Глава 118

Глава 118.

Карат объявился, наконец! И где пресловутое терпение Густава, день подождать?

Обнаружив приятеля в Пан-Квадрате, он подпрыгнул, ударил кулаком в кулак и не отпустил, пока не выпалил всё вперемешку, феномены, догадки, открытия, планы не будущее.

Засели в сторонке от других, Карат расслабленно, на Столпе восходящего тепла, Густав на кубе сломанного модулятора, размахивающий руками, когда не хватало слов, садящийся ближе, шёпотом повествуя о горизонтах возможного, вскакивающий с него. Под насмешливой, одобрительной улыбкой. Тоже, комодо… А каким на Техно пришёл, как зверёк любопытный, бессмысленный. Носится, нюхает воздух, надо и не надо везде свой нос суёт… Чисто — живой артефакт, сбежавший от хозяина! Обыкновенный курсик. Талантливый, молодой.

Охотник везде охотник, глаз — алмаз, Селена заинтересовала Карата. Как Густав и ожидал, изгнанница оказалась на первом месте в ряду новостей, принесённых другу в подарок. Рад угодить.

— А делали такое до неё? — спросил Густав друга.

— Мне не известно, нет.

— Почему? Идея лежит на поверхности.

— Идея трёхчастная, Густав. Три фактора совпали, три формы: составная неделимая часть стены — линза, сама стена — тоже, она же, понимаешь, одна идея, не две разные. И порыв отгородиться от преследователя. То есть, он прямо тут, но — за преградой. Как и мир, весь, мир, где угроза. Соприкосновенье более чем плотно, и не ограничено ни вширь, ни в глубину, в свете предыдущих двух моментов… Говоришь, нет объёма у коридора? Понимаешь, что это значит? Линзы имеют абсолютную толщину. Боюсь, этот мир, при сохраненье этих качеств, рынком не сделать. Как и лаз не сделать, дырку в подобной стене!

Секретное кончилось, они заговорили голосов не понижая, о том, как занесло Густава в испорченный мир.

Он отмахнулся:

— Джокера осталось получить и можно испытывать проклятую колоду. Если сработает, заказываете. Буду охотиться ею на вас, технари.

— Чо-чо?.. — жестом остановил его Карат. — Ты зашёл так далеко? Густав, ты упоминал, что подбираешь то тут, то там монструозиков лица, но я думал любые, по случаю, а не цельный кон для игры… И ты дошёл до Джокера?

Поблизости толпился народ, бумцал марблсами, очерёдность на модулятор разыгрывал. Ядовитейшие Суприори и Свасти обернулись с синхронностью мимов, друг на друга взглянули, и как болванчики синхронно покачали головами. Изобразили глубокую скорбь… Перемигнулись, словом не удостоив Густава, насели на его собеседника:

— Ай-ай-яй!.. А что-то господину Карату завещают кусики его?.. А ему одному или всему Техно?.. А нам ли не перепадёт?..

— Мне, мне! — замахал Суприори. — Тебе-то с какой стати, Свасти?.. Ай, хороший был кусик, богатый! Я с Южного привёл!..

Суприори в своём репертуаре. И не такое слышали от него. Но и Карат решил уточнить у него, а в чьём, собственно, владении остался испорченный мир, когда отчёркнутость щёк, улыбка попала лица, стало ясно, что скептицизм этих двоих он разделяет.

— Но почему, Карат? Можно как угодно относиться к Буро, а уж как он ко мне… Но что безобразий не то что в шатре его, а и поодаль не случается, факт. И что слова не держит, кто упрекнул бы?.. Я?.. Не на Южном было, и условия я, если начистоту, слышал, не глухой, и сам принял...

— Мы ж однобокие, мы, как шкала с линейкой, технари! — вмешался Ментор, подошедший сзади.

Он размахивал вращающимся деревянным флажком с трещоткой. Только что сделал на Краснобае, пришёл шутковать и хвастаться.

Напыщенный как индюк, в чёрном, в защитной манишке… Шланг от намордника, сдвинутого на лоб, заранее одетого, — в мире оставлять далеко, а тут бросить — сопрут, — болтается мимо носа, в очиститель на ременном поясе уходя… Индюк-Техно, кибер-индюк!.. Ни взглядом, ни тоном не выдаёт шутки, так, преисполненные важности, напыжившись, и уходят гости Краснобая, где им позволили создать что-то собственноручно...

На Мелоди был бы отличным мимом! Вместе со Свасти, побратимом и ядовитым приятелем их. Нота не таков...

Трещотка пела прерывисто, на знакомые песни не намекая, и всё же звук её ранил Густава, опять трещотки, надоело… С неприятностями приходят. Мастодонт Техно Рынка, не просто же так потратил время делая её. Зачем? Видно, форма ему нужна, в считывающий модулятор сунуть, параметров не рассчитывать, не задавать.

Ментор отвесил полупоклон Карату, извиняясь за вмешательство:

— Мы, примитивные, как мыслим? Если чего-то не бывало, с чего бы оно вдруг появилось? Наверное, поэтому у нас ничего и не получается!.. Но с другой стороны, если что-то бывало и давно, с чего бы ему прекратиться? Наверное, поэтому мы всё ещё тут и не прекращаем попыток!.. Чего мы не видели, в то мы не верим… А кона мы не видели, так, Свасти?

Побратим его важно кивнул:

— А людей, Ментор, мы видели, которые кон видели?

— Даже издали нет!..

— А слышали тех, кто слышал про таких?..

Скорбно и саркастично покачали головами все трое. Карат пожал плечами, он тоже не видел и не слышал про таких:

— Джокера не было, Густав. Ни у кого.

Суприори тоже не удержался почесать языком:

— Тут нельзя утверждать, друзья мои, что Джокера никто не видел… Нельзя утверждать, что никто не создал… Но вот, что никто им не воспользовался, на нашей памяти, это можно. А мы картёжники, Густав, да. А ты — нет, кстати, Густав. Ты к нам не приходишь. И зачем тебе проклятая колода?

— Приду, — ответил он, недобрым взглядом сопроводив.

Раскаркались, вороны, будто кто спрашивал их.

В свете услышанного, Густав перестраховался, как мог. Встреча не только назначена в постороннем, мариковом шатре со срезанной верхушкой, на что подозрительно быстро согласился Буро, но сразу в присутствии жертвы на пирамидке. Разом путь к отступлению и тот, кто станет Джокером. Густав смотрит Джокера в двух шагах от торгового шатра, простёртого к его Собственному Миру. Неужели секунд не найдётся у него, чтобы туда взмыть? Но подозрительно даже не конкретное согласие, а то, что, кажется, Биг-Буро в принципе не проявил интереса к обстоятельствам и условиям. Произнёс своё "га-ран-ти-ру-ю...", что встреча не является для него охотой, гнусаво, занудно и отчётливо, как всегда...

Обговаривая детали под скучающим, отчуждённым взглядом чудовища, Густав всё же спросил, а сделал ли кто последнюю карту прежде него. Буро рот изогнул, цыкнул зубом:

— Всё ж знают, что нет… Не сделал.

Помягчел вдруг, припомнив что-то, и мигом выторговал сопутствующее условие: человек на пирамидке будет с его стороны.

— Связанный? — уточнил Густав, поразившись своему быстрому согласию.

— Разумеется.

"Ого… Думал, я у него в фаворитах… Кто ж это заслужил у Буро такую честь? Меня обошёл… Чем сумел досадить? Ну и долги у людей".

А не было никаких долгов.

Робкий, застенчивый, скромный Амиго упросил Биг-Буро видеть Джокера. Без никаких колод! И Буро к этому изгнаннику не как к рыночным коллекционерам отнёсся.

Спросил сурово, насколько ясно ему, что обратного хода нет ни у годов, ни у секунд. И что можно передумать, пока можно, но нельзя, когда уже нельзя. Что не обязательно и не во-первых сказанное относится к ядам. А течёт безо всяких ядов время жизни и Впечатления, воедино, не разъединить их, не остановить… «Ага-ага, понимаю, согласен...»

Техническую часть, Амиго понял так, что Впечатление тринадцатого чудовища храниться в редком состоянии, вроде пара. Бывают такие, или ледышку глотай, или вдыхай пар, в который сразу переходит она. Тут была одна несостыковка, Буро сказал:

— Тогда… Тебе нужна защита. Универсальная, дроидская… Пирамидка. Чужая… Не боишься? Я сто из ста даю, что как взойдёшь, так и сойдёшь с неё, но постоять придётся...

Но ведь дать что-либо человеку на пирамидке может только её хозяин, ни туман, ни дождь не коснуться стоящего на ней...

О, как горячо Амиго его благодарил!

Будущий летописец Архи-Сада и континента, да и дроидской сферы! Автор небывалого, двух сведённых словарей — двух эсперанто! Каллиграф необщего дроидского, в котором нет общих понятий ни для каких явлений, но все явления по-отдельности пребывают… Прославившийся возрождением старого вайолет, сказочник Амиго станет Соль названным братом.

Её давно беспокоило смутное недовольство при его очаровательной болтовне, лихих, несбивчивых россказнях. Недавно поняла отчего: драгоценности перепутывались с мишурой, а что ещё хуже — возникали на языке его и в листве сай, вокруг зелёного костра, в ушах, и смехе, и тишине — таяли… Пропадали! Как же так?..

Она давно собирала и записывала истории из Впечатлений. Но Амиго не хуже… Лучше!

Вначале они не поняли друг друга. Соль начала придираться к нему: "Отделяй, пожалуйста, где правда, где можно проверить, а где ты лично наплёл!.." Амиго услышал как: ври поменьше. И обиделся. Затем понял. Но при зелёных кострах он все равно веселил народ, как взбрело на ум!

Наедине же они, задумчивые, начали разделять жанры… Коллекционировать по темам… Дроиды. Дроиды-выдуманное. Древности. Древности-выдуманное… И позже всего, но с особой страстью — нынешнее время, не дожидаясь пока оно отпечатается во влаге ради чьего-то глотка через миллионы лет. Пока пройдёт через достраивающие и отсекающие фильтры выдумок, вплоть до песни на Мелоди, до саги.

Бутон-биг-Надир не торговался с мальчиком, потому что увидел будущее его раньше, чем кто-либо и сам сказочник. На просьбу его дважды дурацкую откликнулся, на неподдельную страсть, трогательную имитацию морской вежливости, преодолённую боязнь, очевидную.

Амиго твёрдо верил в некую связь Джокера с Лакричной Аволь! Втемяшилось ему, что вернувшийся тринадцатый побывал за Двумя Дверьми!

— Ну, нет же! — повторял Буро, воздевая руки, с баса на стон переходя. — То, тайна… И это, тайна!.. Вот и примстилось тебе! Нету связи, не-ту!..

— Пожалуйста! Биг-Буро!.. Уважаемый! Бутон-биг-Надир!.. — и всё по новой. — Аволь где-то могла отпечататься, во Впечатлении его, совсем в древности! Я запомню его, лицо, нерафинированный, цельный тон его Впечатлений, узнаю, встретив ещё!

— Оуу-уй!.. Если б ты знал, что болтаешь!.. Вздор какой!.. Узнаешь… Для того соглашаюсь, — проворчал Буро, — чтоб закрыть тебе ложные пути… Соглашаюсь.

Соль будет рукой, Амиго душой и голосом, а Биг-Буро неисчерпаемой сокровищницей этого триединства летописцев.

Густав же стремительно приближался к тому, чтобы превратиться в несколько коротких строк.

Золотым коктейлем с тенями угощал его Хан-Марик в этом шатре на задворках.

Свет пасмурного дня льётся сквозь косо срезанную верхушку, из-за чего не посредине, а в дальней части оказался загодя Густавам поднятая пирамидка, окружённая коническим маревом. Над тонким как игла, светящимся остриём стоит человек. Маленький изгнанник. Руки не связаны, узнав кто, Густав счёл лишними такие предосторожности. Странновато, не гут… Биг-Буро хочет придать огласку похищению и осложнить ему контакты в Архи Саду? Попросту вытеснить, изгнать оттуда? И снисхожденья к случайному человеку Буро не проявил?

— За что платишь так? — мельком спросил Густав пленника.

Амиго честно, без паузы ответил:

— За любопытство.

О, под этим может скрываться самое разное, неоплатное, неисправимое в том числе… Тогда не удивительно.

На полу брошена та же огромная, жесткошёрстная шкура, разбросаны те же бутылки, пустые. Курительницы подготовленные. Одна крупная вещь до поры не заметна ему, не оружие, но загадочная штука. А Буро в неё смотрелся как раз...

К созревшей, как плод, ненависти прибавлялось ещё раздражение на нерешительность, охватившую его. Не только для Густава, и для Буро вчерашний день прошёл с весёлой безуминкой, в кругу нефальшивых друзей… Планы не спутав, взбаламутив настроение. Буро попомнил Клока. Некому задурить Чудовищу Моря мозги ответственностью, за что неответственен, но что-то заставило его придержать открытой уже захлопывающуюся дверь. "В щёлку сумеешь просочиться, скользкий комодо, я не огорчу Марика твоим исчезновением, заслуженным тысячу раз! С Сомой договоримся как-нибудь..."

— Желаешь взглянуть, — не оборачиваясь, бросил он, — на успехи твоих предшественников, Густав?

Отчего не взглянуть...

Внутренний раздрай Биг-Буро происходил от праздника, что устроили ему вчера изгнанники Архи Сада. Они и охотника искали, отблагодарить не на словах, а на деле. Не могли найти. А так у них получилось хорошо!

Процессией шумной и яркой они протекли скввозь ряды, с подносами, с плодами, подарками от сада, личными дарами. У кого, что нашлось. Ни один не пришёл с пустыми руками. Никто без танца и песни. Изгнанники озарили Южный и мрачновато начавшийся день. Увешанные гирляндами из жёлтых цветов, облетающих быстро, но таких многочисленных, что путь от рамы до его шатра покрыл благоуханный ковёр. Площадь они засыпали благовониями, принесёнными с собой, и Карат, проходивший мимо, улыбнулся знакомому перечному вкусу… Техническую химию добыв, они разбавили её и приспособили для сугубого удовольствия, молодцы! Другие, незнакомые цветы, неувядающие цветы-метаморфозы и любимые Псом орхидеи украсили полог.

Селена с Изумрудом шли скромно в конце процессии. Биг-Буро таким образом довелось познакомиться со Злым Владыкой Великого Моря. Слишком разные. Оба — древние существа. Не поговорили толком, но обоим было интересно.

Где охотник Буро не знал, позвать не мог. Короче, повезло. В кои-то веки Мелоди не купленный, не нанятый, с любовью и благодарениями пришёл к нему! Из коллекционного много выпили, площадь ожила, притягивая местных вельмож, гостей и прохожих… И вот близился вечер следующего дня.

Буро отогнул край шкуры, достал из тайника в земле пуляющий ларец, приспособление для заядлых, мнительных картёжников, тасующее и сдающее карты. Тасование отключил. Оставил ларец над тайником стоять. Завёл обычную механику на полную пружину и отошёл от неё. Ларец щёлкнул, раскрыл боковые прорези...

О, дроиды светлые! О, небо и море, сколько же их?! Когда они кончатся?! Ларец с незаданным ему числом игроков и площадью стола разбрасывал, пулял карты по кругу на всю площадь шатра. Номерные и проклятые лица.

Ими можно было иллюстрировать подряд перемены мод и стилей рыночной жизни, историю эпохи дроидов можно по ним изучать!

С обычной, линованной ромбами рубашкой, которую, чтобы не путаться выбрал Густав, и скупать недостающее по случаю. С рубашками однотонными и расписными. Обманными, будто полупрозрачны, и видно лицо у карты. С рубашками, которые и в руки взяв невозможно отличить от инкрустации перламутром и драгоценными камнями, так хороша голограмма! Угольно-чёрных рубашек больше всего, с древними символами смерти, мрака и колдовства. На пепельно-серых сидит паук. Здоровый, мохнатый. Владелец — паук. Колода — паутина. Снова чёрные, мраморные… Снова с пауком...

Густав начал считать их, однотипные и воскликнул:

— Она полная, колода! Дособранная!..

— Да?.. — усмехнулся Буро. — Только эта?..

Шкура и весь шатёр оказались покрыты слоем карт. Пошёл второй слой, третий… Густав бродил по нему, как лунатик. Очнувшись, поднимал, разглядывал… Те же чудовища из других Впечатлений. Отличаются ракурсы. Гарольд один и тот же из мрака волн поднимается, чтобы ужаснуть и пропасть. И юноша Кит. Валет не менялся. Есть ли причина тому, и какая? А тому, что Биг-Буро устроил это шоу? Последнее предупреждение. Не нужно обладать богатой фантазией, чтоб представить себе, что и этих карт коллекционеры надеялись на какой-то другой финал. Что плотно склеенный брусок его кона с большой вероятностью отправится в этот ларец. Понял бы и слепой, опоённый оливкой. Отступись.

Буро не ждал такого исхода. Его и не случилось.

Биг-Буро наполнил курительницы, отдающие Впечатление паром из вытянутого, стройного как ваза медного кувшина, поджёг стружки. Четыре штуки. Тыквы горлянки напоминали по форме, с ободками отверстий. Нижний резервуар побольше, в нём собственно связное Впечатление, верхний поменьше, где-то треть предназначен для морской воды. Она превращалась в пар медленнее, тяжёлый как морские туманы. Она дробила и прижимала к земле основное зрелище. Приспособление для гурманов. Чтобы пить одно Впечатление, а ногами стоять в другом. Или сидеть, как отрегулируешь. Одновременно, с наложением, всё равно невозможно смотреть, но интересный эффект получается.

Земляной пол, карты разбросанные заволокло туманом. Колыхаясь, он начал подниматься, но испаренья морские разбили его до прозрачности и задержали. Воздух в шатер становился поперечно полосатым, сырым. В этом тумане Густав и обнаружил, что не на пустую стену любовался Буро, лишь бы на него не смотреть.

Срез тумана… Там было зеркало, стекло. И отражало оно лишь туман. Его — нет. Пирамидку — нет. Немного — Буро. Густав запрокинул голову… "Лепесток" из Великого Моря… Как те, что используются за ножи. Как те, в которые смотрелись собранные им чудовища. Выстой в три человеческих роста. Сколы по краям. Неидеальна поверхность. И её коснулся океан. "Дроиды светлые, кто и как смог притащить эту громаду на Южный Рынок?.. Или Буро создал подобие не пирамидке?.. Зеркало — Пятистенок Файф..." Да, вертикальное, пять граней, никто не правил его грубые, страшно острые сколы. Инструментов нет для такой работы.

Буро подошёл к стеклу ближе, золочёные дуги короны отражались разбитыми будто рябью, но куда отчётливей всего остального. Вместо лица — пятно. Подол одеяний под туманом виден до малейшей бисеринки.

— Лезвия да скребки… — к Густаву не обращаясь, проговорил Буро. — Не используют лепестки как зеркала. А они — необычные зеркала… Зачем, с другой стороны?.. Повыбрасывать всякое старьё давно пора. Не собраться. Бывает, заваляется в кармане какая-нибудь ерунда, вынешь, повертишь, покрутишь и обратно опустишь. Так и сживёшься за годы с ней.

— Глубокий кармашек!

— Разве? От первого игрового ряда до сюда вот, разве глубок? Для колоды карт, такой внутренний кармашек.

— Для меченых, для козырей? В рукаве кармашек?..

Густав грубил, ему было не по себе. Отчего непонятно. Стопы обмывало Впечатлениями разных морей, просто морей, ни яда, ни запретного, ни монстров. Видимо, антураж. Заметив свою грубост, он немедля сменил тон. Исправиться лучше вопросом:

— Биг-Буро, а ты задумывался, откуда такие лепестки в океане?

— А ты что, не пил предпоследней эпохи никогда? Дома ж строили из них. Размером с горы.

— Точно! Видел, но не соотносил. Обычно — ножики с ладонь. Не осколки получается, брызги.

— Да… Этот тоже по-своему ножик. Отрежет Джокера от Неджокера. Из середины его жизни. Сальвадора от Несальвадора...

— Зеркало видит Впечатления в тумане? Отражает их?

— Нет… Ты увидишь… В осколке, как положено… Как и собирают их, как узнают...

От сырости в шатре становилось тяжело дышать. Грудь растягивалась тугой резиной. При нырке легче, там сразу вдох и выход становятся настолько протяжёнными и ровными, что незаметно один сменяет другой, их там и не замечаешь. А тут — удушливая тревога.

Биг-Буро стоял рядом, не смотрел на Густава и, похоже, не хотел, чтобы на него смотрели… Плохой знак. Для всех хищников, сохранивших хоть что-то человеческое, общая привычка… Со стеклом, с лепестком разговаривали. Густав в виде контуров за слоями тумана. Буро — очертанья в короне.

Глухо и нараспев, без выражения, Биг-Буро обещал это, он повторил свой рассказ. Про тринадцатого. Сократив, сколь возможно. Без пауз разворачивающийся он содержал, тем не менее, столько внезапных конкретных штрихов, что делалось жутко. Густав решил, что Буро, известный мастер хитрых словес, выдумывает, мороку нагоняет, красуется перед самим собой.

Но когда дошло до Гарольда, вырастающего из волн, не способного выйти на берег, до пены с его клыков… Буро дёрнул щекой, осязаемо прямо… Словно пена попала!.. Захотелось что-то сказать вслух, перебить этот морок. Хоть глупым вопросом…

— Он кажется неодолимым… И неизменным… Гарольд имел что-то внутри? Жизнь?.. Кроме бури...

— Как сказать… Он был к тому времени чем-то вроде Падающего Факела. Останки, уплотнённые до свечения. Вечные, как вот лепесток стекла… Падающий, Пожирающий Факел… Идущий, падающий на сушу...

— О, знаю, в Архи-Саду видел...

Неживой голос Буро. Глухой. Мимо обращённый:

— И этот сейчас увидишь. Комодо… Подпрыгни, или сойди...

Густав не успел, не понял, куда?.. И не увидел под туманом. Резким рывком Буро выдернул шкуру из-под ног, заставив его упасть, кувырнуться. Поднимаясь, застыл...

Как держал бы зверя за шкирку, Буро приподнял шкуру, в его кулаке она казалась живой, агонизирующей, извивающейся в тумане.

— А?.. Пламя?.. Неугасимый Факел Морской?.. — сказал он глухо и мимо. — Узнаёшь его, комодо?..

Да!.. Он узнал!

Как в кошмарных снах, снизу вверх он смотрел на косматые, жёсткие патлы!.. Секунду назад мнимость, чужие россказни… А он-то всё удивлялся, кто по недоразумению создал такой неприятный артефакт? Ненависть создала, предательство и Великое Море.

Туман охватил изнанку, густая прозрачная слизь начинала сочиться. Буро стоял в ней, и шипение раздавалось под его ногами…

Шатёр был переполнен и переливался проклятием Горьких Холмов, туманов воды Гарольда...

Защищён от неё единственный, кто в этом нуждался, Амиго. Изгнанник на пирамидке не отражался в высоченном стекле лепестка… Остальное — да. Там…

Буро развернул с глухими словами:

— Туда смотри, комодо. Там будет твой Джокер.

Чёрный Дракон рычал за плечом Густава, но Буро, — "га-ран-ти-ру-ю", — пальцем к нему не прикоснулся. Ткнув, в отражение смотри, больше не прикоснулся…

Густав долгие годы загонял себя в эту ловушку. Всё удавалось ему, удалось и это. От зачина до Джокера проклятой колоды. Мог ли теперь не смотреть? Мог ли отвернуться на последнем этапе?

Косматая шкура, жёсткая как гневное море…

И курительницы не для людей наполнены, подожжены, а для неё. Её напоить...

Буро ударил кулаком многотонное зеркало лепестка, так, что оно развернулось, сквозь туман свет пирамидки стал отражаться в нём.

— Лучше видно? — глухо осведомился он.

Отступая, Густав оказался в двух шагах от собственного торгового шатра и Черный Дракон пропал. Впрочем, дело не в дроиде, а в упрямстве.

Одной рукой Буро опёрся о тент за спиной у Густава, эта рука так и осталась там, проклятье. В другой, левой руке сочилась слизью, извивалась над головой поднятая шкура. Шкура Гарольда… Отчётливо в отражении, а он нет… Будто его нет, проклятье.

Буро встряхнул шкуру, слизь брызнула сквозь туман, и Густав увидел, что она разъедает дорогую парчу, капли, брызги, шуршат… Лохмотья с бисером вперемешку… Вздрогнул, осмотрелся, он невредим, проклятье. Что-то не радует...

А Буро, словно не замечал, смотрел на шкуру, на кулак сжатый, наверх, в отражение.

— Их много у меня… — неживым, глухим голосом протянул. — Не меньше, чем проклятых колод… Чем везунчиков, прошедших Горькие Холмы, и не внявших Чарито… Все настоящие! Но эта — та самая… Его… Он был неплохим юношей, Гарольд… Неумным, но прямым. Року, вальту он был предан. Достойное уважения качество. И человеком был громадный, как медведь. Рок предал его. Не потом, однажды, а изначально. Использовал и предал. А от самого Рока и шкуры не осталось. Понял, к чему я клоню? Комодо?.. Не знаешь ли на нашем Южном подобного человека?

Густав, опершись спиной о железную руку Буро смотрел молча… Как эта чёртова слизь превращается в водопад… Как сейчас утопит его в окончательном омерзении….

Но Падающий Факел шкуры притягивал лишь самого Буро. Вился, бился в поднятой руке, истекал…

"Он одержим этой историей, — подумал Густав, — он тоже пробовал корень проклятого Впечатления и тоже борется с ним… Он безумен… И я, что пришёл сюда..."

О, нет! Бутон-биг-Надир был, наверное, единственным существом, не имевшим надобности бороться!.. Бояться, бежать как огня, ха-ха… Пройденное сто раз. Выше поднял, снова встряхнул шкуру и глухо в отражение договорил:

— Не за то получаешь Гарольда, комодо ненавистный земле и небу, — и мне! — что вывел изгнанницу. А за Марика… За того, кого продал. Змеиная сущность твоя… Джокера не получают за благое. Смотри, комодо, бери свою плату… Смотри! Во всей красе, каков был он, Джокер!.. Смотри же!..

И накинул на плечи шкуру.

Густав всё ещё не понимал. Он старался держать голову повыше, подальше от чудовища, вдыхая. Думал яд там, в тумане курительниц, или в тенях, истекающих от изнанки. Но не было там яда для него, и Джокера там не было. Что мог, он имел уже, тронув проклятую воду. Только морской туман, только Впечатления волн, глубин, морей. Буро вдыхал их и преображался...

Шкура впиталась в его рваный, разъеденный наряд и облетала клочьями. Оттого что Буро сильней! Однажды выиграл, впредь — не испугается! Он выглядел, как атакованный пчелиной стаей, клоками летевшими на него, впивавшимися, собиравшимися в стог, но строг разметало ветром...

Густав смотрел в стекло...

Почему всё тёмно-красное?.. Пылает медью… Как Эми-Лис на плато… Пылают зеркальные сколы, бросают отсветы на рвань под ногами Буро… Как он уродлив, дроиды… Гут, гут, смотри!.. Некуда, незачем свернуть с вершины… Ноги-тумбы… Слоновьи, круглые. С наплывами изуродованный кожи над ними. В пятнах кусающей шерсти, в склизких, на этом уродливом теле, как в утренней пыли погибающих тенях, яд, яд… Шары коленей… Под атакующим, ядовитым смерчем стальная кольчуга из крупных звеньев, перевязь огибает туловище несколько раз… Что за странный нож на ней?.. Почему всё красное? И сыро и жарко… Как Лалы на мне, я — как в океане… Всё сделано из горящей меди… Даже марево торгового шатра — медное… Даже человек в зеркале лепестка… Всё из меди. Раскалённой меди...

Храбрый, холодный и циничный, готовый к любым неприятностям, внезапным в том числе, Густав первый раз в жизни видел, как неукротимо пылает его Огненный Круг. Омерзение… Брезглив, единственная слабость. Ускорившись, Огненный Круг, как расширился, как задевал обо что-то в горле… О мертворождённый крик?

Густав молчал. Он досмотрит. Смотрел.

Медный огонь без Густава, заслоняя Густава, горел в лепестке. Чудовище, озарённое им, горело…

Оно повторило, глухо смеясь:

— Наряд его не очень, да? Что же лицо? Лицо получше будет...

Глухие слога отсекались, словно Буро шинковал что-то, бамбук на короткую сломку. Свою ненависть шинковал, по кускам отдавал, и бамбук кончался…

— Смотри, комодо! Джокер!.. Венец твоего везения, комодо!

Горел… Как Эми-Лис… Понял...

"Однажды твоя судьба найдёт тебя, и лицо её будет ужасно..."

По кольчуге текли ручейки позолоты. Захлестнул и высокого Буро серый, рваный туман. Ярко и мертвенно белели дуги короны...

— Ах, я забыл! — смех Буро был ужасней его уродства, — Джокеру нужен шутовской колпак, а вовсе не корона!.. Смотри, комодо, грязный, как все ача! Гнилой изнутри, от гнилости светящийся, Падающий Факел моря!.. Освети нас получше! Страшно, да?.. Не бойся, я сказал, что не трону тебя. Посмеёмся вместе над Джокером, извращённой тварью морской...

Белая, русальичья рука в отражении взметнулась и сняла корону… Не корону, обод сняла… Лишь его, широкий, украшенный опалами.

Остались дуги короны...

Остались рога...

Страшные, незаживающие шрамы шли от них по лбу. Брови рассекали...

Густав смотрел: на белизне всех кошмаров ночных, на загнутых бивнях Гарольда… Лежал, играл, вздрагивал медный свет его ужаса.

Буро наклонил голову:

— Красивый? У Джокера колпак?

На затылке тускло блестели кровью заплывшие мёртвые глаза. А между бивней на макушке — провал. В безмолвном рёве чернел провал пасти с опавшими, рваными губами. Огоньки дроидов метались в нём, не в силах исцелить.

Сердце рвалось на свободу, прочь из человека, от глаз на это смотрящих, прочь, прочь. Огненный Круг бился, задевая уже не о крик в горле, о лязгающие зубы, сотрясал тело, хотел остановиться.

Буро оттолкнул его, железной, каменной рукой в спину: стой на ногах, комодо, что случилось? Не этого ли искал?..

Толкнул и поднял голову…

Уже стояли они лицом к лицу…

Трещины пересекали его лоб и скулы. Губы разошлись… Клыки рассекали щёки, бивни рогов задевали стены шатра… И миндалины глаз, разъехавшихся, косящих, сочились кровавыми огоньками. Их свет обжигал.

Дышать нечем. Мёртвый голос Буро стал шепеляв и уродлив, с трудом там где-то ворочался язык, но горечь вознеслась и над этим уродством. Скорбь. Горечь.

— Гарольд дорого встал мне… — выговорил Буро. — Подороже, чем тебе проклятая колода, моих старых приятелей лица… Безумцами были они, безумцы и тревожат их несчастную память. Дорого… Хороший колпак у Джокера, весёлой карты? Нелегко мне жить с этим… Но с тобой бы не поменялся! И на день, и на час!.. Стократ лучше, таким быть, но не как ты… Комодо, недоверчивый Густав!.. В лицо мне смотри! Получи заслуженного тобой Джокера!

«Сейчас я умру...»

Полог шатра отлетел, от вопля задрожало многотонное стекло лепестка, затряслось отражение в нём. Треснуло! И чудовище, и непереносимые рога, и на них медное пламя...

— Буро, нет!!! Назад!..

— Он продал тебя!..

— Буро!

— Продал!!!

— Назад!!! Буро! Моё! Прочь! Не прикасайся!..

Вихри. Вопли. Свежий воздух, о… Медная тьма… Серые мариковы глаза, пожелтевшие от гнева, как грозовая туча...