Глава 99

Глава 99.

"Испытать… Попробовать, испытать… Удостоверится, что на любом пятачке сухой земли доступна теперь эта способность..." Олив вышагивал побережьем. Рынок его практически пуст. Но слава его осталась при нём. Скоро всё закрутится, всё начнётся сначала.

От крупных, круглобоких валунов до тумана дроидов шла полоса прибоя, открытой воды. "Почему-то туман не набегает?.. Ночным затопит скоро… А дроидского нет. По какой-то неведомой причине… Да и чёрт с ней. Испытать..." С этой мыслью не пересекаясь, чередовались другие, сиюминутные: "У них пропала Селена… Бест приходил… Да, пропала. Как можно сказать, пропала, если известно где?.. Не потерялась, не погибла… Известно, где, а неизвестно как выйти оттуда… Было бы возможно такое в эпохи до дроидов? Потеряться, зная где?.."

Бест приходил, ему нужны были очень специфические альбомы, — за альбомами к Оливу? — да, книги по лабиринтам, а это морская тематика. Дроидам не всегда Великое Море было недоступно. Они отступили. Чёрные Драконы и Царь-на-Троне имели относительно него свой долг и выполняли, платя массой ограничений. Другие — отступили.

Они колонизировали его сначала, пытались "изрыть лабиринтами". Не трубы, но что-то вроде течений для дроидов, вроде областей с иным полем. Получались невозможно сложные структуры, страшно ограничивающие аспект взаимодействий. При увеличении проницаемости структуры рушились. Как если б орбиты, самих дроидов, семейства, троны, всё сделать тёрдым. Из стекла… Стекла дырявого… Ещё дырявей… Оно же живое, крутится, невозможно!

Дроиды с великого моря ушли, память о лабиринтах немножко осталась. И Бест спросил ещё, так в сторону, о похитителе, не знакомый ли с Южного… Вспыльчивый Олив среагировал незамедлительно:

— Бест, как демон морской, я не признаю увёрток! Сказал, не задену твоих людей? На Южном я — за вас. А неудачника эт-того, нет не знаю. Ох, бредовый расклад, и проиграть лучше умному врагу!

— Да я ничего такого и не...

— Бест, мы плохие. Но мы — очевидно — плохие!

— Давай считать, что все люди мои, все на свете?

Олив хохотнул, сверкнул клычками:

— Ну, уж нет! И на память я не жалуюсь! Помню вас, помню свои слова. Если хочешь иммунитет для нового изгнанника, приведи и по-ознакомь нас.

— Что такое иммунитет? — спросил Бест, не стеснявшийся показать свою в разных областях неосведомлённость.

Олив объяснил, добавив:

— Я монстр зеленокожий?.. Но я и как бы врач… Оу— ха-ха-ха! Знаю специфику.

— И что, возможен при нашем устройстве иммунитет от теней?

— Для людей нет, для чудовищ — да, конечно. Другие присущие тени.

— Но ведь они несут свою тягость?..

— Так жизнь у-устроена!

Поболтали за жизнь. Помочь в результате Олив не смог советом, но обещал подумать. Разумеется, отправил к Биг-Буро.

Меряя отрезок побережья широкими шагами, как с камня на камень он перешагивал с мысли на мысль. "Опробовать превращение… Пропала Селена… Мурене подруга… Чёрный владыка, несправедлива жизнь… Опробовать левую руку на материке… Изгнанница, пропавшая за рамой… На чём-нибудь… На ком-нибудь… На ком?.."

Недавно он виделся с Шершнем, торговля возобновляется, никаких подстав. Задаток получил, пустячный. В море, довольно полезный, на суше — декоративная фишка. Жидкий огонь. Как тот, из бурно испаряющихся теней, что в шатре Демон тогда при Густаве разлил. Сухим горохом шуршали они в кисете, затянутом алым шнурком, нэцке-противовес на поясе. Олив подозревал, что муха-нэцке не просто артефакт, пробки распадающиеся бывают… "Никаких подстав, говоришь..." Но ему лень было подозревать… Что там может быть? Вызов ему в виде шутки: справится или нет?

О радикальной перемене статуса Олив не сообщил. Нет вопроса, нет ответа… Между тем, это многое меняло… Изгнанник, ему теперь не нужно терять присущие тени, чтобы превратить кого-либо, не надо раму пересекать. Демон с фасеточными глазами утомил его. Шурша кисетом, Олив гадал, а может ли призрачное пламя скрыть острие пирамидки от самого Шершня? Превращал ли в принципе до него какой-то изгнанник Морское Чудовище? Не планировал, пока так гадал. Шершень очень сильный противник, злопамятный, терпеливый, промахнуться — смерти подобно. Опробовать силу левой руки, на опостылевшем компаньоне, мысль соблазнительная… Удачный старт на долгие годы...

Волнение на море усиливалось. Разметало туман, нагнало пены. Олив шёл и поднимал пирамидки, клал по камешку. Шёл обратно — снимал. Длиннополую одежду трепал ветер. Картины Собственного Мира нет-нет, да и возвращались. Жаркие… Олив ёжился, от того ли, что связь прервалась, ли от ветра просто, где-то невдалеке холодное течение воду выносит с глубины, но ему хотелось завернуться, укрыться… Меховое, тонко-вспененное что-то купить? Или самому сделать как раз, на пробу? Одна пирамидка осталась светиться, поставленная низко между камней, когда Олива окликнули.

На расстоянии, а не вплотную подлетев, проявив вежливость таким образом, к нему приближался «голубь», посыльный Южного Рынка, таял Белый Дракон. Браслет яркий, полосатый выше правого локтя, проиграл или задолжал кому-то год службы. Внешне — не их породы, охотно идущих в прислужники, в посыльные, юрких, общительных, на язык и на руку нечистых.

Олив — зеленокожая знаменитость, берег моря не лучшее место для пеших прогулок… Выражение решимости на лице высокого, светловолосого парня, как и учтивость, свидетельствовали о присутствии духа. Свидетельствовали в его пользу. Другой бы, не заморачиваясь, бросил письмо с дракона, издали, что требуется, прокричал. Но этот упрямо приближался в тумане.

"Славный малый, — подумал Олив, — небось, на рынке уже искал, решил круг сделать, и вот он, я..." Побережье находилось за ущельем, под дальней стеной Оливкового Рынка. "Славный, храбрый. Интересно, защитит его судьба?"

Человеческая сущность угасала в нём, чудовищная забирала власть. День ото дня. Это не обязательно утрата внешнего обличья. Его станет хранить. Вспыльчивость обуздает. Установит и себе, и другим правила чётче прежних. Его станут меньше бояться и больше ценить. Олив займёт не рядовое, а первое место рядом с Буро. Утратив, пугавшее многих, — но впрямь ли худшее? — качество весёлой непредсказуемости. Своеволие хищника, балансирующего между раскаяньем и безалаберностью, увы, нарушен баланс. Ни в свою, ни в чью пользу. В пользу холода и немоты.

Олив развязал кисет, горсть пустотелых горошин сжал сильно, и прежде, чем стали взрываться, швырнул между собой и посыльным. Звонко, не скача по камням, а растрескиваясь, они сделали "пшшш!.." и выбросили языки пламени. Внутренние перегородки лопались, морская вода набрасывалась на маленькие тени, бурная их борьба рушила надколотую поверхность. Полупрозрачное, нежное как глубоководное зарево, как легенда об Обо-Аут, Лакричной Аволь, пламя текло, покрывало валуны, заполняло, примешивало своё сиянье к туману… Но багровый свет возрастал в нём, голубой леденел, ветер резче колыхал языки и они не текли уже, как звери привязанные бросались.

Посыльный дрогнул, остановился. Но Олив и сам оказался стоящим посреди пламени. Голову склонив, кисетом играл и ждал. Парень принял вызов. Олив угадал, год службы был им проигран, теперь — на слабо. Унизительные и мелкие задания он бы отверг, а опасные — сколько угодно!

Волны набегали всё дальше, захлёстывали берег. Туманное Море дроидов покрылось рядами пенных барашков, во что-то такое Олив хотел завернуться от стужи, той, что внутри… Шипели волны, ползли на гальку, об валуны разбивались. Олив с трудом различал, точно зная куда смотреть, тонкое голубоватое острие. Не видя, куда ступает, посыльный шёл к нему. Сухой земли почти не осталось под пламенем. "Сейчас волна раскатится до пирамидки, и всё..." До высыханья земли станет безопасна. "Доплеснёт сейчас… Или уже пены набросило… Судьба защитит его".

Фатум. Следующий шаг пришёлся на гальку между именно тех камней, на пирамидку. «Голубь» попался. Побледнел ли не видно, а видно, что стукнул с досады об ладонь кулаком. "Славный… На Пса смахивает". Олив приблизился. "Свиток возьму, вместе и за руку сведу..."

— На словах или письмом? — поинтересовался он ровным, обыденным тоном, словно ничего особенного не происходило, в рядах Южного словно они.

— Устно, — ответил парень и кашлянул.

Посыльные, "голуби", "почтальоны", они имеют и внешние знаки отличия, и формулировки заданные, и во многих случаях — позы, жесты. Чтобы не вмешивали их в ситуацию, чтоб на расстоянии подчеркнуть, что они не из противостоящего лагеря, а посторонние люди. Попавшийся, на свою беду, парень воспроизвёл такой жест, "глашатая", поднеся руку к губам, будто горн держа, знак подчёркивающий "это не мои слова". Он не успел их произнести, потому что, жест медленный, живописный, и Олив понял кое-что… Не Демона он испугался… Для первого раза он хотел не из кого-то особенного сделать артефакт, а артефакт — особенный… Особенный… Человека. Статую, копию. Имя Селены крутилось в уме.

— Слушаю, — сказал Олив и, перебив сам себя, вскидывая руку, спросил вдруг. — Этот с тобой?

На белую точку дракона в тучах. Парень обернулся… Занесённая, бледно-зелёная рука опустилась над его головой ладонью вниз. Ладонью вверх, всемирную тяжесть поднимая, вознеслась...

Олив присел на корточки, осторожно убрал торговую пирамидку, прижав до земли. Выпрямился и отошёл на шаг. Копия в рост, перламутровая Селена стояла пред ним в тумане на камнях. В слабеющем, демоническом пламени. И волны уже добегали до неё...

О материале Олив не подумал, только о форме. Не учёл. Зато форма воспроизведена в малейших деталях. Тонкие руки, изящные кисти, защитные фенечки, браслеты… Складки ткани настоящие, мягкие, чётки в руке раскачивает ветер, длинные, до земли...

Никому показывать не планировал! Ни Беста оскорбить, ни, — в страшном сне! — Изумруда. Олив следовал порыву: создать нечто особенное. Не он первый, не он последний. Сколько чистых хозяев потратили единственную попытку впустую на невозможный живой артефакт — человека?!

Вечер хмурый… Сильный ветер трепал одежду и белокурые волосы статуи. Ветер сырой, брызги, и серый, тяжёлый туман морской, за пределы огоньков на сушу выходящий… Складки платья расправлялись, размывались… Как и босые ноги статуи… Она получилась соляной. Олив смотрел на эти босые ноги, как багровые всплески пламени лижут их, как будто пламя уничтожает её, а не сырость.

Где-то над морем, начался дождь, темно, тучи отдельной не различить. Только огонь ещё подсвечивает берег. Брызнул дождь, порыв ветра отбросил белокурые волосы с лица статуи. И Олив увидел то, что должен был сразу увидеть. Он хорошо, распрекрасно сосредоточился, превращая...

У статуи было лицо Эми-лис-Анни. Она стояла в пламени как живая, одушевлённая им. Из горькой соли сделанная. Ветер и дождь смазали распрямили пряди волос, бусины чёток, все, что было тонко в ней. Лицо за плещущими кудрями больше не скрывалось… Олив смотрел, смотрел и проклял себя. Так, что все проклятия сбылись.

Сколько человек встретит эту же смерть на этом же берегу...

Не остановится, не смирится, ни в чём, кроме соли, Эми-Лис Олив не воспроизведёт. Но в минуты худшего отчаянья, придонной тоски, когда не помогает ни что, желая увидеть это лицо, он будет повторять бессмысленную охоту снова и снова.

Олив вернулся утром. От статуи осталось что-то вроде оплывшей, соляной пирамидки, поймавшей его самого.

Послание-то от кого, о чём было?