчас с ним делать? Сегодня ночью повторится то же самое, что вчера? Док, мне нужны ответы. И быстро. И постарайся изложить их максимально понятным языком».

«У тебя есть несколько альтернатив, Том. Сейчас я могу накачать его торазином по самые гланды, и мы посмотрим, продержится ли он в ступоре целую ночь. Если выдержит, тогда мы можем запереть его здесь, пока кто-нибудь более квалифицированный не сможет его посмотреть. Но есть ещё один вариант». Кирби замялся.

«Какой?» — нетерпеливо бросил Ламберт.

«Мы проведём ЭЭГ».

Инспектор озадаченно посмотрел на доктора.

«Электроэнцефалограмму. Это позволит нам замерить электромагнитное излучение его мозга».

«Я знаю, что такое электроэнцефалограмма», — отрезал Ламберт, — «Я не понимаю, на кой хрен она нам нужна».

«Это поможет понять, почему тьма так действует на Маккензи и почему он панически боится света».

Полицейский кивнул. «У тебя есть идеи, где это можно сделать?»

«Один аппарат есть в Уэллхэме, в двадцати милях отсюда. Я знаю парня, который работает там. Если я свяжусь с ним сейчас, мы сможем справиться до конца дня».

«Действуй», — сказал Ламберт, и Кирби вышел из комнаты.

Инспектор посмотрел на заключённого, затем обвёл взглядом разрушенную камеру.

Ферман кашлянул, привлекая к себе внимание. «А что если это не сработает, сэр?» — взволнованно спросил констебль.

Ламберт посмотрел на Фермана, словно бы в поисках ответа, покачал головой и молча вышел из камеры.