Мертвец

Тан проснулся на рассвете от приснившегося кошмара. Ему снилось, что старая баржа ожила, из распахнувшихся дверей кают в плохо освещённый коридор высыпали люди. Их было так много, что на барже возникла толчея. Сквозь полумрак Тану удалось разглядеть людей на борту старого корабля: во сне судно выглядело ещё более зловещим, чем наяву.

Люди на барже образовывали две группы.

Одни были полураздеты, на телах у некоторых из них были ошейники и наручники, рты были заклеены прозрачной клейкой лентой, тела перевиты верёвками. Они были пленниками, и это наложило отпечаток на их внешний облик. Эти люди прятали глаза, двигались неуверенно, как будто с опаской, и выглядели измученными и безучастными. Среди них было много детей. Сколько ни всматривался в их лица Танат, так и не нашёл среди них ни одного пожилого человека.

Другие были вооружены и вели себя как хозяева положения: их глаза были внимательными и хищными, движения спокойными, ловкими и уверенными, как будто они исполняли обыденную работу, знакомую и привычную.

Во сне Тан чувствовал себя привидением, пришельцем из другого мира: его не замечали ни пленники, ни конвоиры. Прозрачный, он скользил в толпе, вглядываясь в лица, как будто кого-то искал. В воздухе, под потолком, возникли из мглы и посыпались вниз прозрачные жёлтые цветы, медленно расцвели, раскрылись, истончились, как паутина, заволокли пространство невесомыми хлопьями.

Судно содрогнулось от внезапно охватившей всех паники. Толпа вздыбилась, всколыхнулась и заметалась. закричала тысячами ртов. Тела смешались в хаотическом беспорядке, конвоиры перемешались с пленниками, захлопали двери и, кажется, взвыла вся баржа, будто огромное раненое животное. Люди, как подкошенные, падали друг на друга, их лица на миг светлели, обретая особенное выражение — словно у них внутри смешивались все человеческие эмоции, от испуга и боли до освобождения, душевного облегчения. Они лежали в каютах и коридорах, глядя вверх такими глазами, как будто видели небо вместо металлических листов, которыми был обшит потолок. И не было уже среди них ни палачей, ни жертв, ни пленников, ни конвоиров. Все роли были отыграны и все маски — сброшены.

Вслед за жутким утробным воем послышался странный шелест, тихий клёкот и плеск невидимых крыльев. Тан завороженно замер, увидев, как пространство коридора заполняют полупрозрачные, как бы туманные, смутно видимые в полумраке, птицы, парящие над неподвижными, будто уснувшими, людьми. Птицы казались сильными, хоть и почти бесплотными. Они возникали из ниоткуда над мертвецами, медленно покачиваясь, взлетали под потолок и истаивали, как будто покидали ещё наэлектризованное ужасом пространство. Танат увидел, как одна из птиц тенью поднялась над человеком, лицо которого показалось ему знакомым. Склонившись над умершим, он взглянул в его запрокинутое лицо с разметавшимися длинными волосами, и удостоверился: это было его собственное лицо.

Непостижимая, печальная гармония происходящего тронула сердце Тана, и оно заныло, заплакало и забилось. Тан увидел сам себя прозрачным, и открылось ему, что внутри него всегда жила птица, как и у всех здесь, на барже — большая и беспокойная, как он сам, сильная и бесплотная. Он удивился и подумал сквозь сон: как же так вышло, что он — один из них, умерших здесь когда-то, много лет назад, в никогда не существующей для него жизни, где не было ни Арха, ни Мрана, ни его самого.

Тан очнулся от жуткого сна в слезах, ощущая сердечное потрясение. Сквозь иллюминаторы проникал серый сумрак, а разгорячённого сном тела касался лёгкий, острый озноб. Юноша поднялся, потянулся, расправил затёкшую спину и колени, медленно обошёл корабль. Спустился, сжимая в руке фонарь, по железной шаткой лесенке вниз, в гулкий мрак нижнего яруса. Вернулся наверх, неся в руках топор и небольшую лопату. Изучать содержимое нижнего отсека у него не было сейчас ни сил, ни смелости. Но, увидев в углу несколько лопат с отполированными чьими-то руками древками, он захватил одну из них, решив, что нужно захоронить умерших.

Рутинные бытовые заботы отвлекали Тана от тяжёлых чувств. Но всё равно мысли возвращались к мёртвым, которые были рядом с ним. В том, что их останки не преданы земле, как полагалось у людей, Тану чудилось нарушение важного закона, преступление, вызывающего у него самого глухой стыд и грозившее бедой.

Тан вспомнил слова, которые прочёл когда-то в Книге: "Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов". Юноша больше не чувствовал того, что смущало его много лет — несправедливости, жестокого и вызывающего смысла, всегда чудившихся ему в этих словах. Всё равно хоронить мёртвых, рядом с которыми он находился и чью защиту вдруг столь явственно почувствовал нынешней ночью — было, кроме него, некому. И некому было их оплакать, кроме горестной птицы, исцарапавшей ему душу во сне. Тан был таким же, как они. Он был одним из них. И казался сам себе мертвецом.

Внутри баржи он нашёл склад различной утвари, среди которой было несколько огромных рулонов с мешками из чёрного целлофана. Видимо, в них складывали мусор, копившийся на борту, так как Тан обнаружил несколько таких пакетов с мусором в одном из закутков, недалеко от входа.

Выйдя на свежий воздух, пахнущий водорослями и влажным песком, он глубоко вдохнул, как будто только что родился на свет, выдохнул и, не торопясь, осмотрел панораму, открывшуюся взгляду. Оглянулся, закрыл за собой корабельную дверь.

Оттащив мешки подальше от корабля, он выкопал небольшую яму в песке, свалил мусор в углубление и поджёг. Ему пришлось проделать это несколько раз, прежде чем всё было сожжено. Опустевшие чёрные мешки шелестели на ветру. Тан решил использовать их для перетаскивания останков к месту захоронения.

Танат вспомнил все значения своего имени, прежде чем выбрал для могилы удобное место на побережье, подальше от воды, на возвышении, недалеко от леса, среди песчаных бурунов и низкорослого колючего кустарника, которому не знал названия. Когда лопата вошла в песчаную почву, как нож в масло, невидимая птица внутри Тана утихла, исчезло саднящее чувство в груди, а в мыслях воцарился бездумный покой. Это состояние ясного ума и душевного равновесия было столь редким и ценным, что Тан копал яму до сумерек и остановился лишь тогда, когда почувствовал сильный голод и вспомнил, что с утра ничего не ел.

И ещё Тан подумал, что пролетевший в столь странных хлопотах день стал данью миру, о которой говорил Арх: Хаос был разлит здесь повсюду. Он прятался в неожиданных порывах ветра, в песке, летящем в лицо, в хлопанье крыльев пригрезившихся призрачных птиц, в измученных чертах умерших, виденных в предутренних кошмарах, в огне, уничтожающем отходы, оставшиеся от давно угасшей человеческой жизни. Но Тан отдал Хаосу должное — честь по чести, как того требовало слово Арха, оброненное и проросшее сквозь годы в новой жизни, начавшейся для Тана сегодняшним утром, когда он вышел, держа лопату в руках, из ржавого чрева железного кита его вещих снов.