Глава 36

Глава 36.

Невыносимо поёт дроид. Так красиво, не оставляя ни секунды покоя. В любом уголке преподносит хозяину мир, где песок и ничего кроме песка. Где заносит и не может занести одноэтажный дом в низине, шикарный и пустой, с несколькими подъездами, с центральной залой… Песок в каждом уголке… Густав на нём и разложил, на паркете прямо у стены, не захваченной солнцем, бумажный свиток. Прижал его верх и низ грузиками на цепочках, вынув из рукавов куртки. И уселся тупо смотреть… На чистый лист бумаги.

Ненависть к Гаю раздирала его. Нет, Густав не сомневался в практической осуществимости данного совета. Готов был допустить искренность Гая в том, что он предложил простейший, лучший вариант… Публично брошенное: "Тренируйся!.." Он даже сознавал — это обычный стиль нелюдимого технаря, любого напутствовал бы подобным образом… Не к чему придраться… Бешенство душило! А между тем, Гай сделал ему большое одолжение, при расставании добавив: "В Собственном Мире, Густав… Там пробуй. Снаружи такое занятие безопасно лишь для полных бездарей. А облачный мир защитит тебя от твоих первых серьёзных успехов!" Гай не отмахнулся и от вопроса, как научился сам. Правда, ответ ясности не добавил. "От природы, — сказал он, — в один момент я увидел — где, и следом — что… А дальше сутки выныривал!.."

Эксклюзивность темы, и та заслуживала более высокой оплаты, нежели один артефакт, за неё даденный!..

А Густав сидел над, завернувшим вверх четыре уголка, листом и представлял на его фоне, как становиться Гай живым артефактом по мановению его руки… На этом самом, скрипящем песком, паркете… Красавец, белобрысый Гай — жабой на кривых лапках, которые не держат её, жабой-кофейным-столиком, переползающей с сервизом на спине от гостя к хозяину… Цаплей, лишённой ног, не могущей приземлиться, носящей в клюве по кругу тяжёлую люстру над игровым столом… Когда Густав отнимет другой мир для себя, этот сделает облачным рынком, он будет под люстрой, под цаплей сдавать гостям рынка проклятую колоду...

"Баста! Вернулся к реальности!.." Густав выдохнул и выпрямился. "Выбираю стратегию. Любую. Сделаю так… Одна фраза или слово. Я произношу её в уме всё медленней и медленней. И смотрю". Не мудрствуя, они вертелись на языке, "ледяные цвета", Густав начал повторять это словосочетание. Сперва быстро, в разговорном темпе, пока не отпустил его нерациональный гнев. Вернулась сосредоточенность и послушность ума полудроида. Замедлился. Рассудил так: между словами, слогами не должно образовываться пауз разного размера. Пусть перетекают звуки в уме без перерыва, как журчание воды...

И правильно, и не очень… Какой-то незадействованный, второй слой ума мешал ему. Блуждал, сбивал, вторгался. Оценочный что ли?.. Слой желаний и намерений?.. К двум выбранным словам не липло внимание. Они безразличны ему, да. Но Густав не стал менять на другие. Так можно вечно менять… Поступил иначе. Слушал журчанье в уме: "… ледяные цвета… ледяные… цвета...", а слышал за ними: "… мне безразлично..." Цвета — мне. Ледяные — безразлично. Наименования и чувства перемешались. Слова поменялись местами, отчего-то стало удобней: "… цвета ледяные..." Да, так удобней… Надо ли говорить, что глаза его начали закрываться?.. Густав отметил это. Поборол. Он представил себя статуей с открытыми глазами. И остался сидеть, не позволяя взгляду блуждать ни снаружи, ни внутри, по Впечатлениям и воспоминаниям. Он — пустотелая статуя, сквозняки проходят в пустые глазницы...

На тот момент Густав не обратил внимания, что затих, отдалился голос дроида. Почти перестал досаждать ему. При отсутствии признаков ожидаемых каких-то, Густав ощущал, что на верном пути. "Да!.." — констатировал он и уставился на бумагу. Надпись не проявилась. К тому же этим "да!.." он мгновенно испортил достигнутое, скатился в исходную точку. Успел отметить нюанс: некоторое время он видел… не глядя. Зал целиком, массивный стол, свет, льющийся в дом, дюны снаружи. В высшей степени отчётливо. Как и слышал шуршащий песчинками сквозняк, отдалённый плеск фонтана, каждую струйку фонтана… Каждую песчинку на полу… Ещё не те успехи, из-за которых Гай советовал экспериментировать дома, но уже кое-что...

Густав уделил не один день закреплению достигнутого.

Спустя трое суток и "цвета ледяные", и "мне безразлично", и целый мир, подробный, смотрящий в его пустые глаза, объединились. Они тянулись, текли неразрывно со вдохом и выдохом, замедлившись в несколько раз. "Цвета?.. Ледяные?.." Словосочетание начало нравиться ему. Пришло время следующей ступени. Скользкой. И следующего падения к подножию.

Густав не спал. Однако плеск фонтана ощутил внезапно на руках. Ощутил скатывающимся по голове, по плечам, до кистей рук. Так отчётливо, что вздрогнул. Подумал, вода испортит бумагу. Глюк. Причуда сознания. Густав встал, всё равно уж отвлёкся, спустился к нему умыться. И начал заново. "Они там есть, — сказал он себе прежде, — линии и буквы, виньетки, наверное. Я вижу то, на что не смотрю, комнату. Она отражается в моих глазах, в моём уме. Значит, и они отразятся".

Достигнув прежнего результата, ощутив ещё раз холодок мнимых капель, струек воды, но уже всей поверхностью кожи, Густав понял, что до того был сконцентрирован больше на руках, так и вышло. Отпустил внимание, исправил ошибку. "Я слышал — рукой! А теперь — собой. Вот, что происходит. Не знаю, какой в этом смысл, но определённо, не фантазии, а наблюдение. Тело — универсальный уловитель. Не обязательно слушать ушами". Нет отдельного смысла у данного этапа. Он скрывался в следующей ступени.

Смотреть и слушать любым пальцем, не суть главное. Густав понял, что он и думает ими. Думает всем телом. Сразу. Оно и размышляет, и о чём размышлять диктует оно… Подчиняется и обуславливает. "Я-то где?! — мелькнуло вдруг. — Хорошо, но я же решил заняться всем этим сейчас, так где — я?!" Отличный вопрос. Пока разбирался с ним, снаружи всё перепуталось: ускользание песчинок сквозь пальцы приобрело вкус, фонтан бил в небо словами "цвета ледяные"… Хаос! На самом деле, Густав был очень спокоен, медленно наблюдая отражение мира в своём теле, неразделённом уже на органы чувств, перепутавшееся слегка.

Следующее предположение было ошибочным. Однако попытка развить его швырнула уже не вниз, а на дальнейшую ступень. Густав решил, что раз так, то и вне облачного мира окружающее пространство должно отражаться в нём, высвечиваться в уме, согласно намерению неуловимого, повелевающего "я". Замечтался о ясновидении… Но предыдущее вовсе не было ясновидением. Он просто воспринимал и был спокоен. Порыв ума из достигнутого состояния направиться за пределы Собственного Мира принёс результат… Ошеломительный. С той самой, желанной ему ясностью он забросил Густава в другое пространство. Но не внешнее, а в пространство его памяти. Снаружи облачного мира оказалась память его хозяина. За рамой стояло прошлое.

Дыхание его ускорилось, чтобы замедлиться в несколько раз. Похолодеть. Вступить в ту фазу, где невозможны или губительны быстрые, — то есть, по человеческим меркам, любые — движения тела и ума. Начинались предсказанные Гаем успехи...

Впрочем, окунувшись туда, Густав забыл и Гая и цель своего эксперимента. Память швырнула его, как всегда, в подзамочное, невыносимое. Главное. Опять фонтан виноват, плеск воды...

Густав в своём уме увидел Соловья, но не здесь, не у окна. Задолго до того.

Трещоткой, которая лежала сейчас в ящике дубового стола, он отбивает начало мелодии. На заре знакомства. Интересуется: "Ты знаешь её, друг мой?" Он едва не в первый день, сразу же начал звать его другом… Дроиды, почему?! А у Густава свирель в руке. И он знает эту мелодию. Но отвечает: "Нет". Он лжёт. Уже начал охоту. И присматривается к следующим за ней. Отвечает "нет", потому что настоящий музыкант не сможет не поделиться. Сейчас Соловей пригласит его на Мелоди. Там будут играть её, песенку: "Роса… — дроиду на ресницы..." Не один Густав придёт, с Восходящим. И по его просьбе глупую, до невозможности сентиментальную песенку будут играть нарочно для них специально те, кто придумал её. Этим простым способом Густав сблизится через Соловья с несколькими ещё наивными, как эта песенка, завсегдатаями Мелоди-Рынка. На нём не охотятся, не принято. Густав никогда и не сглупил бы так, с открытым лицом. Но однажды за чем-нибудь они появятся на Южном… Они будут рады знакомому лицу в лабиринте рядов, каждый из которых опасен по-своему. Так и случилось...

Что же такого? Чем мучит Густава воспоминание? Успешность, предусмотрительность, мягкость в охоте и крючки, заброшенные на перспективу, всегда радовали его… Что так саднит?.. О, сущий пустяк!.. Густав смотрит на певучую, шуструю трещотку в руке Соловья и помнит: "Теперь произнесу — не знаю этой мелодии..." А хочет воскликнуть: "Да, конечно!" И продолжить, подыграть… И останавливает себя. Без труда. Без размышления. И лжёт. Неужели из-за этого?.. Из-за такой ерунды каждая мелочь воспоминания холодит до дрожи?.. Или "цвета ледяные"? Или всё-таки ничтожная, маленькая ложь? Пресечённая песня… "Нельзя… — в дроиде усомниться..."

Последовали и другие эпизоды.

В каждом из них, вспоминая, как скрежет железа по стеклу, Густав слышал свою ложь. В каждом играл чужую партию, против себя играл. Фантазировал, вспоминая. И ему удавалось изобличить себя во лжи, чтобы выиграл другой. Мог спастись. Его жертвы выигрывали у него в воображении. И так и так он выходил победителем, Густав. А представить, что не солгал, он не мог. Не получалось. И первый эпизод всё время всплывал промеж остальными… Очень хотелось продолжить незатейливую мелодию… "Дроид в туманном море, думал ли ты обо мне?.."

То картина внутреннего состояния. Что до внешнего, Густав не в силах был пошевелиться. Точнее, ему недоставало решимости проверить, поднять руку. Статуя? С пустыми глазницами? Похоже, оно и получилось. Густав осознавал себя монументом изо льда. Из чего-то ещё более хрупкого, прессованного снега. Множество швов и трещин отзывались зловещим хрустом при попытке направить усилием воли куда-то свою мысль. Что уж говорить о попытке пошевелить пальцем. Он просто кренился в бездну, распадался на куски. Исправляясь, уходил в одно лишь дыхание, всё замедлявшееся и замедлявшееся. Тихо начинали высвечиваться иные картинки и звуки… Цветов Ледяных?.. Густав определил, но не сразу: именно мысли, не воспоминания, заставляют скрежетать холодом свежие сколы на только что ровном зеркале памяти. На зеркале, которым стало его неподвижное тело. Ранило то, что пытался переиграть. Тогда Густав, "цвета ледяные", замедлил свой ум ещё против прежнего, расслабился и позволил ему только лишь отражать...

Последний этап.

Верхняя ступень, не отмеченная особыми признаками. Он уже некоторое время стоял на ней, соскальзывал, не мог не скользить.

Теперь смог. Его прошлое лежало перед Густавом как на ладони, открыто. Устойчивый оборот прежних времён всплыл: "Вся жизнь промелькнула перед глазами." Не случайный, значит, оборот. "Значит, и людям до дроидов представал этот холод в моменты крайней опасности, замедления до предела". Целая жизнь?.. Конечно, он, несравненный охотник Южного, ещё молод… Но какая же она короткая!.. Маленькая… Однообразная… На удивление. Странно видеть всё сразу… Отрезвляет, показывает масштаб. А масштаба-то и нету… На фоне пустоты до и пустоты после. Зёрнышко, песчинка. "Интересно, для кого-то не так, иначе выглядит панорама?.."

В наступившей ясной пустоте прошлое больше не диктовало ему направления взгляда.

Густав смотрел, как из подбрюшья Великого Моря валит, кружится, сыплет снег на белую, беспредельную степь. Отдаляясь. Как подобное северному сиянию чьё-то охватывающее внимание переливается над ним, вознося, поднимая к другим всполохом и переплетениям. Он не спешил, не любопытствовал, не забегал вперёд, глядя. Он достиг, погружаясь в "цвета ледяные" минут безупречных и правильных… Нечего исправлять. Спешить некуда.

"Цвета ледяные" под взглядом, которому совершенно всё равно...

Так медленно Густав дышал, что не сумел бы ответить, спроси его, вдох или выдох сейчас течёт, движет огоньками дроидов в его теле? Сквозь отдалившийся снегопад первого в жизни, последнего в эксперименте воспоминания, он видел свою комнату, большой зал, стол морёного дуба, песок волнами на шашечках паркета… И развёрнутый на них свиток бумаги, прижатый гирьками его оружия, прямо перед собой. Несколько строчек, обрамлённых виньетками, переливались на листе, отражая не потолок, а направление противоположное взгляду, Густава, молочно-белую кожу его плеч, штукатурку стены. Размашистый и элегантный почерк Гая сообщал ему: "Густав, Бутон-биг-Надир приглашает тебя стать четвёртым оракулом в поворотный день сезона туманов. Уверен, к этому времени приглашение ты прочтёшь. Награда за услугу — Впечатление Минта. Постскриптум. Ты понял правильно, ледяные цвета зеркальны. И они отразят… Даже части от частей тела!.. Память исчерпалась, да? Переставай отражать и начинай действовать, Густав… Или прощай!.. Собственный Мир не панацея!"

Густав долго смотрел на строки. Не мог прочитать, осознать. Они были безразличны ему, как и всё перед глазами, абсолютно. Забыл про что это, зачем? Не удивился им, не заинтересовался.

Дошло. Постепенно. Шевельнул мизинцем… Нет, не так, вначале подумал о нём. Снаружи Собственного Мира то, что ощутил, наверное, называлось бы "больно", за рамой его… — ошеломительно! Зримое, мыслимое, чувства и память, колосс его спокойствия пошёл трещинами! Хрустнул! Взорвался до пыли!.. Но поскольку Густав замер, из ледяной, зеркальной пыли собрался, как ни в чём не бывало. Иллюзорный колосс иллюзорного спокойствия, без тепла в сердце, без намерений и предпочтений, внимательное облако холодного ума. Единственное намерение опять оказалось снаружи, между строчками и глазами, заново доносящее их смысл. Осмыслив во второй раз, постепенно Густав начал ускорять дыхание. Сообразил, что удобней сделать его поверхностным. Выдержка и ум не изменили Густаву. Он быстро пресекал моменты паники после внезапных мыслей, непроизвольного следования им, микроскопических движений тела, когда рушилось всё...

Выход его из цветов ледяных, подробный, нелёгкий выход долго рассказывать в деталях.

По итогу. Он понял, что Гай имел право сказать "от природы". Ясно увидел и проделал несколько раз: на полное замедление не требуется больше одного выдоха. И на выход больше чем один вдох не нужно. Гай очень вырос в его глазах при завершении эксперимента. Густав допустил даже возможность пересмотреть, уготованное этому технарю, будущее в облике прямоходячего енота, окуривающего благовонными палочками гостей… Он очень устал. И задумался: "А что если заснуть, подремать так, в промежуточном состоянии?"

Густав замедлил дыхание. Немного. Прикрыл глаза и от света нового дня заслонил рукой… Не избегая и не вслушиваясь в пение дроида, полулёжа, прислонился к стене. Пнул свиток, вытянул ноги… Почти тихо… Почти хорошо...

Впечатление Гарольда бросилось ему в лицо!.. Вместе с пеной шипящих, бешеных волн, ветром, рёвом и яростью! Покрытый густой, чёрной шерстью, Гарольд, гора с разинутой пастью гориллы, с бивнями и клыками, шёл на него, вздымался над берегом… В бурю ли вышел?.. Или гнал её перед собой?! Прямо в лицо Густаву впивалось Чудовище Моря кровожадными глазами. Он не мимо смотрел, нет! Гарольд смотрел и видел! Словно наяву, словно живой! А ведь Густав даже не выпил это чёртово Впечатление, до горечи солёный корень его!.. Набегающий, ежесекундно растущий вал угрозы, ненависти, прицельный, зрячий, ждущий обрушиться… И рёв, оглушительный рёв!.. С лютой ненавистью Гарольд рычал, вырастая, кренясь, раздирая его бешеными глазами… "Са-аль-ва-а-до-ор!.." Густав подскочил, позабыв всё на свете. "Только не закрывать глаза! Тихо-тихо отдышаться… О, проклятие дроидов!.. Чарито, ты говорила — об этом?.. Или будут ещё сюрпризы?.. Чарито, ты знала!.."

Густав был шокирован, раздосадован, оскорблён. Конечно, не сразу, но попробовал снова. С тем же результатом. Кошмар. Лютый кошмар. "Чарито!.. Ты знала!.." — передразнил его внутренний голос. — Чарито разве скрывала, что знает?.. Мадлен!.. Так восклицай, Густав… — Ты знала, Мадлен!.."