Начало

Байка Восьмидесятая

Послесловие

Мы распрощались спустя пару-тройку часов после полудня, пообещав друг другу заглядывать (она — в паб, я — к ней) при первой же возможности. Когда дверь передо мной закрылась, я зарыл лицо в воротник и, стараясь не думать ни о чём, поплёлся в «Якорь и Корону».

— О, Пат вернулся! — радостно воскликнул Дорни, протирая за стойкой кружки.

— Похоже на то, — я снял сюртук и принялся искать чайник.

— Не пойму по твоему лицу, ты доволен или расстроен? — он пристально посмотрел мне в глаза.

— Знаешь, — я прошёл за стойку и всё-таки нашёл чай, — всё прошло хорошо… но, сам понимаешь…

— Понимаю, — он покивал и, отставив кружку, облокотился на стойку. — Но, сам понимаешь, переживём…

— Точно, — я щёлкнул пальцами и отпил из чашки.

— За работу, — со смешком бросил Дорни.

— А?

— Бегом за фартуком, а потом обратно сюда! — он шутливо подтолкнул меня к лестнице. Мне ничего не оставалось сделать, как, смеясь, ретироваться на чердак…

Вместо ожидаемых нескольких минут, я провёл там полчаса, а то и больше… Стоило лишь подойти к тумбе и взять в руки фигурку лисёнка…

Сидя на кровати и держа его на своих ладонях, я пытался понять, правильно ли я поступил прошедшей ночью? Да, тело моё довольно, получив неплохую порцию ласки, тепла и нежности, но в душе происходило что-то лютое и невообразимое. Я никогда никому не изменял, но, думаю, если бы такое случилось, чувствовал я бы себя так же, как сейчас… Будто меня выпотрошили, снова наполнили содержимым и снова выпотрошили, заставив при этом как-то жить…

Я прекрасно понимаю, что Молли… мертва, Её не вернуть, но Она заняла в моей душе, в моём сердце очень большую часть. Эту часть просто нельзя игнорировать и как-то отделить от остального. С ней надо считаться, с ней надо жить дальше, с ней надо находить компромисс… Хм, может быть, он есть и сейчас… Я поставил лисёнка под солнечный луч (показалось, что он даже улыбнулся) и спустился вниз, надевая на ходу фартук… Пора за работу!..

— Пат! — окрикнул меня Дорни… С того дня прошло ещё около недели и ещё одна встреча с Рией…

— Да? — я торопливо поставил чашку на стойку.

— Тут бумаги пришли, надо кое-что на улице вывесить, — на ближайшем к нему столике появилась небольшая стопка листов и ведёрко с широкой кистью в нём.

— Конечно, — я поправил фартук, натянул берет и, взяв в одну руку клей, а под другую — бумагу, вышел на улицу. Было утро, довольно раннее. Пока перед пабом никого не было, лишь редкой крупой падала схваченная морозом воздушная влага. Я подошёл к доске (она стоит у нас рядом с одной из дверей), стукнул по её основанию ногой, чтобы сбить снег и, поставив ведро перед дверью, принялся наносить толстенный слой клея поверх старых объявлений…

Что тут у нас новенького? Пара указов Городского Совета, один от графа, несколько от короля… Какая жалось, половина полетит в камин — с учётом щедрости королевских писарей на бумагу для всех места не хватит… Кто-то продаёт дом, кто-то лошадь, кто-то какую-то странную тварь, которую, если верить объявлению, можно использовать для перевозки тяжестей. Флот объявляет о предстоящем наборе в свои ряды, ещё несколько городских новостей и других объявлений о купле-продаже…

Все эти каждодневные мелочи, на которые натыкаешься каждое утро и к которым вскоре привыкаешь… Как же это по-домашнему мило! Выходишь в короткую минутку передышки из паба и читаешь всё это, пока не схватит холод, если повезёт, находишь что-то новое. Оказывается, жителям Отшиба запрещено посещать все королевские таверны, а ежемесячное жалование моряка составляет аж пять золотых…

Я улыбнулся и, вздохнув, взялся за последний листок. Не так уж и жарко на улице — надо побыстрее заканчивать с этим. Намазав на последний участок немного клея, я занёс над ним руки с развёрнутым листом… В ту же секунду я обомлел, так и застыв с полусогнутыми руками, сжимающими бумагу…

На ней имелся портрет, имя изображённого человек крупным шрифтом, ниже, не меньшим — сообщение о вознаграждении в сто золотых, а ещё ниже — огромный список того, что он натворил, читать который я просто побоялся. Будучи нарисованным довольно выразительно, с бумаги на меня смотрел некто с короткой растрёпанной бородкой, усами и короткими волосам. Взгляд с портрета казался пугающе хищным, а ухмылка — хулиганской. В рамки рисунка влезла и его одежда — строгая армейская куртка с погонами и помятым стоячим воротником. Далее… а вот здесь начинается самое интересное… я всё-таки вернулся к его имени и прочитал (кажется, даже вслух):

«Вильям Майкл Стюарт».