5 глава

Меркеза находился в комнате, где лежал умерший индеец, приготовленный к препарированию, отгороженный от тела плотной белой занавеской. Мальчик стонал и пугался людей в белых халатах и этой шуршащей белой стены, что висела рядом. Дон Луис сидел за столом и описывал состояние мальчика, а Афонсу сделал инъекцию и померил температуру мальчика.

— Вы думаете будет эффект?

— Посмотрим, мы же увеличили дозу, потому что первую он перенес легко, но обрати внимание, как мгновенно зажила его рана. Палец не пришлось убирать, он приходит в норму, будто ничего и не было, — подошел дон Луис и осмотрел болезненное место Меркеза. — Не думал, что мой препарат будет иметь такой ранозаживляющий эффект. Надо сделать запись о его побочном действии.

— Ну, что, обезьянка, — обратился к Меркезу Афонсу. — Чего боишься? Видишь, твой палец начал заживать.

— Акара будет доволен и, глядишь, еще одно племя станет предметом для исследований.

— Да, мальчишка пока переносит действие препарата очень неплохо. Но я не хочу торопиться, пусть Акара думает, что его сын еще болен, надо понаблюдать за тем, как организм мальчика будет привыкать и адаптироваться к изменениям.

— А что вы преследуете в конечном варианте? Вы же говорили, что все равно местные туземцы — это не тот материал, на котором следует проводить изыскания, а значит, вы в пустую расходуете свой препарат.

— Любое исследование имеет свои цели и результаты, — дон Луис взял в руки пробирку с прозрачным раствором и посмотрел на просвет, — к сожалению, пока у меня нет возможности создать контрольную группу с идеальными параметрами, но есть вот такие, как Меркеза и тот индеец, которые тоже должны дать определенный результат.

— Я вас понял, — Афонсу отметил время инъекции, дозу в журнале наблюдений, — при любом исследовании существуют сравнительные группы особей с разными параметрами…

— Да, но этого недостаточно, потому что надо вводить и изменения самого состава препарата. Сейчас, когда в моих руках оказалась часть отчетов Альфреда Ришера[1], что он посылал в Берлинскую медицинскую академию, я смогу сопоставить все наблюдения, проводимые им, и свои выкладки.

— Он работал в этом же направлении?

— Не совсем, но у него есть схожие идеи, поэтому мне придется проштудировать множество записей. Только личные дневники Ришера имеют еще большую ценность, нежели эти медицинские отчеты.

— Чем же они лучше?

— Ришер был скрытный человек, не хотел, чтобы какой — нибудь проныра, желая выслужиться, воспользовался его наработками, поэтому в этих отчетах нет и доли того, чего достиг этот ученый, — было видно, что дон Луис и сам не хочет обсуждать подробности своих изысканий, пока сам не придет в логическому выводу. Но для такой сдержанности у дона Луиса была и другая причина, о которой не знал даже его сын.

******

1938 год

Ришер сделал запись в своем дневнике: «Ни о какой сыновней привязанности не идет и речи, это всего лишь вынужденная мера, но из сложившейся ситуации необходимо выжать максимум преимуществ…

…Магда — хорошая жена и мать, которая ради величия нации будет поддерживать все мои начинания, и наш сын станет одним из самых первых, кто покажет возможности человеческого организма… Но для этого надо подчинить его, сделать из него идеальный образец, лишенный памяти и сожалений…

…он никогда и ничего не будет бояться, он превратится в хозяина собственной судьбы и сможет властвовать над другими.

…он сделает все, что захочет, возьмет у жизни все, что ему потребуется. …ни угрызений совести, ни раскаяний… все, на что человек способен. А я буду создателем представителя новой высшей расы…» Ришер составил план реализации своей честолюбивой и амбициозной программы, радуясь тому, что имеет под рукой неограниченное количество испытуемого материала, но на самой вершине стоит его сын. Дети радовались тому, что их начали кормить намного лучше, чем тех, кто находился за стенами этого странного места, которое окрестили белый барак. Здесь стоила идеальная чистота, были какие-то приборы, непонятного назначения, медицинское оборудование и препараты, растворы, пробирки, колбы с биоматериалом, с немецкой педантичностью разложенные в закрытые боксы, и пахло смертью…Многие хотели попасть сюда, но потом начинали пугаться каждого шороха, разговора, бряцания металлических предметов, плача, потому что они означали, что пришел их господин. Потом все наполнялось криками и очередными жертвами неудачного эксперимента и так почти каждый день.

******

Далилу пропустили на территорию закрытой клиники и провели к беседке.

— Она сегодня спокойная и вы сможете пообщаться.

— Ей все еще дают лекарства?

— Конечно, иначе бы она не чувствовала себя более-менее хорошо. Вы же знаете, что она постоянно возвращается к прошлым событиям, зациклившись на собственной вине? Она считает, что виновата перед вами.

— Да, доктор, но что я могу сделать?

— Успокойте ее, поговорите. После ваших посещений она на время забывается.

Далила прошла в беседку и села перед пожилой женщиной в больничной одежде.

— Здравствуй, мама. Ты слышишь меня? Мама! — Далила позвала женщину, но та осталась безучастной. Доктор пощупал ее пульс, заглянул в глаза и уходя, пояснил.

— Она вас слышит, просто не хочет говорить.

Далила посидела, глядя на красивый вид больничного парка, и предложила матери прогуляться. Как только она дотронулась до нее, женщина вздрогнула и запричитала.

— Дочка, это ты? Это ты! Дочка, молчи, молчи, никому ничего не говори! Не говори, а то останешься в этом рае навсегда. Ты слышишь меня? Молчи!

— Мама, успокойся, я молчу. Не бойся. Все будет хорошо!

Но женщина затравленно оглянулась и вцепилась в руку дочери.

— Я не сумасшедшая, я все прекрасно понимаю, — неожиданно ровным и главное вменяемым голосом произнесла мать. — Я виновата перед тобой. Нельзя было так рисковать, но у меня не было другого выхода. Он бы убил меня! Только ты не попадись в его ловушку.

*****

Моэма рассказала о том, что произошло на озере Бартире и нескольким подругам.

— Я теперь знаю, как целуется белый шаман!

Девушки зашумели, стыдливо прикрывая смеющиеся лица.

— Так нечестно, Моэма! Он должен сам выбрать себе женщину, а ты ему навязалась! — возмущение подруги стало для Моэмы неожиданностью. — Я тоже ему нравлюсь! Он лечил моего брата! А еще он тоже меня целовал!

— Бартира, ты обманываешь! Он выбрал меня, пока вы хлопали глазами, — Моэма весело передразнила подругу, — я сказала ему, что он мне нравится. Что я такого сделала? Я всего лишь сказала правду!

— Нет, ты не дала возможности ни одной из нас попытать счастья! Конечно, он предпочтет тебя, ведь ты внучка Ара-рибойя. Нечестно! — Бартира топнула ногой и выскочила изхижины в темноту. Шла наугад, но, когда услышала с темной реки жуткие звуки, как будто какое-нибудь огромное животное, задыхаясь в иле, ловило воздух в предсмертной судороге, и остановилась. Везде происходила борьба, а чем она хуже?

— Ты его не получишь! Я уж знаю, что мне делать! Я тоже умею бороться, я не буду этим животным, что кричит у реки! — она побежала обратно в деревню к хижине вождя. Акара вышел из дома и встал у порога, рассматривая Бартиру.

— Что тебе надо?

— Акара, ты разве не знаешь, что Моэма положила глаз на чужака? Она ластится к нему, как детеныш оцелота. Она тебя ни во что не ставит! Она говорит, что белый Фогу будет ее мужчиной!

— Глупая девчонка! — злость, с которой Акара высказал свое недовольство, порадовала девушку, и она усилила свои попытки столкнуть двух мужчин, не задумываясь, что от этой вражды пострадает не только Моэма, но и предмет ее мечтаний. — Тебе что нужно?

— Я тоже хочу белого Фогу!

— Разум потеряли? Тебе — то он зачем? Тебя многие хотят замуж взять!

— Мне нужен только он! Акара, помоги мне, и я помогу тебе. Фогу станет моим, и я отдалю его от Моэмы. А власть Ары-рибойя пошатнется, как только белый Фогу попробует моего тела.

Акара усмехнулся, представляя, что старый шаман будет вне себя от злости, когда его гость уйдет из его хижины.

******

Ара-рибойя закурил трубку и задумался, прислушиваясь к звукам ночи. Ночь начиналась с хора миллиона лягушек. Сперва раздавалось одиночное кваканье, постепенно к нему примыкали другие, и вскоре от громкого пронзительного кваканья дрожал тихий, насыщенный парами воздух. Фогу легко переносил эти звуки, как и молчание шамана, но только не сегодня. Сейчас он нетерпеливо ломал ветку, то и дело поглядывая на старого индейца.

— Ара-рибойя, я не знаю, что делать…

Старик оторвался от лесной музыки и взглянул на парня, но увидев его растерянность, расхохотался.

— Моя внучка хочет тебя. Она выбрала тебя!

— Но я не могу стать ее мужем.

— Я не хочу, чтобы Моэма страдала, но нашему племени нужна защита, — задумался шаман.

— Я не понимаю тебя, старик!

— А моя внучка умная и выбрала самого сильного мужчину, но она не знает, что ты не останешься в деревне, а я знаю, — Ара-рибойя подумал, а потом продолжил. — У нас есть обычай. Пришлый белый мужчина может стать мужем на время для нашей женщины, но когда уйдет, то оставит ее здесь, чтобы племя пополнилось новой кровью.Все это было похоже на торговую сделку.

— Но брошенная женщина будет несчастна…

— Она останется, поплачет и найдет себе другого мужа, но у нее будет сын, который станет таким же сильным, как и его отец, — было видно, что старик обдумывал возможность того, чтобы его внучка принадлежала чужаку, сила которого гарантирует перевес в противостоянии с вождем.

— Боже мой, старик, а как же чувства?!

— Для вас, белых, важны чувства… как это называется — любовь! А для нас, индейцев, важно выживание племени, оживление крови.

В этот момент к костру подбежало несколько перепуганных индейцев, неся на скрещенных руках раненного соплеменника. Бартира бежала рядом и причитала. Ее брат Чи-ананг, округлив от ужаса глаза, указал на свою правую ступню, и все увидели на коже два крошечных пятнышка следы змеиных зубов. Его посадили на землю, и он широко раскрытыми глазами уставился на шамана, скорчившись, в ожидании болей, предвестника неизбежного конца. Ара-рибойя похлопал Фогу по плечу.

— Прижги укус, у тебя есть для этого сила, а я пока приготовлю отвар, — и отвернулся, оставляя Фогу один на один с этой проблемой. Парень в панике смотрел на Чи-ананга, потом на плачущую Бартиру и испуганных индейцев, которые на перебой пытались рассказать, как это случилось. Неужели шаман решил опять решил проверить его силу или не хочет терять авторитет, когда не уверен в успехе? Фогу представил, как по его венам спускается огненная сила, проходит к кончикам его пальцев и коснулся укуса. Чи-ананг дернулся и застонал. Вокруг наступила тишина, казалось, что индейцы перестали дышать, с благоговейным ужасом наблюдая за манипуляциями Фогу. У Чи-ананга начались конвульсии, и Фогу понял, что он может убить индейца, поэтому резко отодвинулся от него, предоставляя возможность Аре-рибойя осмотреть его.

*****

Чи-ананг, свернувшись, спал в гамаке. Нога уже перестала болеть, но зелье, что дал Ара-рибойя заставило его провалиться в сон, как в беспамятство. В хижину заглянул Фогу, которого послал шаман посмотреть, что с братом Бартиры.

— Как чувствует твой брат?

— Хорошо, — вспыхнула девушка и выскочила вслед за парнем, который из-за подобострастного отношения членов семьи Бартиры почувствовал неловкость и тут же ретировался. — Подожди! Мы благодарны тебе, ведь Чи-ананг мой любимый брат и единственный охотник в семье. Тымне очень нравишься, ты сильный!

Эти слова, повторяемые несколькими людьми, видимо означали полное восхищение. «Ты сильный» — в этом заключена надежда на выживание племени, но он не принадлежал этому миру. Фогу собрался уйти от такого открытого восхищения.

— Фогу! — Бартира внезапно обняла его за талию и прижалась к нему. Фогу замер, потому что девушка обладала мощным воздействием на него, ее тело не было похоже на угловатую худощавую фигуру Моэмы, оно было настоящим источником наслаждения. — Фогу!

Даже ее голос, тихий и проникновенный, воздействовал настолько, что он не мог оторваться от нее. Глубинные импульсы сконцентрировались и ударили в голову, потом распространились по жилам с кровью.По тому, как запылало его тело Бартира поняла, что она желанна.

— Я могу пойти с тобой на озеро.

— На озеро?

— Да, индейцы любят своих женщин в лесу, чтобы духи леса были свидетелями их соединения.

— Я не индеец! — Фогу отстранился, очнувшись от наваждения. — Мне надо идти.

— Почему? — побежала за ним девушка. — Почему ты бежишь, когда тебе предлагают самое ценное для девушки?

— Потому что я могу причинить тебе вред.

— Нет! Я не боюсь тебя! Я видела, как ты лечил моего брата, я видела, что ты умеешь управлять…

— Нет, это другое! Я не уверен, что смогу сдерживать себя, когда …

— Давай попробуем? — Бартира шла к нему открыто.

— Нет! — окончательно отказавшись, Фогу скрылся в темноте.

— О, духи, сделайте так, чтобы этот мужчина захотел меня так, что его язык не смог бы произнести это проклятое слово «нет»!

******

Дон Луис сделал очередную запись в журнал, рассчитывая дозу препарата для ребенка. Он не смог удержаться и не воспользоваться случаем, чтобы не сравнить влияние препарата на разновозрастные организмы. Ребенок быстрее и более легко приспосабливался к воздействию лекарства, хотя так же жаловался на головные боли и перепады настроения.

— Афонсу, какова разница между нашими подопечными?

— Первый объект был плох, такое впечатление, что его организм просто отказался работать, у него были постоянные галлюцинации, бред… и колебания температуры тела.

— А мальчишка?

— Этот организм более мобилен, приспосабливается быстро, но какие результаты вы хотели бы получить? Вы хотите превратить его в человека с более сильными характеристиками?

— Я не ставлю целью создание суперчеловека, — засмеялся дон Луис. — Что можно сделать при таком исходнике? Чтобы изменить или придать организму другие свойства необходимо изменить генетический код. Изменение за счет мутагенов — физических, биологических или химических происходит слишком долгое время. Я же хочу добиться ускорения этого процесса. В этом случае речь идет не о формировании организма, а о воздействии на сформированный организм, на его нервную систему и гормональный фон, чтобы улучшить его характеристики. Посмотрим, чего мы добились, воздействуя на него химическими препаратами? Начнем с самого простого, — они подключили к привязанному мальчишке альгезиметр…

*****

1938 год

Запись в дневнике продолжилась подробным описанием состава препарата и способа его введения, потом шли описания поэтапного воздействия на человека. Ришер кивнул Магде, которая ловко подсоединила провода испытательного прибора к запястьям мальчика. Сначала слабый, а затем более сильный электрический заряд достиг напряженное тело опытного образца и выгнул его дугой…

— Как я и предполагал, наблюдается повышение болевого порога. У него удивительная способность концентрироваться и отключаться от боли. И это закладывается в генах. Посмотрим, когда же наступит «переносимость боли», — воздействие тока усилилось, мальчишка захрипел, едва сдерживая крик, и потерял сознание. — Препарат вызывает увеличение интервала переносимости боли.

— Надо увеличить дозу, — Магда Ришер была преданной сподвижницей своего мужа.

— Изменения происходят с возрастающим ускорением, увеличивается приспособляемость организма к различным внешним воздействиям. Магда, возьми кровь, чтобы изучить ее состав после введения препарата и воздействия электричества.

Ришер склонился над мальчишкой и похлопал его по щекам, ощущая его исходящий от них жар.

— Георг, Георг, очнись… пора повторить опыт.

Мальчик резко открыл глаза, которые из-за суженных зрачков казались настолько светлыми, будто пустые, и скрипнул зубами.На коже рук проступили серые пятна и мельчайшие частички расплавленного металла — следы кратковременного воздействия тока. Георг вцепился в края кровати, на которой лежал и сжал их так, что матрасец, на котором он лежал разошелся, будто был листом бумаги.

— У него повышенное сокращение мышц, поэтому и всплеск такой физической силы, — Магда хотела дотронуться до его руки и неожиданно почувствовала непонятное сопротивление, словно воздух вокруг мальчика сгустился до консисте́нции масла. — Что это?

— Что именно? — Ришер недоуменно посмотрела на жену.

— Не знаю, как объяснить…

— Это всего лишь судорожное сокращение мышц.

— Но я до него еще и не дотронулась, — ее рука зависла над мальчишкой. — Наверно, это мне кажется.

*****

Далила поблагодарила бога, что ее муж в отъезде, иначе ей пришлось бы напрячь все душевные силы, чтобы не высказать свой гнев из-за матери. Сейчас у нее было время для того, чтобы продумать свою линию поведения. И чем больше она думала об этом, тем более непонятным становились мотивы ее мужа, потому что одним нежеланием видеть свою тещу ее мнимую смерть не объяснишь. И почему ее мать оказалась в закрытом учреждении в таком страшном положении?!

— Чего она боится? Почему так просит молчать? И этот Ришер… — Далила, немного подумав, вошла в кабинет мужа в поисках неизвестно чего. На столе лежали отчеты благотворительного фонда, какая-то финансовая документация по семейному предприятию, но все было как обычно. Женщина просмотрела все ящики стола, вытаскивая все подозрительное наверх, и устроилась в удобном кресле, собираясь подробнее изучить все эти бумаги. Но даже после утомительных поисков, Далила оказалась перед закрытой дверью, не найдя ровным счетом ничего. Она помассировала виски и встала, пройдясь по кабинету.

— Сколько здесь ненужных безделушек, — она провела пальцем по стеллажу, где стояли подарки — предметы старины или искусства, которые были подарены Нелсону, как главе благотворительного фонда, который финансировал некоторые научные лаборатории. — Странное сборище безвкусицы.

Она наткнулась на странный металлический предмет, похожий на жетон.

— А это еще что такое?! — на серебристой поверхности проступали затертая гравировка пятизначного числа. — Что же это?

Внизу раздался голос пришедшей с университета дочери, и Далила, сунув жетон в карман, вышла из кабинета.

******

Подруги были заняты украшением трокано, большого барабана, который висел около хижины шамана и использовался по время различных обрядов. Они цепляли к нижней части разноцветные ленты и полоски кожи, сплетая их между собой. Бартира хитро сверкала темными глазами, то и дело бросала взгляды исподтишка на сидящего неподалеку Фогу.

— Вот интересно, чем отличаются белые люди от нас? Твоя мать была Temirecô[2]. Почему она ушла с белым? — девушке не терпелось обсудить то, что ее больше всего интересовало.

— Она полюбила его, — Моэма вздохнула и посмотрела на деда. — Мой дед был против того, чтобы она уходила из племени, но моя мать не послушалась его.

— Ты тоже хочешь стать Temirecô? — Бартира опять кинула взгляд на Фогу. — Если бы меня выбрал…то не посмотрела ни на кого…

Она не закончила фразу, как Моэме уже в голову пришло решение.

— Бартира, ты такая умная! Я знаю, что делать!

— Ты что придумала? — всполошилась подруга. — Потом твой дед меня проклянет за то, что ты решила сделать! Что, ну, что? Говори немедленно!

Моэма соскочила, запрыгала, как маленькая девочка, изображая свой восторг, постучала по барабану, слушая глухой звук.

— Скоро праздник! Я должна понравиться Фогу! Для него я буду самой красивой на празднике! И он выберет меня! У меня есть украшения моей матери, — и она бросилась в хижину.

Бартира растерянно посмотрела вслед подруги, потом на Фогу и, ругнувшись, покусала свой язык.

— Ну, уж, нет, я не хуже тебя, подружка! Я ведь тоже буду на празднике, — она потопталась на месте, потом осторожно подошла к Фогу и присела рядом.

— О тебе спрашивал Чи-аннанг. Придешь к нему?

— Хорошо, — Фогу скосил глаза на оголенные коленки Бартиры, скользнул взглядом к ее лицу, замечая чувственную ложбинку на груди.

— Сейчас? Он ждет тебя, — Бартира хотела увести Фогу подальше от подруги, дотронулась до его руки, игнорируя его сопротивление. — Пойдем?

— Бартира, не прикасайся ко мне! Ты не понимаешь, что я не могу находиться рядом с тобой!

— Не можешь? — она посмотрела на пожелтевшую траву около его руки. — Ты не испугаешь меня, а если убьешь, то я буду принадлежать тебе вечно! И сейчас, если ты меня будешь прогонять, то я все равно буду стоять рядом с тобой, потому что я хочу быть твоейTemirecô.

— Что это?

— Пошли, я покажу, пошли, — она вскочила и потянула его за собой подальше от любопытных глаз в лес к озеру, забыв, что их ждет Чи-ананг. Девушка знала, чего хотела и смело предлагала себя, не давая возможности ему отступить. Фогу почувствовал, как его руки начали гореть, но Бартиру это не испугало, она бесстрашно жалась к нему.

— Я — это ты, а ты — это я, ты заполнишь меня, как река заполняет наши луга во время дождей, а я растворюсь в тебе и произрасту, как апона[3].

— Апона?

— Да, я буду твоей Апоной, — Бартира перешла на проникновенный шепот, приблизив свои губы к его лицу. — Я расскажу тебе легенду об цветке апоне.

— Расскажи.

— Узнала однажды дочь вождя Найя, что небесный месяц иногда берет себе в жены обычных девушек, которые познают с ним радости любви на высоких холмах, что находятся тут неподалеку, а потом превращаются в звезды. Найя возжелала любви месяца и долгое время по ночам бегала по холмам, пытаясь понравиться месяцу. Ничего не выходило. И тогда обезумевшая от любви девушка, увидев в озере отражение ночного светила, бросилась в воду. Но месяц был двуполым божеством, и вторая его часть — добрая и круглая Луна — сжалилась над девушкой, превратила ее в прекрасный цветок, а листья сделала огромными, чтобы по ночам им доставалось как можно больше лунной ласки. А для защиты снабдила растение колючками, которыми усеяны стебли и обратная сторона листьев. Индейцы назвали этот цветок апона. Ты — мой месяц, а я — твоя Апона. Ночью ты будешь для меня месяцем, а днем — горячим солнцем, а я буду твоей Апоной, — как заклинание произнесла Бартира, касаясь губами его губ.

Страх Фогу прошел, как только они соединились в поцелуе, готовые пойти дальше, но хихикающий крик невидимых обезьян, что прятались в густой листве деревьев, заставил его вздрогнуть и отшатнулся от Бартиры.

— Нас ждет Чи-ананг, надо возвращаться!

*****

— У него была малярия? — спросил Дарио, когда пришел за телом умершего индейца, чтобы отдать его родственникам, которые пришли, чтобы забрать своего соплеменника для похорон по своим традициям и ждали во дворе фазенды.

— Нет, малярия проявляется в параличе, начинающемся с кончиков пальцев и постепенно распространяющемся по всему организму, пока не затронет сердечные мышцы; тогда наступает смерть. Но на всякий случай, Дарио, прикажи сделать обработку фазенды и прилежащих территорий, иначе может распространиться эпидемия. Москиты и песчаные мухи, легионы которых жужжат в хижинах индейцев, просто невыносимы, — дон Луис еще раз осмотрел тело, шрамы от трепанации черепа были невидны за плотными волосами. — Наш индеец умер совсем по другой причине.

— По какой?

— Что? — очнулся от задумчивости хозяин. — Не знаю, вот и хотел бы выяснить.

Дарио вместе с индейцами вынесли умершего, а дон Луис сделал несколько записей.

— Скоро ученый совет, отец, — в лабораторию вошел Нелсон. — Тебе необходимо самому присутствовать на нем, потому что государственные ассигнования иссякли, а частные компании хотят видеть результат.

— Правительство итак прикрыло мой проект! Государство всегда так поступает! Что же теперь они хотят от меня? Любое исследование требует времени.

— Но остались те, кто все еще верит в концепцию генетического оружия. Такого, которое поражало бы одних, оставаясь при этом совершенно безвредным для других. Эти отлично вписывается в теорию превосходства «высших» и необходимость истребления «низших». Одно их беспокоит, что требуется слишком много времени, а результаты незначительны. Большинство образцов погибли.

— Что я имею?! — возмутился дон Луис. — Мне нужны исследование по своей сути, направленности и методики исследований над представителями «высшей расы». А я имею под рукой отбросы вида. Да и как добиться чистоты эксперимента, если среди всех моих подопытных только наш бык имеет более идеальные данные!?

— Ха-ха-ха, — засмеялся Нелсон, — думаешь, что наши коровы более высшие существа?

— Некорректное сравнение, но что я могу сделать?! Если считать, что оружие призвано убивать именно отбросы, то я преуспел! — старый Велозу даже иронизировал. — Нелсон, проблема не в этом! Как убить одного или двух, или тысячу, или миллион людей, государство всегда найдет способ, а вот как спасти? Я работаю не над тем, как убить человека, а как его спасти!

— И как результаты последнего эксперимента?

— Один погиб, теперь есть другой и более восприимчивый для действия препарата. Именно с такими молодыми особями велись исследования в прошлом веке и результаты были потрясающими. В записях я нашел упоминание об одном таком случае. По крайне мере, об одном удачном, а значит, его можно повторить, — дон Луис рассматривал что-то в микроскоп, бормоча под нос. — Я усовершенствовал состав, теперь воздействие должно быть постепенное. Любое лечение, а тем более изыскания сопряжены с риском, но если не отступим, то будут результаты.

— Смерть — это тоже результат.Это срезы тканей? — Нелсон заинтересовано склонился над стеклянными емкостями с образцами.

— Да. Посмотрим, как препарат воздействовал на мозговую ткань.

— Тебя не оставляет идея кристаллов воли?

— Нет! Кристаллы воли… возможно это всего лишь образное выражение, а под ними понимают следствия изменения генома мозга. Они отличаются по расовой принадлежности, потому что люди разные: одного человека можно превратить в послушное животное, а другой становится сам излучателем энергии, подавляющим волю простых смертных. Вот! «объектZ, 10 лет, помещен в школу имени Адольфа Гитлера в Берлине, является идеальным экспериментальным материалом при разработке расовой доктрины, — дон Луис начал читать одну из записей, привезенных из Европы, — арийская внешность, потрясающая живучесть…», так… здесь еще… потрясающие характеристики, а вот! «не чувствует ни боли, ни страха, может долгое время обходиться без пищи и сна, не знает усталости, обладает уникальной способностью воздействия на других людей, поэтому приходится держать его на психостимуляторах…» Что это? Воздействие на человека! Что кроется под этими строками? Это записи эксперимента под кодовым названием D-IZ-«Потомки Зигфрида».

*****

На воротах школы была такая надпись: «Слепое повиновение». При поступлении в такое заведение учеников обязательно проводили через особый обряд, имевший название «Блюттауфе» — магическое посвящение, которое было похоже на обычное кодирование, предполагающее слепую верность партии и Рейху и выбор смерти, если перед ними встает опасность. Отбор и обучение были жесткими, принимались только мальчики арийской внешности и с высоким интеллектом. И сейчас этот отобранный материал выстроился в ряд для особой церемонии посвящения в рыцарей свастики, приуроченная к дню рождения фюрера. На их лицах горела решимость идти до конца, а в глазах фанатичная пустота. Началось «Причащение знамени». Один за одним его одноклассники выходили перед строем, вставали рядом с бюстом Гитлера в окружении лавров и знаменем СС, а затем под торжественную «Песнь о Германии» на музыку Гайдна давали клятву верности, вытягиваясь перед высокими гостями в струночку. И каждый из них получал кинжал чести из рук самого рейхсюгендфюрера, куратора их учебного заведения. Он касался ученика кончиком кинжала и завершал обряд словами: «Будь же тверд». Все верили, что вместе с кинжалом воспитанник подтверждает удивительные способности расы богов.

Георг качнулся, когда услышал свое имя, почувствовал нарастающее напряжение и заставил выйти вперед. Слова клятвы скользнули в его сознание, как что-то малозначительное, и вот уже металл кинжала холодил руку. Отец и мать Георга стояли среди гостей, с гордостью взирая, как сын дает клятву и получает поощрительное прихлопывание по щеке холодной и сухой руки фон Шираха. Почетный гость обернулся к Ришеру и улыбнулся.

— Я знаю, что это ваш сын. Поздравляю, господин Ришер и фрау Магда, вы дали нашему фюреру достойного защитника.

— Мы гордимся тем, что нам выпала такая честь, как стать полезными для нашего общего дела, господин рейхсюгендфюрер,— Ришер вежливо склонил голову. — Наш сын будет настоящим войном.

— Он еще мал, чтобы принять бой, но его решимость так велика, что нам сложно сдерживать его желание быть полезным фюреру, — в глазах фрау Магды отразилась такая же фанатичная пустота, что и у большинства учеников.

— Да, у вас красивый и сильный сын, настоящий «потомок Зигфрида», — согласилась жена куратора, протягивая руку, чтобы погладить мальчика по затылку. — Ой, да он весь пышет жаром. Господин Ришер!

— Это от волнения, — немного поспешно ответил Ришер, скрывая беспокойство, — Георг готов и дальше служить идеалам германского народа.

Как только закончился обряд, зазвучала песня, исполняемая учениками школы: «Вперед, дети Германии, уничтожим всех красных, построим мир справедливости, мир Германии, мир нашего фюрера, лучшего друга человечества!»[4] «Плохие стихи сочиняете, господин Ширах!» — подумал Георг.

[1] Прототип Йозефа Менгеле

[2] Индианки, вступающие в связь с португальцами, в прошлом под этим именем их отдавали отцы и братья белым людям.

[3]«Апона» — птичья сковородка — называют индейцы этот цветок за форму круглых листьев с загнутыми к верху краями.

[4] Юлиан Семенов «Экспансия»