Глава 93

Глава 93.

По здравом размышлении, Густав решил и Маричку на юг от Рулетки к провокаторам не отправлять. Что даёте разведка боем? Какая заноза его пирамидка для Гала-Галло он понимал, и насколько там, в небе массированной, хорошо подготовленной, недроидской будет охота. Рынок интриганов и трусов изо всех сил постарается захлопнуть дверь в укрытие, которую держит, щель дверную, ногой. Подставка должна растаять, дверь должна захлопнуться.

Но Хан-Марик вызвался сам. Выслушав обстоятельства, драконьим хрюканьем перебивая… "Несерьёзный ты, Маричка!.. Не слышишь меня".

Ха, в той же несерьёзности и Олив Густава упрекал, когда речь шла о галло. Марик — гонщик. А каждый, и самый робкий из них, Трассы избегающий, высоко лавирующий над волнами, чтоб и брызги не попали на драконье брюхо, сохраняет где-то в глубине естества, не полудроидского, не человеческого даже, звериного гонку — как инстинкт. Память о том, что это не игра, не когда договорились, а когда в бег вкладывается абсолютно всё… Когда там, за финишной лентой, норы, вольной воли, прыжка на загривок добычи, там либо будущее, либо нет… Не каждый решится, но кто не хочет — так — погонятся?!

"Гут, Маричка. Гут, галло… Поддержим тогда диалог в вашем ключе. Но не забывайте, что званы вы в гости с ответным визитом. Я к вам не напрашивался… Но в гости теперь — жду. Изобразим меня, раз так, на юг от Рулетки… Вряд ли они вообще приблизятся на расстояние, когда различимо лицо. Если не увернётся, догонят, узнают, — и ладно. Зачем галло его смерть? В плен Марика трудно взять, логичней передать через него следующее враньё".

Хан-Марик полетел отчищенный от золота, подстриженный, без ножного браслета, у Густава в жилом шатре припрятал… "Тот же самый? Не сгрыз до сих пор?.. А вроде золото". Хан-Марик, который уж много лет не из числа бедняков Южного Рынка, с таким подозрением обернулся на выходе из шатра, на браслет, подушками засыпанный и на него, что Густав рассмеялся:

— Сохраню, клянусь! Ну, может, отгрызу бубенчик… Жадничаешь?

— Приятного аппетита… Замок оставь, — буркнул Марик. — Надёжный. Я с одного на другой переставляю.

Вот и секрет раскрылся!

Фыркнул и на разведку ушёл.

Сам же Густав провёл этот день в игровом шатре напротив, наблюдая бой-кобры, а точнее публику, наблюдающую его.

Позеленело-бронзовый помост был к этому времени окружён пространством шириной в наиболее значимое на рынках расстояние, два шага, холодным ковром… Инкрустацией. На него зрители не садились и не наступали. Его касались только стопы двух борцов на входе и одного на выходе с… Россыпь синтетических камней, красных, разумеется. Винных по тону, по форме гранаты, зёрна гранатов. Забавно, как народ самоорганизуется, обрастает традициями, правилами, суевериями… Густав хотел просто украсить. Что нельзя наступать, садиться, это всё они сами уже придумали!

Купол закрытого шатра имел потолок. Отражающий. Тонированный в зелень. Идеально ровный, он имел некоторые области увеличивающие отражённое. Их амальгама светилась обостряющей зрение желтизной. Линзы плавали, мигрировали… Вход в шатёр имеет цену, получайте за неё удовольствие!

Валяясь на коврах и подушках, на пирамидку не глядя, в бутылочной зелени потолка можно день напролёт смотреть, как свиваются тела борцов, белые, смуглые, татуированные до черноты… В безнадёжном клинче, в не проведённом до конца захвате… Рывками пытаясь выйти из него… Повторить… Вдохнуть один раз, освободившись на миг… В пространстве условном, сузившемся до тесноты… В начальном азарте, в смертельной усталости… В предсмертном раскаянье, запоздалом… Когда зелёная бутылочная глубина отражает пылающий, замедляющийся Огненный Круг, и кожа подсвечена изнутри… Линза плывёт и отражает губы, шепчущие что-то...

На этот случай после первых же боёв в постамент Густав заказал, — у Марика отнял и вмонтировать заказал, — шатру ненавязчивую музыку. Глушилка — для пирамидки, перебор металлических струн для тех, кто снаружи… То ли есть мелодия, то ли, начавшись, продолжаться не хочет, пропадает… Зрителям она не мешала, и губы шептали безмолвно. А может, кричали безмолвно, кто знает… У сошедшего с постамента не спросят.

Взойдут новые, свежие по гранатовому ковру. Обменяться короткими дюймовыми ударами, пока возможно и силы есть. Оглушив, если очень повезёт. Попавшись под локоть… Поймав… Сжимая… Выскальзывая… Малодушно отпрянув. Взаимно. Ища передышки и более удачного входа в захват… Живой картиной в бутылочной зелени, сплетение мышц, тел перенапряжённых… Мигрирует в зеркале жёлто-зелёная линза, и мелькают вместо скульптурных мышц сжатые губы, капельки пота на лбу, на плече… И снова картина в целом… Зритель лениво тянет руку, сосед вытаскивает из широкого рукава бутылочку, не забыв первым приложиться… Что они пили? Это их дело. Густав не любопытствовал. Хан-Марик единственный, из чьих рук взял бы коктейль, учёный уже, после Файф...

Ковры у него в шатре, как медные шкуры на вид. Мохнатые. Бесподобно мягкие. Подушки зелёные. Лал Пурпурный в бронзовой короне… Бронзовый, зеленоватый постамент, смуглые тела… Красота. Тихие разговоры.

Рывок на пирамидке… Оба смуглые. У одного заломлена рука. Так он не вырвется, но и не задохнётся… У второго свободна одна… Болевой… Измором… Зрители лениво переговаривались, глядя в огромное зеркало потолка. И если там вдруг встречались взглядом с одним из борцов, то отводили глаза. Усталым борцом. Хорошим борцом. Бой четвёртый, решающий. Против него был Шаман, так что перспективы ясны...

Густав выходил проведать свой "аквариум" по соседству и, вернувшись, присел скромненько, как не хозяин, у входа. Отменный ковёр… Сам выбирал. Сам перекрасить просил. Медь — в честь его ярь-медянки… Ветрено снаружи, с рыночного ряда летит пыль, а длинный ворс блистает чистым красным металлом и ногами ничуть не примят. "Всем грабежам грабёж, Гутка… Славно оказывается как, быть богатым! И отомщённым — неплохо. Правда, галло? Да откуда вам знать!.."

Больше народа, чем в прошлые дни. Обожали Шамана, пришли ради него. Интересно наблюдать...

Те, что по случаю, из любопытства решились заплатить за дорогое зрелище жестокой игры, они так небрежно держаться. Разговоры погромче, и о посторонних вещах. О Лале призовом, о Лалах вообще… Часто тягают соломки, бесплатно выставленное угощение. Если и обсуждают схватку, те, глянув искоса, те вообще смотрят лишь потолок...

Кто тут ошивается с правого, те ровно сидят. Группами, шёпот пробегает среди всех групп одновременно, когда на пирамидке и в самом деле что-то произошло. Кто ради Шамана, сидят поближе.

Всю жизнь проведшие в борцовских рядах, под конец карьеры редко практикующие бойцы, занимающиеся подопечными, богатеющие с них, те по стенкам сидят. Они тут — на филиале правого крыла. Не покидают его и во сне, наверное. Молчаливые. Пьют? Кажется, да… Но только принесённое с собой. И ничего, ровно ничего не выражают их лица.

С левого крыла борцов не было.

"Какие отрешённые лица… Неподвижные… День-деньской, так можно устать не хуже двоих на пирамидке. И не скажешь из публики, кто смотрит сначала, которые только пришли… Ни одного знакомца, не знаю их вообще… Оп-паньки?.."

Тяжёлая, тёмная коса в четыре пряди между лопаток лежащая на широкой спине колыхнулась ожившей отододи. Зритель обернулся… "Мы умеем читать мысли? Приборчик имеется какой?.." И Густав кивнул Карату. Биг-Фазан не мог пройти мимо подобного новшества Южного Рынка. Идеей и антуражем, оригинальной формой для старых злых поединков Густав ему угодил. За полуулыбкой, не сходящей в сумраке с лица, за прищуром теплилась мысль, что поучаствовать он бы не прочь...

А Густав, между прочим, буквально сегодня утром, после того, как отправил Марика и перед тем, как к игровым шатрам пыльный ряд перейти, выслушал много интересного от Господина Сомы… Разговорил, умаслил… Выпытал у него историю Биг-Фазана, забытого к настоящему времени, свирепого разбоя. Впечатлился. "Сюрприз тебе будет, Шаман! Так мы с тобой и сочтёмся. За службу..."

Карат кивнув, продолжил смотреть. Сложно сказать, что привлекало его больше, жажда вспомнить прошлое или заполучить Пурпурный Лал. Технарь и борец, приза такой ценности не помнил на своём веку.

На пирамидке, сузившей условное пространство до предела, Шаман смуглый, блестящий от пота и масла растёртого с обисдиановой крошкой, чёрными блёстками, уже без залома руки, сжимал чуть более светлого парня. Ослабевшего. Долгий болевой приём позволил перехватить. Не коленом к острию, его обычный финал, а просто, как в объятиях. Одинаковый с противником в росте и массе. Равные. И всё-таки Шаман выглядел машиной, а парень нет. Предплечьями он упирался в горло Шаману, в мощную бычью шею, слишком слабый даже так оттолкнуть. Подсвеченный из-под кожи, пока равномерно, но уже очевидно, огоньками дроидов. Развязка близка.

Карат тем временем как-то совершенно неуловимо исчез из поля зрения, и возник подле Густава. Щёки крупного овального лица поднялись, отчёркнутые улыбкой, щёлочки глаз сузились полумесяцами приторно и тепло.

— Дроиды всех Туманных Морей!.. — проговорил он, присаживаясь к Густаву. — Что я слышал, что я вижу, курсик, господин!.. Твой шатёр, твой приз?.. Твоя идея? Поздравляю, достойная восхищения простота. А не познакомиться ли нам поближе?

И они представились.

— Лал такой пурпурный… — сказал Карат мечтательно.

Густав рассмеялся:

— А бой такой увлекательный?..

— Да, почти равный!..

— Был...

Карат обернулся:

— Был.

— А как тебе победитель?

— Очень, даже очень!.. Мне.

— А вот мне он начал надоедать.

— Правда? И скоро ли окончательно надоест?

— Я дам тебе знать.

Теперь Карат негромко рассмеялся и повторил, глядя на зеленоватые, бронзовые зубцы короны, на центральный, держащий приз:

— Ах, какой пурпурный!..

— Биг-Фазан, — тихо сказал Густав, наклоняясь к нему, чтобы не афишировать прежнее имя, — не более пурпурный, чем те десять, что остаются у меня… Имей я один Лал и десять жизней, ты мог бы усомниться, что получишь его.

Карат уважительно покосился и спросил вдруг:

— Правда ли, Густав, что ты чистый хозяин и тебе несколько столетий?

Густав пожал плечами:

— Маленькая стычка? Дракона предъявить?

— Уже к вечеру дело… Пойдём разыгрывать марблс?

— Да! У вас на Техно здорово, правда. Я прежде не бывал, как-то не заносило… Я дождусь человечка и приду. Не успею, так завтра. Эх, плакал мой марбс!

— Тогда экскурсию?

— Буду признателен!

— Суприори утомителен, да?

— Остроумен.

— Не в меру.

— Острословен...

— До встречи, Густав.

Пирамидка таяла. Парень лежал одним коленом прижатый к острию. По смуглым, мускулистым плечам, по груди Шамана скользил свет от чужих огоньков дроидов. Тускнел, вспыхивал. Отражался на неподвижном лице победителя, львином, хмуром. Он тоже устал. Руки соперника не отталкивали колена, а обвивали его. Пока не стекли, не упали. Шаман встал, перешагнул через. Покачнувшись, сошёл с помоста. И белый дроид на чёрном троне забрал Огненный Круг.

Хан-Марик вернулся цел и невредим, Густав был рад! Принёс тугой свиток письма, пахнущий сыростью стриженого парка, и рассказ о погоне, угаданной Густавом вплоть до деталей. Никогда он не видел Марика таким ошалевшим… Качаясь зашёл, впал за полог, как на Мелоди порой начинают соревновательные танцы: то ли падают, то ли приплясывают, то ли в шутку нападают… Мог быть собой доволен, и прошедшим днём! Гонками пресытился на время.

Раскинув руки и ноги он рухнул в жилом шатре на песочной, шафранной желтизне пола, ту мимозу имитировало покрытие, но без дивного запаха её. Шарики мягкие, тёплые, тяжёлые при этом. Закрыл глаза и распахнул вдруг… Вспомнил! На спине, извиваясь дополз к подушкам, пошарил и, выудив оттуда, защёлкнул браслет на щиколотке. После чего уже пальцем шевельнуть не возжелал.

— Уфф… Есть попить чего?

— Под тучки не залетали?

— Да как-то нет...

Густав подошёл к резервуару, вращающемуся барабану, закреплённому на стене. Для разных вод. Должны стоять вертикальные перегородки и кранчики в каждом отделении, но их не было. Снял бокал с круга наверху, самый высокий и наполнил, всё вокруг и себя забрызгав, до предела отвинтив кран. Соломинку длинную, гибкую опустил и любезно преподнёс.

— Ммм… — Хан-Марик приподнялся на локте. — Микс из цельных? У кого скупал?

— Я?.. Мне покупали. Твои, за новинками следящие… Тащили весь день, бой не давали посмотреть. Я сказал: сливайте туда.

— Получилось, ммм… Ритмически...

— И чего там? Нахватался умных слов. Микс!.. Ритмически!..

Густав налил себе в обычную стопку складную, чуть больше напёрстка. Опрокинул, взглянуть, и согласился… Да, ритмически… Наверное, из-за того, что Господина Сому расспрашивая, долго баловался, крутил барабан, оно так и перемешалось.

В основном там были нерафинированные, но короткие Впечатления пейзажей. Подробные в краткости, отчётливые. Огромная городская панорама сменялась вдруг двориком, под-за овальным чердачным окошком, курица рыжая, лопухи… Впечатление, не успев пропасть, затмевалось манящей, холмистой перспективой в дымке, всадник удаляется петляющей тропой… Раз — и сочная, широколапая, тропическая зелень, резкие обезьяньи крики… Микс.

— Ну, хвастайся, сколькие поймали тебя за хвост?

Марик хрюкнул, бессознательно скопировав Белого Дракона, не раз и не два отбивавшегося сегодня лапами и хвостом от драконов преследователей:

— Сколькие, сколькие… Нисколькие! Налей ещё.

Мадлен не поскупилась и на эту охоту. В общем, как Густав и предполагал, "совершенно случайно" в небе, в указанную сторону от Рулетки, именно в означенный день оказалась затеяна многолюдная игра. В мячик!.. Но почему-то разом прекратилась, как только "совершенно случайный" человек заметил Хан-Марика с рамы Рулетки. И превратилась в жёсткую, стремительную, недроидскую охоту. Пирамидка, горящая тихим, голубоватым светом в центре Гала-Галло сожгла последние их представления о благородстве, о приличиях.

Что до письма, предала его Хан-Марику, узнанному и окончательно оторвавшемуся от погони, одиноко кружившая над материком ввиду рамы Южного, светловолосая изящная девушка. Белый Дракон, что ни взмах — кувыркается, скучает на одном месте, грива мелкими косичками, долго ждала, успела заплести. Знала, что не Густава ждёт? Иначе тут караулила бы не она одна, а цепь крепких, вооружённый парней… Но обратилась, как к Густаву. Заметив всадника, девушка резко набрала высоту, бросила тугой свиток письма и крикнула:

— Гала-Галло не обязан расплачиваться за выходки Мадлен! Она нужна тебе? Мы отдадим!.. Не преследуй нас, не впускай к нам врага! Охотник, приди и займи её место!

Ровно тоже Густав прочёл и в письме. "Забирай Мадлен! Отдай нам того, кто стоит за тобой! Платим втройне! Тайнами, не пурпурными камешками! Это власть… Местом для жизни! Это покой… На годы, на тысячелетия… Мы ждём тебя, галло!.."

Мраморная бумага с разводами, с имитацией трещин. Каллиграфия… Она и оригами — две приметы облачного рынка. Олив-галло так же пишет, заглавная буква на треть листа, прочие буковки — бисер. Выразительный почерк, притом, стремительный, с наклоном… Как и голос, и крик её, не сорвавшийся, бархатный, зовущий. Голос охотницы галло, певицы вайолет, с тающими, шоколадными глазами… Когда надо, таяли озёра подо льдом. А застывали непроизвольно. Удивительная, не зря отдельным пунктом Биг-Буро помнил про них: порывистой Чести и убаюкивающей Лести… Восхищали его. Вызов — и сладкая лесть. Охотницы. От того и другого человеку трудно отвернуться.

Густаву оставалось только гадать, кем и когда сочинена заготовка. Сколько правды в ней, а сколько паутины лжи, начатой как запасной вариант. Гадать от нечего делать. Не влияет.

Можно сказать, что Густав бесчестен, абсолютно бесчестен, но некоторые базовые правила лежат в основе как добродетельного, так и недобродетельного успеха. И так уж получается, что они с моральными принципами близки. А возможно, что и нераздельны… Ключевое правило охотников, венец охотника-комодо Густав не забывал блюсти, с головы не ронял. И не собирался потерять с головой вместе.

Узкий, зубчатый, как пила, он когда-то существовал артефактом, венец признанного комодо. Открыто носили его в древности на Центральном Рынке… Своего рода вызов. Стиль бы Чести по вкусу пришёлся, открытый. Увеличил, а не уменьшил число её удачных охот! И сам венец, как камень соколиный глаз, во мраке опалесцирующий, пошёл к чёрным волосам… Густав не надел бы и в шутку!.. Но принцип, да, носил не снимая. Принцип вот...

В деле заказчиков он не менял. Он мог продать друга, — если б заимел его! — но не заказчика. Галло промахнулись, плохо подумали о нём.

На письмо можно ответить… Ловушкой на ловушку. Бросить в Гала-Галло, с дракона не сходя. Но Густав понимал, насколько весомей, безмолвно качающееся там на острие, "жду в гости". И соответственно, насколько весомей его молчание. Тяжелее в каждый последующий день истекающего сезона… Он решил проигнорировать, промолчать.

Однако кое-чем Мадлен должна быть довольна. Косвенным. Непредвиденным.

Не искушающий текст письма, не изысканность бумаги и почерка, иное попало в цель. Сыроватый от влажного воздуха Гала-Галло свиток за время ожидания, — а Лести и писала над морем, поняв, что не сработала их ловушка, — впитал морскую сырость и горьковатую морскую соль. Густав вдохнул её, раскручивая… И ещё вдохнул, позволяя упруго скрутиться обратно...

Смутное беспокойство, преследовавшее его до плена, заслонённое более насущной проблемой, после — освобождением, очарованием Рынка Техно, богатством, вельможным статусом, новым для него, вернулось. В солёном, бумажном, сыром запахе достигло сознания. Он счёл его остаточной болью жажды. Фантомные боли… Нет.

Горькая сухость в горле. По поводу и без, сто раз на дню вспоминаются Горькие Холмы. Письмо свернулось, и он вдруг понял: это — жажда. Элементарную вещь понял, это жажда, и она не проходит. Микс, восхитивший Хан-Марика, не утолил её, усилил! Горький аромат морской… Ему хочется морской воды… И не первый день, дроиды! Именно её...

Прежде были цветочки. Начали созревать ягодки Гарольда. Плоды секундного прикосновения к корню проклятого Впечатления. Ради проклятой колоды… Чарито, ты знала! И это ты знала, дроиды! А что ты предвидела ещё?!

В ожидании атаки на него, которая принесёт первую удачу или позволит сделать ответный выпад, Густав проводил дни, как самый аккуратный из боязливых торговцев Южного. Не удалялся от своих шатров. Шатался между тремя, изредка — вдоль по ряду.

Галло не были столь наивны, чтобы назначить встречу, прося ответа. В переданном Лести письме указано местоположение пирамидки, держащей артефакт с согласием на что угодно, который освободит место для ответного письма. Ловушки не затеяно, ясно, ответит с посыльным.

До неё Густав дошёл, чтоб с удовольствием проигнорировать!.. А после всё случилось… Что в горле стояло… Та ночь подкосила его.

Ночь, которой не помнил. Если б не Марик, не вспомнил бы и утра, ничего бы уже не вспомнил.

Что за буря разыгралась? Такая, что в рост стоишь на берегу, и волны заслоняют небо. Сила бушующих волн оградила побережье от теней, стихия неистовствовала. Да он не стоял. Валялся, не видел их.

Как очутился там? Хотел бы он знать! Всё, что помнил…

Засыпая, хотел пить, но не хотел просыпаться. Жажда перешла в сон о Гала-Галло, о плене, жарких Лалах на груди, скрипе и щелчках отододи… Но затем кошмар свернул в сторону. Вместе с жаждой.

Хотелось солёной и острой, кусачей морской воды. Хотелось очень. Как амфибии, всей кожей. Густав видел себя на морском берегу. На мысе континента, где буря разметала туман дроидов, где волны набегают от горизонта, одна за одной встают, изогнувшись, замерев на взлёте. Угрожающие, занесённые кулаком. В разорванных пенных венцах… Застывают… — и рушатся. На него. Через него. С ног не сбивая. Наверное, он — скала. Откатиться не успевает волна, как следующая рушится с грохотом. Всё грохочет, всё оглушительно шипит.

Так стоит под ударами их. А губы сухие. Уголь — вот насколько сухие. Уголь потрескавшийся.

Густав снился себе чёрным в перевёрнутом мире. Чёрные волны видны оттого, что сиянием обведены по контуру. Пеной… А внутри у него вместо Огненного Круга — провал. Бешено вращающийся в обратную сторону. В короне языков холодом обжигающего огня, перевёрнутого огня.

Губы сухие. Море бьёт его. Вот уже сбивает… Отбрасывает. Пытается утащить…

Изо всех сил он ползёт прочь. Изо всех сил старается не раскрыть этих сухих губ, не сделать глотка. Воды не глотнуть, которой так желает. Это представлялось во сне чем-то самым важным, смертельно важным.

Губы угольные, сожжённые, сухие до белых трещин. Пепел, прах. Это провал в груди выжег их. Изнутри. И дальше выжигает…

Тут сон углубился ещё. До всплывающих Впечатлений. Невинных, но имеющих привкус тревоги. Их два. Они кружатся, сменяясь.

Линза, технари, преломление света… Радуга и горячая точка… Они её двигают по песку… Схема, вспыхивающая под точкой…

Второе: никого, мерцает глаз машины… Робот в ангаре, трубы заиндевели… Стойки хранилища… Робот последовательным мерцанием глаза проверяет их, пустые… Без пропуска, без остановки…

Впечатления кружат. Их задевает и жжёт корона холодного пламени… Они так… Так… Противоположны! Их так тянет одно к другому, затягивает в провал! Они топливом упадут в это… Рухнут в него… Там, где пустая тьма вращается в противоположную сторону… Мчит с такой скоростью, что выбрасывает корону пламени. И они вспыхнут соломой, сжигаемой после Соломенного Дня! Вспыхнут, спалят… Не только губы, всего спалят, до угля, до пепла, до праха… Залить!

Жажда морской воды стала непереносимой.

Там, во сне Густав распахнул глаза, желая видеть волну, идущую на него, которую выпьет до дна, заглотит с пеной вместе, со взметённым песком, потому что — невыносимо…

И в распахнутые глаза бросился постоянный кошмар, ждавший его, не разлучавшийся с ним! Он узнал, он стоял на побережье Гарольда! На тех самых камнях! Полз по ним, цеплялся за них… И обернулся.

Сейчас… Снова… Горой из воды… Вздыбленной шкурой… С рёвом… Разинутой пастью… Бивнями целясь под горло… Подденет, вскинет и…

На этот раз — не сбежать…

Грохотало море… Грохот и крик. Вопль… И на сей раз это был его крик…

Тёмные губы Хан-Марика повторяли сначала беззвучно, затем добавился звук:

— Гус… Гус, ты чего здесь?.. Гус, зачем ты, как?.. Густав, Густав, Густав…

Он валялся в призрачном раннем свете. Море бурно, но не настолько, подутихло к утру. Мокрый. Губы сухие. Марик бледен. Ладони горячие, как Лалы. За плечи трясёт.

— Оставь… — дёрнулся Густав. — Жарко…

— Жарко?!

— Я проклят, Хан, проклят. Уйди.

— Гус, я искал тебя! Как ты вышел?! Через мир?.. Зачем?!

— Марик… Когда-то я дал тебе морской воды. Дай и ты мне попить…

Бормотание его больше походило на бред. И продолжалось без ответа. Пока, перекинув через плечо, Хан-Марик взлетал на Белом Драконе, мчался под тучами, нёс его через безлюдный, утренний рынок.

О, эгоизм любящих! День полубеспамятства, за плотно задёрнутым пологом, пока растирал его порошком жёлтых сухих цветков Архи Сада… Осыпал шариками фантазийной мимозы… Отпаивал, как, скрепя сердце, посоветовал Буро, то горячим, то холодным… То выпаивал густую, пряную оливку… День бессилья для Густава стал лучшим для Марика: тишина, задёрнутый полог, Густав тихий, покорный, укутанный… Его лоб уже не горящий, а тёплый под тёплыми Марика губами… И никого…

Лечение помогло, вода Гарольда на время отступила.