Глава 31

Глава 31.

Ночь покидала Горькие Холмы вместе с последними обрывками тёмного тумана низин. Порыв ветра бросил в лицо Густаву из долины их знобкий, солоноватый холодок. Наготове. Как только тропа станет различимой, чтобы не потерять и минуты времени. Трусом он не был, но расчётлив был в высшей степени. Предстоящий путь лишал Густава главной страховки любого хозяина, возможности поставить пирамидку, шатёр и ускользнуть в Собственный Мир. Где скрываются под этой зыбкой, соляной, волнами ходящей почвой вершины скал, островки твёрдой земли, неведомо. Значит, с ним лишь Чёрный Дракон и удача. Хан-Марик, как телохранитель, был отвергнут. Зачем он тут? И как вернётся? А там, по удачном возвращении будет ещё полезен.

Перед тем, как в должной мере рассвело, облачные миры над долиной разделились слоями. Верхний отдалился. Слился, потемнел до синего. Пасмурное утро… Начал моросить мелкий дождь сквозь кучевые, светлый облачка. Дождь над континентом… Редкость. Не раньше, не позже. И без него земля скользкая, маслянисто-солёная, хорошенькое начало. Размытым, золотистым лучиком провело небо по Горьким Холмам у самого горизонта. Густав скатился по отрогу вниз и начал путь.

Земля дико скользкая, следы Пса едва видны. Вдалеке видны, запомнил где, туда идёшь. Правда, под ногой очевидны — хрустят по-другому. Порывы слабого ветра то в лицо, то в спину, не перестают. И Впечатления дождя под стать ветру, непостоянные, лёгкие: мост невообразимой длины, мост на остров. Мост-причал. Корабли и лодочки, и самолёты, садящиеся на воду. Слова на незнакомом языке, обрывки восклицаний, встреч и прощаний, прощаний и встреч… Много чаек, их крики. Образы отдалились, однообразные, Густав перестал обращать внимание на них. Дождь и не думал прекращаться.

Настолько быстро, насколько мог бежать, идти и скользить, не теряя тропу, Густав продвигался к цели. Соль похрустывала под ногами мелким скрипом, шаг в сторону, и слышен более грубый треск. Видел, где Пёс отталкивался перед прыжком, до туда бежал, не прислушиваясь к тропе под ногами. Покачивалась земля. Едва заметно, и так неприятно. Как тревога, которая только копится, но не отступает. Густав понял почему "горькие" холмы. Солёные они издали, первые часы пути. Затем в горле, в носу, в груди, в каждом вдохе, чистая, эталонная горечь. И как тревога от неверной земли, с каждым глотком воздуха прибывает. Спешка, помноженная на монотонность пейзажа, производила странный, гипнотический эффект. А может, горечь воздуха, испарения морских, Свободных Впечатлений сквозь маслянистую соль? Густав дремал на ходу. И ещё дождик… Кроме слуха и ног, он ушёл весь воспоминания. Причём не в "горькие", чего можно бы ожидать, не в отдалённые, важные для него, а обычные, последних дней, прожитых рассеяно, с понятной тревогой. Предыдущие сутки всплывали, как Впечатления, подробно, отчётливо.

Густав провёл их на рынке, шатаясь без цели. К вечеру игра. Гай продул, попавшись на пирамидку Злотого. Но Махараджа выкупил его. За дверной, гулкий колокол победителю, плюс угощение для всех. Махараджа добрый. Непредсказуемый слегка.

Но в данном случае, от Гая ему что-то надо, общие дела. Густав слышал обрывок их разговора. Гай отвечал, что быстрей по-любому не выйдет, пока он не сделает в Собственном Мире или не найдёт полный набор требуемого. А без Лала, не о чем говорить. Только пробы, прикидки… Интересно. Гай надолго, в отличие от других хищников Южного пропадал в Собственном Мире, не тяготился пребыванием там? И надолго же мог исчезать на рынках вроде Техно. Он занимался Механикой. Всякие измерительные штуки, соединительные, считывающие, расчленяющие на детали, на вещества. И просто — пилы, молоточки, отвёртки, увеличительные стёкла, книги про внутреннее устройство рукотворных, древних артефактов, это всё его. Гай держался холодно и просто, одевался небрежно. Но он был богат покровительством Махараджи.

Ведь почему так дороги механизмы, особенно скрытая механика? Их нельзя сотворить, если видел только снаружи. Необходимо разобрать или прочесть, узнать изнутри. А далеко не всякий чертёж прост и понятен, как последовательно раскрывающаяся голограмма. Чем дальше в прошлое, в эпохи до дроидов, тем сложней читать чертежи. И механика простая, а воспроизвести её трудней, чем скрытую. И в целый механизм не превратить похищенного. Частями из многих людей надо собирать в Собственном Мире… Как проклятую колоду.

Поскольку Марик увлёкся тем же, но лишь в качестве коллекционера, после игры они разговорились с Гаем. Хан-Марик спросил, что тот не смог разыскать. И одна вещь нашлась у него, тиски, считывающие и сообщающие. Предложил. Как всегда за серебро и золото. Гай так энергично закивал, что Махараджа пожал плечами и согласился. Вместе отправились в шатёр-тайник Марика, на задворках много таких. И грабежи случаются… Ну, и ловушки, конечно!.. За тиски Марику достался высокий гранёный цилиндр с хлопьями золота. Переворачиваешь, и они медленно планируют на дно. Махараджа и Гай ушли. Сделка ко взаимному удовольствию.

Хан-Марик немедленно разбил цилиндр над широкой миской. Полутёмный шатёр наполнился золотой взвесью… Густав отшагнул, сторонясь снегопада блёсток. Собирался идти, не понял, зачем Марик и звал его, глядеть на чужую сделку? Но тот остановил:

— Нет, нет, подожди! Оно быстро осядет. Хочу замутить одну штуку. Буро научил.

Из попавших в чашу блёсток, плеснув воды, добавив чего-то подозрительно летучего, стремительно испаряющегося с дымком в ультрамариново-синем флаконе, Хан-Марик живо смешал прозрачный, густой гель. Перелил и до крепости взбил в стеклянном тюльпане бокала. "Разбогател Марик… Живенько, молодец". Вот только присесть негде. Из-за кривобокой, ломаной ширмы Хан-Марик выволок чёрную шкуру, лохматую, длинная шерсть жёстче дикой травы сухого сезона. Себе налил связное Впечатление. Бросил в него одну ложку приготовленного. Остальное вместе с ложкой протянул Густаву. И ещё сверху припорошил серебром, от души так...

— Это тебе. Попробуй! Там тень, но она не ядовитая. То есть, не злая, распадается за день.

— Марик, — отозвался Густав, тронутый немного, — я человек и металла не ем.

— Попробуй! Биг-Буро научил меня. Тень съедает металл, а человек — тень...

Густав потрогал совсем несъедобный на вид гель серебряной ложечкой. Зачерпнул… Хан-Марик налил и для него связное простое Впечатление-фантазию, маленькие человечки в колпаках словно дрова складывают самоцветы. Сиреневые и голубые колокольчики склоняются над ними, лето, утренняя роса на былинках, на бархатном мху… Простое, но роскошное Впечатление. "Марик, Марик..." Густав поднял, разглядывая, горку невесомого золота на ложечке и положил в рот… Хитрая смесь Свободных, связных Впечатлений, золота, серебра и тени взорвалась кислыми пузырьками во рту! Мир стал очень яркий… И быстрый!.. Огненный Круг, ускорившийся, подскакивающий в груди, как волчок на щербатой столешнице… Яркий, понятный, пригодный для жизни мир, не как минуту назад… Тёмный шатёр, сияние пирамидки, серые, смеющиеся глаза Хан-Марика… И так же резко замедлился. Стал тягучим, сладким и тоже пригодным: полумрак шатра, свет пирамидки, чистый, доверчивый взгляд Хан-Марика… Угощение было подобно аттракциону, катанию на горках, резкий взлёт и плавный спуск. С одной особенностью: ложка из любопытства, вторая для удивления, последующие — чистое вожделение. "Буро, говоришь, научил?.. Ну-ну..."

— Марик, здесь много!

— Не беспокойся, тень распадётся вся сразу. Я пробовал, проверял на себе.

— Всё равно, бери тоже.

Густав протянул ему ложку, но Хан-Марик наклонился и слизнул так, подцепив блёстку на нос. Усмехнулся. Запил Впечатлением...

Ночь промелькнула мимо них. Пошатнувшись, Густав вышел за полог. Пора.

— Ничего так штука? — спросил Марик.

— Спасибо, — ответил Густав. — Гут, гут...

Стёр блёстку с его носа, первый ласковый жест за многие годы, кивнул и скрылся в рядах. Светает. Надо время пересечь рынок, а там уж на Белом Драконе не далеко до Горьких Холмов.

Стемнело внезапно. Или он вдруг заметил, очнулся. Неужели так устал, он, полудроид? Возможно, снова проявляется действие Горьких Холмов. День воспоминаний о предыдущем дне не мог выпить из него все силы. Это солёная горечь воздуха, размеренный хруст шагов. Сумерки, пора следить за пейзажем. Искать пересекающий след. Теперь Густав шел медленно, тяжело, как по песку, по мелководью. "Не наступать на перекати-поле", — твёрдо запомнил он. "Внутри тени и ловушки, яд и механика. Наступишь — пеняй на себя..." Неужто уже туман? Гости из моря полезли уже на сушу там, за спиной? Да...

Чёрный Дракон время от времени начал проявляться, далеко от Густава. Но явно он не холмами любовался.

Как же трудно идти… Как тяжело. И темно. Наползающие хлопья тумана принесли огоньки дроидов, тоска чуть отступила. Всё-таки свет и человек, полудроид и огоньки дроидов имеют непреходящее сродство. Густав подумал, что должно быть и на океанском дне, уму невообразимое чудовище радуется светлячку, вспоминает хоть шкурой чешуйчатой, хоть на мгновение солнце в Собственном мире...

Грустный тонкий свист примешался к ветру. "Как же я разгляжу, и возможно ли разглядеть их, чужие следы в такой темноте? Пирамидку ещё может быть… Русло соляной реки там, или она, тропа Морской Собаки?" Густав спешил, а его ноги — нет. С досады он пнул шар перекати-поля… Чертыхнулся, схваченный за щиколотку… Похолодел… Обмер. И остался стоять на острие торговой пирамидки… "Кто знает, где тут островки твёрдой земли?.." Некоторые знают… Вот и всё. Финиш. Тьма. Туман.

— Просто, да?.. — спросила Мадлен.

На Белом Драконе она сидела по-дамски, боком. И тени с земли не нападали, не замечали, видимо, её… Да, Густав недооценил галло.

Мадлен облетела его кругом, пропала в тумане. "Низко, совсем низко летает, потому и не видят!.." Нет, Густав ошибся, ловушки увидели бы белизну крыльев, учуяли ветер взметаемый ими, ветер от дроида. Дракон Мадлен действительно с этой целью низко летел, но ещё был опутан серой накидкой. Как сбруей, какую делают для красоты, он был покрыт сливающейся со мраком накидкой, пеленой. Переменчивой, как туман, пахнущей туманом. Нет белизны, рассеивается ветер от крыльев. Начёт твёрдой земли… Мадлен, конечно, хитра, но не настолько, чтобы знать гиблый, непостоянный ландшафт и его подземные тайны. О таком осведомлены бывают только местные, только Чудовища Моря. С холодной ненавистью она оглядела грабителя, прежде чем покинуть на время. То была не её чёртова пирамидка...

По крайней мере, ловушка спасала от теней. Какие-то змеи с клювами… С пастью до середины туловища… Какие-то равные тряпки… С глазами… С бахромой вместо ног… Произносящие разными голосами обрывки фраз… Без смысла и связи… Имитирующие?.. Повторяющие?.. Густав содрогнулся, когда невинный, казалось бы, куст, хотя, откуда бы ему тут взяться, приблизился, с лязгом металла раскрыл багровые глаза… И уронил их на маслянисто-поблёскивающую землю! Глаза покатились, следом подобные же глаза… И те покатились, и число их возрастало лавиной, пока не запламенело вокруг, не залязгало, не пошло волнами!..

От тихого хлопка ладоней они взорвались разом. Опали брызгами чёрной слизи. Сгинули, как не бывало.

Единственная подруга Женщины в Красном… Фаворитка Мадлен. Единственная, кого та разыскивала даже на дне морском, после катастрофы. О, как выгодно оказалось ей возобновлённое знакомство, дружба. Но искала не оттого… Восходящей помнила её. Помнила начатые и стёртые ею эскизы. Каждый. Свои, себя Восходящую Мадлен не любила вспоминать. А от тех, чужих эскизов веяло теплом дроида, весной надежд, полным букетом, без исключения вручаемым дроидами Восходящим. Мадлен любила в подруге будущее, вечное будущее, так и не наступившее для них. Ни для галло, ни для наводящей ужас хищницы моря. Подруги на драконах выплыли из тумана. Они не смотрели на Густава. И не говорили о нём. Мадлен повернулась в профиль, потом другой стороной. Блеснула, покачнулась капелька серьги.

— Видишь? Такую. Потеряла где-то...

Женщина в Красном кивнула. Она и не в красном вовсе. Многослойное, тонких, сетчатых тканей платье цвета прошлогодней листвы, тёмное, бурое, ржавое.

Густав видел перед собой легенду. Он смотрел на ту, которую, и не встречав, узнали бы… А большинство встречает один в жизни раз. Мурена действительно походила на неё острыми чертами. Но она эффектна, шустра и весела. У Женщины в Красном лицо суше, чеканней. Невыразительное и суровое, если бы не глаза… Странные для полудроида, с лучиками-стрелками, такие рисуют мимы на Мелоди… Сощуренные. Здесь что ли светло?.. Их холод освещался такой пронзительной грустью, такой безнадёжной, не скрывающейся, тысячелетней грустью… Они озаряли её лицо. Смягчали. Она была красива, попросту говоря, той именно, подлинной красотой, которая непонятно в чём… Во всём. Очень красива. И бурое, ржавое платье во многих складках при движении озарялось красным огнём. Возможно, и не платье, а плащ. Под ним шёлковое платье, алое. "Она похожа на догоревший костёр… — подумал Густав, — на красные угли под золой, которым уже не вспыхнуть. Как бы ветер ни дул..." Точно… Уловил самую суть.

Обсудив будущее Густава в виде утерянной серьги, они продолжали шептаться о чем-то, обнявшись, любуясь друг дружкой, виделись редко.

— Я должна, Мадлен, — сказала Женщина в Красном и отлетела в сторону на расстояние драконьего корпуса.

Белый Дракон её был призрачен, полупрозрачен и, никогда Густав не видел подобного, дроид пренебрегал двигать крыльями, летел, раскинув их, задумчиво наклонив скуластую голову ящера, плыл в тумане… Это не дракон. Всадница раскрыла ладони перед лицом, словно книгу, как делал и Бест. Заглянула в них. Да, она тоже, хищница, господствовала над первой расой… Она тоже создала когда-то новое, не существовавшее прежде. Что сотворила, кто знает?.. Давно. Это её тайна… Получив всё причитающееся. Благое и обуславливающее. Для кого как. Одно дело — для изгнанника, преисполненного беспокойства за обделённых судьбой, нежности к ним. Другое — для морской хищницы. Но нет пути назад. Не хочешь, не смотри в глаза первой расе, но тогда, и не удивляйся… Молча, она глядела в свои ладони. Затем подняла взгляд.

— Увы, — тихо сказала она Мадлен, Густав не слышал их. — Не отказываюсь!.. Милая, я сделаю, как хочешь, только вот после...

— Что ты!.. Пустяки, я совсем не настаиваю! Забудь и не огорчайся, Котиничка. А что там?..

— У маленького подонка есть покровитель… Знаешь, бывают такие линии Фортуны, что лишь разветвляются, не сходясь обратно. И если вступить на неё… Не надо вступать, подожди лучше! Маленький подонок удаляется по развилкам, нам не нужно туда. Я за тебя, собственно… О тебе! Прости...

Она вынула очень похожие на серьгу Мадлен капельки серёг из своих ушей и протянула:

— Возьми, если тебя утешит...

Мадлен весело и тепло рассмеялась.

— Милая Коти, дело, небо и море, не в серьгах!..

— Ты же скрытничаешь! Если он оскорбил или ограбил тебя, я отомщу. Любым способом! Сам по себе не впечатляет, всякой пакости полно на свете. Видала и покрупней...

— Не меня… Нас. Рынок Гала-Галло слегка ограбил… Линии Фортуны? Грабёж Галло — Гарольд — точно, точно… По одной линии до развилки он должен дойти. Пусть идёт! — соображала Мадлен деловито по контрасту с меланхолией подруги. — Котиничка, не печалься. Всё правильно, отпускай его.

Белые их Драконы удалились в туман, когда непарная серёжка Мадлен вылетела из него, брошенная рукой морской хищницы, в Густава, попала по щеке. Пирамидка динькнула. Он был свободен.

Тьма. Хищные тени возвращаются к месту, откуда улетела та, которой опасается даже безмозглая тень… Река тумана расползается надвое, встретившись с искомым, вторым следом Морской Собаки. Там, в ложбине, в двух шагах перед Густавом, на маслянистой, солёной земле разлит корень Впечатления Гарольда. Но надо ещё пройти их. Пробежать. Суметь.

Две коротких дистанции. В ложбину, зачерпнуть, влево на холм, к призрачному, едва различимому в тумане шатру. Тихий свист артефакта долетает оттуда. Или всё правда про Чарито, или охотник за Впечатлением пропал. О только что начавшейся и завершившейся встрече Густав не думал, времени нет. Ринулся вниз, поскользнувшись, катился по слону. Большой, мощный Чёрный Дракон скатился прежде него… Разворачиваясь, хвостом разбивая чьи-то кожистые крылья, многоязыкую пасть между ними. Густав летел вниз между шаров перекати-поля и чувствовал их холодное, напряжённое внимание. Вращение зрачка, луч пристального внимания по касательной к нему, устремлённый вверх. Старался не задеть, не раздавить. Точно, на Белом Дракон сбежать нельзя. И ведь все разные! Круглый оранжевый глаз светится, вращается под сплетением сухих ветвей и водорослей, падая, неизменно смотрит в небо. Проводит по нему веером луча, складывает, втягивает, чтобы выстрелом, тонкой стрелой пальнуть и раскрыть снова… Телохранитель безукоризненно выполнял свою работу. Густав как никогда оценил преимущество быть чистым хозяином. Ни раны, ни царапины, ни яда, ни единого ожога не оказалось на нём, когда поднялся на ноги.

Он стоял на хрустящих пиках, столбиках соли. В основании их плескалась вода, поблёскивала. Осторожно, в данный момент не спеша, он взял припасённую двустворчатую раковину-медальон за крышку, нижней частью зачерпнул воды Впечатления и захлопнул. Ещё одно… Притянутые к нему клубки… Самый маленький и самый твёрдый на вид из клубков перекати-поля он сунул в карман, для Шершня. Теперь всё. Теперь наверх...

Дракон вился кругами. Кого отгоняет, сколько разбивает в слизь, Густав не видел. Дважды соскользнул на дно ложбины по скользкому склону холма… Никак. Ноги не чувствуют. От соли? От усталости? Рукам не во что вцепиться. На третий раз дополз. Выпрямился. Тонкое марево шатра. Пирамидка освещает поющий, из трубок сложенный кубик на ней… "О небо и море… Чего жду?.. Хорошее место встать и стоять столбом!" Густав скрипнул зубами. Не ожидал от себя… Насколько же это было против его природы, спасаться, бежать таким способом, схватившись за невидимую руку! Хуже чем образины извращённых тварей в тумане! Даже если риска нет… Он предпочёл бы ждать до утра и уйти своими ногами! Из последних сил, из которых, уже нет, но самому… Хриплый рёв дроида за спиной подтолкнул к единственно правильному решению.

Серебрящаяся при движении, желтобрюхая змея, выползая по склону из тумана была так длинна, что его Чёрный Дракон, обвитый её кольцами, боролся далеко внизу, а её плоская голова кобры, с крестовыми прорезями зрачков в янтарных глазах покачивалась на уровне лица… Облизнулась. Вместо раздувающегося капюшона подняла две белые, человеческие руки… Они оторвались и в тумане поплыли, расширяя и расширяя ладони… Густав тронул кубик Чарито.

Недолго пришлось ему ждать.

Умная кобра, фыркнув, исчезла. Дроид тоже пропал. Кубик продолжал петь, упав на землю, тонким, протяжным свистом… Свет от распахнутых крыльев Белого Дракона пролился над головой. Неодолимая сила хозяина оторвала его от пирамидки, увлекла за запястье в коротком, спасительном полёте.

Чужой Собственный Мир...

В любом случае испытание для гостя. Некоторый переворот. Откровение. Для Густава — первое. Он гостил в мирах лишь Восходящим. С тех пор переродился.

Ненависть имеет огромную силу. Направленную против преисполненного ею. Ненависть, как звезда наоборот, лучи собираются в сердце ненавидящего, всё ему чуждо, враждебно, всё его ранит. Ну ладно, бывает холодная ненависть. Тогда — заслоняет, застит глаза. Не только, что перед ней, но и что совершает сама, ненависть не желает видеть, не различает. А облачный мир изнутри… Творение другого, творение друга… Он, как улыбка, обращённая к гостю. Тут не обойтись без движения души: ответить на неё или отвернуться. Придётся выбрать. Придётся сделать усилие, ответить. Предательством, ложью, лживой улыбкой… Легко. Густав не новичок. И всё же… На краткий миг он был ранен. Этим сладким воздухом, без горечи и соли… Этим полукружием восходящего солнца над широкой, плавной рекой, за каскадами ивовых листьев...

Занесённая рука Чарито вернула Густава в привычные ему обстоятельства. Он обнаружил себя стоящим по колено в воде на округлых валунах, опираясь на них руками, как пёс пред прыжком. Хотел выпрямиться, когда заметил угрожающий жест хозяина мира.

— Рук не поднимать, — произнёс тот и дёрнул подбородком. — Ясно?

— Вполне.

— Переговорим для начала так. Хорошим людям ни к чему Впечатление Гарольда.

В этот момент Густав заметил, что свет, бегущий по водной глади, текущий от восхода, и в самом деле — течёт… Светлым золотом пропитались рукава. Оно промочило ткань и немедленно высыхало кругами, разводами… "Кое-кто был бы счастлив здесь..." Настоящий галло, Густав брезгливо дёрнулся: сам в воде, рукава в золоте, как у Хан-Марика, это золото прямо преследует его!.. Солнце поднялось над горизонтом, блеснули тёмные валуны под водой, насквозь вместе с нею просвеченные… Черепа!.. Стеклянные, хрустальные, из драгоценных и обычных камней, прозрачные, полосатые, слоистые, совсем не прозрачные… Густав опирался на два: цвета жжёного сахара, тёмно-янтарный и на бесцветный, прозрачный, большой. Янтарно-коричневый смотрел на него пустыми глазницами. Стеклянный — на восход. Примечательная речка… Не вдруг забудешь.

Закутанный от стоп до глаз по обычаю первого, до катастрофы процветавшего, Южного Рынка, хозяин мира разглядывал гостя полулёжа на объёмном, корявом стволе ивы, склонившейся низко над течением.

— Из скольких ты сотворил такое стильное дно? — спросил Густав, без рук, кивая на черепа.

Глаза Чарито сузились:

— Стольким, — процедил хозяин, — хватило ума вылить здесь Впечатление, добытое среди Горьких Холмов… Склянки из-под него они превратили в черепа. Мне на память.

— Можно встать? — спросил Густав. — У меня лично ума хватит, на то чтобы не пытаться испортить твой мир.

— Валяй, медленно. Куда уж его дальше портить… Но запомни, я не люблю резких движений.

Густав выпрямился. Заметил на дне, среди крупных, один с кулак размером малахитовый череп, скалящийся яркими белыми зубами. Поднял...

— Весёлый какой...

— Они всё тут у меня весёлые. Они приняли верное решение, нет причины грустить! Интуиция подсказывает, ты не из их числа.

Рука указала на гнёзда в ветвях, сплетённые в виде капель, выше и ниже над водой:

— Забирайся. Ты не выйдешь раньше полудня. Течение не позволит. Потом река поменяет направление. На рассвете она течёт от солнца, вечером к закату, там и выход.

Течение стало сильное, да. Густав добрёл к ближайшему гнезду. Подтянулся.

Мягкая подстилка на круглом, плоском дне. Одной трети стены нет. Сквозь переплетенье веток отлично видно всё снаружи. Уютно. Даже слишком. "Не спать!.." — Приказал себе Густав. "Лучше разговори его. Никогда не знаешь, что на охоте пригодится".

Его самого тоже надеялись разговорить:

— Ты галло? Пытаешься заслужить право стать им?

— Нет.

— Нет? Я же вижу, ты — галло. Либо идиот, если тебе лично понадобился Гарольд.

Густав не стал спорить. Перевёл тему:

— Хозяин мира, если ты по ведомым лишь тебе причинам, столь негативно относишься к Впечатлению древнего чудовища, почему не отнимешь силой? Как владыка, под угрозой превращения? И зачем вообще помогать таким, вроде меня, приходящим на Горькие Холмы?

— Ты не ответил.

— Я собираю проклятую колоду, — признался Густав, глядя, как хозяин с тоской закатывает глаза и хмурится больше прежнего.

— Твоё имя?..

— Гутка, — назвался он первым прозвищем, не облагороженным ещё до Густава.

— Чарито. Я помогаю вам, искупая свою вину. Обещание дроидам. Это запретное Впечатление. Они желали уничтожить его. Вышел промах. А не отнимаю угрозами, галло, от того, что нельзя недроидскими методами исполнять намерения дроидов. И не должно лгать в благом. Я не причиню вреда гостю. Нет настолько запретных Впечатлений, до абсурда… Так что… Ты можешь безбоязненно портить этот мир дальше!.. Самое большее, я смогу дотащить тебя за шкирку до рамы! — Хозяин засмеялся, но сразу перестал, сел ровно на покачнувшемся стволе. — Прислушайся! Я честно говорю тебе, сообщаю честно!.. То что, вижу, набрано у тебя в красивом, бронзовом медальоне, приносит несчастье. Это — запретное Впечатление! Неодобряемое дроидами. Остался только корень, но свойств оно не утратило! Так даже опасней. Корень без ствола и ветвей. Но они вырастут из него! Вырастают в любом заглянувшем! Прояви здравомыслие, вылей его. И сотвори для себя, как гость, что тебе угодно в моём Собственном Мире!.. Сказано. Ты слышал.

— Слышал. Не вылью. Спасибо за совет. Может быть, я могу гостем превратить что-нибудь для тебя, в благодарность...

— Предсказуемо. Тихо посиди до полудня, лучшая благодарность.

— Возьми...

Густав вытащил из внутреннего кармана куртки помятый шёлковый цветок, доставшийся ему в Гала-Галло. Опустил, поднял над ним ладонь, и лепестки расправились, как живые. Без задней мысли. Думал, произвольный, маленький жест.

— Сури!.. — воскликнул хозяин мира, принимая обеими руками, словно драгоценность. — Сури… Как давно не слыхала… Гость, откуда лотос у тебя?!

— По случаю достался, в облачном рынке...

"Ага, — подумал Густав, гут, неплохо. Я знаю ваши имена. Не назначить ли вам встречу, раз так давно вы не виделись, к примеру, на Южном, в общем, к примеру, шатре?.."

— Чарито, — вкрадчиво обратился Густав к закутанной фигуре, к посветлевшим, рассеянным глазам, — извини, если мой вопрос неуместен. По твоему восклицанию… Ты хозяин или хозяйка?

— Я хозяйка.

Чарито убрала ткань с лица. Спрыгнула вниз, поток едва не сносил, и умылась. Вскарабкалась обратно, ловчее гостя, привыкла. Тонкой паутинкой белый рисунок от плеча поднимался на шею: лотос с листьями, ужасно похожий на тот, что держала в руке. Мельком взглянув, Густав отметил предположительно, однако точно, рисунок начинали убирать, но передумали. Очень уж необычен. И видно, дорог хозяйке. Дороже безопасности. Как нанесён? Почему кожа полудроида не заживляет его, подобно ранам и шрамам?.. Чарито усмехнулась Густаву:

— Ненавижу кутаться...

— Так зачем, особенно здесь?

— Мир тесен. Порой на удивление тесен.

— Пожалуй… Насколько я знаю Сури, не коротко, он вряд ли навестит тебя, если знает вход только с Горьких Холмов...

— Гутка, — брови Чарито сошлись к переносице, — конечно, твой шатёр, хищник, лучшее место для встречи старых друзей!..

— Мимо, — Густав не смутился. — Я тоже чистый хозяин.

— Ты хищник либо галло!

— Чарито, не знаю почему, но последнее слышать мне оскорбительно. Если можно, объясни, а ты из-за чего используешь вместо ругательства название этого облачного рынка? Отвечу за себя — один визит… И непреодолимое отвращение.

— Аналогично.

Позднее утро наполнилось птичьим щебетом. Мало-помалу осталась песня единственной птицы, сложная, повторяющаяся не полностью, стрекочущие переливы. Заслушались. Когда смолкла, и близился полдень, разговорились вновь. Об утешении, об утратах...

— Ну и что, — возразила Чарито, — этот мир тоже испорчен, но мне неплохо здесь живётся.

Густав высунулся из плетёного гнезда, огляделся ещё раз. С искренним удивлением. Чарито повела рукой, указывая на купы, полусферы великолепных ив, густые, кружевные. Вокруг плакучие ивы, серебряные, с вытянутыми листами. Вдали зелёные, раскинувшиеся широко, вольготно, до неба.

— Примечаешь, насколько ровные кроны? Это был сад. Для сада задуманные деревья.

Густав возразил:

— Над водой они смотрятся лучше.

— Верно, — засмеялась Чарито, — не комплимент мне, как создателю! Даже коварный гость смог усовершенствовать! А у тебя, что за беда? Похожая или другая?

— Песок.

— Ну да, — кивнула она, — два самых распространённых способа: песок и вода. На них что угодно распадается, рассыпается. Обратно никак. Но знаешь, в твоём случае надежда, хоть условная, есть. Не обязательно уничтожать каждую песчинку. Если вся пустыня завязана на одной. Держится на ней, из неё излучается. Если узнать на какой именно — можно превратить обратно! Если не безумно сделал Множество. В случае с каплями воды — невозможно, они слились, перемешались. Я не смеюсь, конечно, призрачная надежда… Кто вычислит её? Дроид? А тебе тоже сложно выходить через раму?

— Не особенно… — Густав задумался, второй раз удивлённый. — А тебе?

— Ночью свободно, и во второй половине дня. А утром против течения, будь оно посильней, я бы не вышла.

— Ого...

Облачный мир, как ловушка, не приходил ему в голову. Интересная мысль, если мир можно потерять, то почему нельзя в нём и потеряться...

— Ты злой, — неожиданно и бесстрастно сказала Чарито, наблюдавшая за переменами его лица. — Ты здорово злой...

— Если и так, — улыбнулся Густав, — стоит ли убеждать меня избавиться от Впечатления, навлекающего беду?

—… и здорово глупый, — добавила она.

Солнце встало над их головами.

Густав разглядывал течение. На несколько минут река стала зеркальным озером. Черепа, лежавшие лицами вверх, уставились на него провалами глазниц. Скалились ровными рядами зубов. Казалось, сейчас подмигнут ему. Спросить, а почему именно черепа на память? Не ответит. Как-то само собой разумеется, да и здорово получилось. Густава ждал прощальный сюрприз, ещё менее ожидаемый, чем такие улыбчивые симпатяги. Но сначала — неприятность.

Наклоняясь, свешиваясь над течением, он услышал хруст в своём кармане. Перекати-поле рассыпалось. Коричневые веточки рассыпались в труху, лишившись за порогом Собственного Мира тысячелетней, поддерживавшей их тени. А подглядывать ему было нельзя, часть уговора. Второстепенная, но все же… Шершень не тот, с кем охота ссориться. Достал из мусора содержимое...

— Осторожней, не на солнце! — воскликнула Чарито, бросив один только взгляд.

Без возражений, Густав повернулся, заслонил плечом от солнечных пятен кулон в виде ящерицы. Тонкой работы, реалистичная до ноготка зелёная ящерица огибала светлый рубин. И то и другое в трещинку, словно битое.

— Не твой? — угадала Чарито и утешила его. — Не бойся, не испортил. Эта штука, чтоб поджигать, вариант искры. Нельзя на солнце, даже под лучом из рамы нельзя разглядывать, обожжёшься.

Густав, признательный за объяснение, кивнул и внимательно разглядел артефакт. По свежему Впечатлению делали, детали безупречны. Жадность, несвойственная ему, поднялась, но не успел Густав сам на себя удивиться, как понял, что это не жадность, а тоскливая злость. На необходимость отдать, снова видеть этих уродов, Чудовищ Морских… Да нет же, и не на это! Уходить надо, — вот на что!.. Просить задержаться?..

Густав открутил пуговицу с внутреннего кармана куртки. Опустил руку над ней, поднял, вспоминая самое изысканное украшение, виденное им. У Махараджи. Кулон того же сочетания цветов, что и этот, с ящерицей. Эмаль. Розовая и яблочно-зелёная листва летит, вихрь листвы на серебряном диске. Причём, неуловимым образом создавалась иллюзия: ветер кружит зелёную листву вправо, розовую — влево… По краю диск тонким ободком огибают капли. Крохотные, ровные, ювелирная точность. Нико считала, дождь, дождинки. Махараджа говорил, слёзы. Он считал этот кулон символом их игры "Против Секундной Стрелки". И символом горя, общей гибели, урагана, срывающего и осеннюю и первую, молодую листву. Обожал, носил попеременно на коротком, по горлу шнурке, и на браслете. Густав воспроизвёл украшение со всей доступной точность, а на память он не жаловался. Вышло хорошо. И протянул Чарито:

— Разреши остаться до вечера. Отдохнуть.

Его вкус был оценён. Чарито приняла подарок.

— Это лишнее. Я обещала дроидам. Оставайся сколько хочешь. Может, передумаешь. Каждая минута шанс.

— Я не передумаю. Извини. Но мне нравится здесь...

Остаток дня промелькнул быстрей, чем хотелось. На том же самом месте, где поднималось из вод, сияло красное полукружие уходящего солнца. И течение, рябь речная убегала в его свет.

— Оставайся сколько желаешь, — повторила Чарито. — Я одиночка, и не в восторге следить за гостями. Но ты не понимаешь, во что впутался.

— Мне пора, — сказал Густав.

И вот второй сюрприз. Никто, ни хищник, ни изгнанник, ни даже Чудовище Морское не забудет совсем, бесповоротно своего дроида. Салон… Холодный дроид второй расы 2-2, глава крупного семейства, объединившего более мелкие, разнообразные весьма. Салон был дроидом Густава Восходящего. И его манок походил на салонный танец. На вальс.

Ускорившееся течение реки, журчание и плеск её приобрели слаженность, ритм, ритмический рисунок: раз-два-три… Густав прислушался: "Дроиды!.. Вальс..."

— Танцуешь его? — спросила Чарито.

— Редко. На Мелоди предпочитают барабаны. А у себя не успел устроить… светский приём.

— Салон? — угадала Чарито.

— Да.

— Потанцуем? Возле рамы чистый песок. Пока течение не ускорилось.

Следуя за хозяйкой мира по мелководью, между валунами радостно скалящихся черепов, Густав оказался у рамы, с трудом различимой за красным, уходящим светом, по щиколотку в стремительной, чистой воде. Раз-два-три, раз-два-три… журчала вода между мраморных шаров при входе, выбегая из-за стволов бездомного мира, целиком ставшего Садом… Раз-два-три… Пока вальсировали, Чарито третий раз повторила:

— Вылей его, глупый гость.

Густав не ответил.

Старинные, древние, парные танцы полудроидами танцуются несколько иначе. И тоже с древних времён. Они вообще-то редки, как редкие артефакты, как цельные Впечатления. Непопулярны. На Мелоди придумывают вольготные, с прыжками, переворотами, одиночные или в большом кругу. А медленные, парные… У полудроидов принято так, без объятий: один кладёт руку визави себе на грудь, напротив Огненного Круга и накрывает ладонью. И второй. Правую правой, левую левой. Густав холодный и педантичный уважал историю, точность в обычаях, подлинность. Он обнимал визави, как делали в танце люди эпохи до дроидов. Хорошо танцевал, не разучился.

Чарито мысленно усмехнулась, вспомнив ясно слышимый ей из-под купола шатра разговор двух подруг в тумане Горьких Холмов. "Нет, — подумала она, — ты не права, Котиничка. Он не мелкий подонок, крупный. У него совсем нет сердца". А между тем, лучший охотник Южного, Густав заметил её отрешённость. Расценил, как нежелание указать на ошибку. Переменил положение рук на дроидское. Заставив Чарито ещё раз усмехнуться.

— Не так? — спросил Густав. — Я долгое время провёл в компании хищников. А вот теперь пошла другая полоса, встречаю сплошь хищниц и чистых хозяек.

— Не удивительно, — откликнулась Чарито, — с твоими-то интересами… Проклятая колода связана с запретными Впечатлениями, редкими, а великие редкости хранятся в Гала-Галло. Галло же по происхождению женский клуб, рынок восьми хозяек. Ты не знал?

— Нет. Это кое-что объясняет. Но я там встретил не меньшее число господ.

— Так не суть важно кто — там, важно чьё оно, это там… Время идёт. Не принципиальный момент, кого приглашать. В главном давно разошлись. Я здесь, Мадлен с остальными, Котиничке не повезло...

Течение реки усилилось, шумное.

— Чарито… — поклонился Густав, прощаясь.

— Глупый гость, — наклонила голову Чарито.

Густав ступил на медную раму, позвал дракона из темноты и канул в неё. "Рукава, проклятье! Куртку не мог переделать, точно — глупый гость! Ладно, к чёрту, пусть Марик смеётся. Решит, что я чокнулся, это точно!" Это — завтра. Густав летел в Собственный Мир.

Песок. Мучительный голос дроида. Фонтан за барханами перед домом в них же. Пустое здание. Гулкие комнаты. Густав нашёл угол, где не ощущалось сквозняка. Для верности сел лицом к стене и очень осторожно открыл бронзовый медальон, верхнюю створку раковины. Мизинцем коснулся влаги… И едва не утратил результат своих рисков и усилий! Решил — яд! Тень, не исчезнувшая по пересечении двух рам!.. "Так не бывает, не должно быть!.. Дроиды, у Олива мы же пили запретные Впечатления, ничего подобного!.. Пальцем притронулся, всего-то!.."

Настолько резко, оглушительно и реалистично Корень Впечатления раскрылся перед ним. Невыносимой явью. Гутав задохнулся, сумел не закрыть глаза, не дёрнуться. Осторожно, как не своей рукой, он захлопнул бронзовую крышку… Гарольд… Один только Гарольд. На то и Корень… Громадный, с ног до головы в звериной, чёрной шерсти. Шкура дыбом стояла на загривке, щетинилась на застивших небо плечах… В стекающих потоках воды, в хлопьях пены. Во тьме ночной видимый, словно днём. Чьи глаза сохранили это Впечатление?.. Из океанской тьмы, из прибоя, перебрасывающегося через скалы, Гарольд поднимался на материк… Разъярённый. С бешенством в оскале, в хрипе, клокотании горла… В кровавых белках глаз. В клыках разинутой до предела пасти. Морда гориллы, разрываемая воем, рычанием… Гориллы… Но длинные бивни, загибаясь, торчали наружу… Это — Гарольд. В малейших подробностях, здорово, да?.. Он выходит на берег. Он вырастает, волной идёт прямо на смотрящего… Если бы только это! Гарольд — впивается бешеными глазами. И если бы только это! Чудовище великих глубин, гудящим, океанским воем оглушительно, страшно… — он зовёт, призывает! С угрозой, с лютой ненавистью… Ветер относит, эхо повторяет клокочущий рёв. Проклиная, он зовёт… Его зовёт! Его видит и его зовёт!!! "Саль-аль-ва-а-до-о-р!.."

Густав походил, сел на паркет, потом лёг. И до утра не мог ни заснуть, ни отдышаться.