Душегуб. Родинка

Никодим хранил вино в больших деревянных бочках, в подвале своего дома. Обычно вино в долг он давал неохотно. Но на этот раз согласился легко, и даже не стал ни о чём расспрашивать Эрса.

Хотя священник был мало знаком с отцом Эрскаина, Эйнаром, он всегда чувствовал себя немножко обязанным этому кряжистому и сильному человеку. Эйнар промышлял деревянной мебелью, мастерил топчаны, табуретки, скамейки, столы и другие вещи, которые всегда были нужны в любом хозяйстве. За возможность учиться в самодеятельной школе, которую Никодим открыл при маленькой часовне рядом со своим просторным домом, Эйнар из благодарности оказал Никодиму немало услуг, отказываясь от оплаты. И хотя пить вино в селении считалось роскошью, всё же Никодиму было спокойнее на душе, что Эрс не напьётся грибной настойки, которая действовала на людей по-разному. Некоторые впадали в тяжёлую печаль, или в необъяснимую ярость. Были и такие, кто покатывался от хохота, хотя смешного вокруг было мало, или застывал, уставившись в пространство пустым, бессмысленным взглядом.

Смотреть на то, что творится с людьми после обильных возлияний, Никодиму было неприятно. Возможно, потому, что в его семье никогда не было пьяниц. Отец — бывший священник Главного храма в Мране, всуе вина вообще не употреблял. Вино было Таинством и частью ритуальной жизни, которую в семье соблюдали неукоснительно.

В доме Никодима, уже после смерти отца, вино готовили сами, на совесть, из чистого винограда, а пили только по полузабытым церковным праздникам, тайком причащаясь по старинке. Хоть и давно уже угощение вином на тихих собраниях, время от времени происходивших в часовне у Никодима, никто причастием не называл, и никакого особенного таинства в этой ритуальной процедуре не видел. Люди приходили к Никодиму, скорее, за советом, или просто отдохнуть душой, услышать его слово — ободряющее и утешительное.

А сам Никодим был начисто лишен строгости в отношении церковных канонов. Ему казалось, что гораздо важнее дело — школа при часовне, здоровье жены и развитие детей, уход за садом и огородом, примирение повздоривших между собой соседей или супругов, изготовление вина… Священник жил размеренной земной жизнью, снисходительно относился к недостаткам людей, и не испытывал особенного раздражения, глядя на всё, что его окружало. Научился ладить с людьми, с собой и с жизнью вокруг. Даже пытался писать стихи религиозного содержания, но получались они весьма корявыми, и Никодим бросил эти попытки, полагая, что писать о Боге как попало, без должного мастерства — нехорошо, да и стыдно. И без стихов у него хватало забот. Лишь иногда Никодим как будто отстранялся от повседневности и задумывался о тех нематериальных, неплотских, непонятных вещах, ради которых его отец спокойно взошёл на костёр.

— Может, дать что-то ещё? — спросил он, прощаясь с Эрсом у калитки.

— Нет… — Эрс казался задумчивым и сосредоточенным. — Отец Никодим… — тихо сказал он, и поймал себя на том, что никогда раньше не называл Никодима так, как принято называть священников. Отец… Эрскаин был убеждён, что называть отцом того, кто им не является, да ещё и при живом отце — глупо. Но сегодня он почему-то сделал это, произнёс легко и просто, как это делали до него тысячи людей, живущих здесь и приходящих из дальних селений. Не в каждом селении можно было найти настоящего священника.

— Вы помните мою мать?

— Да…

— Она была красива?

— Очень… — опустил глаза Никодим.

— А что в ней было особенного?

Никодим пожал плечами, растерявшись от неожиданного вопроса. И правда. Что в ней было такого?

— Да ничего… Или — всё… Она просто была светлая, тихая. Светилась вся как будто. А над верхней губой у неё была крошечная золотистая родинка. Это всё, что я помню.

Эрс покачал головой, как будто ждал этих слов. Потом попрощался и ушёл, пообещав Никодиму помочь на огороде и в саду. Рук на всё это в семье священника не хватало.

Эрс вошёл в харчевню с кувшином, торчавшим из подмышки. Найдя глазами приезжего старика, в ожидании встречи присевшего в полумраке за дальним столом, попросил у стойки две глиняных кружки. Хозяин заведения, Итель, чьё имя говорило, что человеком он был не подлым и щедрым, никогда не отказывал Эрсу. Бывали случаи, когда парню приходилось разнимать подравшихся односельчан, или жёстко говорить с теми, кто пытался сесть Ителю на шею и попировать на дармовщину. Связываться с Эрсом желающих не было. Парень был тихий, но психованный, к тому же отличался быстрой реакцией и ловкостью в драке, обладал звериной прытью и недюжинной силой. Оказывая мелкие услуги молодому Эрскаину, пожилой хозяин местной харчевни чувствовал себя под защитой — хотя они и никогда не договаривались с Эрсом об условиях. Скорее это была взаимовыручка, принятая между добрыми соседями.

— Это кто с тобой? — Спросил он у Эрса. — Утром тебя искал. Не наш…

— Из Мрана приехал. Исследовать нашу жизнь.

Итель хмуро посмотрел в угол, где сидел гость и вытер рот рукавом.

— Да ладно тебе… Не ловец же.

— Ага, вот такие приезжают, что-то там исследуют, а потом за ними и ловцы приходят по наши души, — вполголоса, ворчливо посетовал Итель.

— Не похоже… — ответил Эрс, но ничего больше говорить стал.

— Поди знай… Что он тут потерял?

Интерес Ителя к гостю праздным не был: старику надо было где-то раздобыть еду, Итель беспокоился, как бы тот не потребовал еду бесплатно, предъявив права, данные жителям Мрана от рождения. Кто их знает, тамошних. У них, поди, всё бесплатно, и они даже не представляют себе, откуда берётся на столе мясо и картошка. В любом случае, Итель отнёсся к нему настороженно. Приезд господ из Мрана был экзотической диковинкой, редкостью, и ничего хорошего не сулил.

— Да ладно тебе. Сочтёмся… — шепнул Эрс.

— Отвечаешь? — Итель уже вытирал руки о подол фартука. — Тогда я сыра принесу и фруктов. Может, подать ему кролика? Кролик свежий, только утром забил.

— Мне подай кролика. А там разберёмся, — ободряюще кивнул Эрс.

— Вином у Никодима разжился?

— У него, а где же ещё?

— Живут же люди… — вздохнул Итель. У него виноград так и не принялся — а у Никодима росли настоящие виноградные джунгли.

Кун долго втягивал терпкий винный запах. Вино было славное.

— Давно я такого не пил… — признался он Эрсу. — Наверное, лет тридцать…

Сделав маленький глоток, поставил чашку на дубовый стол, достал из-за пазухи френча небольшую капсулу и перекатил её на ладони.

— Это лишь маленькая часть платы за услугу, которую вы мне окажете, Эрскаин.

— Что это?

— Это защита. В округе уже появились оборотни.

— Сказки! — махнул рукой Эрс.

— Не сказки, — лицо Куна сделалось серьезным. — Я сам принимал участие в генетических экспериментах. В Мране целое хранилище генетического материала и огромный зверинец из этих… из разных существ. Там есть и оборотни, и людоеды, которых зачем-то сохранили и выращивают в огромных стеклянных резервуарах. Хотя что ж тут не понятного. И животные, и насекомые, способные распространять всякую заразу. Там полные вольеры химер, их рано или поздно выпустят в Зоне Отчуждения. Таблетка не защитит вас от всего, с чем вы столкнетесь в ближайшие годы. Но от большинства инфекций и от бешенства, которым могут заразить оборотни — в самый раз.

— Думаете, я возьму и просто так съем незнамо что? — Эрс недоверчиво покосился на старика.

— Возьмите. В конце концов, выбросите, если не жалко.

Эрс сжал капсулу в ладони. В самом деле, предположить, что старик с глазами, как у доброй собаки, приехал за тридевять земель, чтобы отравить именно его, Эрса, какой-то таблеткой… Нет, это было бы нелепо.

Старик, кажется, не собирался настаивать, он пил вино, и взгляд его под толстыми линзами очков был печальным и растерянным.

Эрс подумал о том, что ему рассказал Кун. Если этот Всевышний всё-таки есть, и если он присматривает за Эрсом, то не даст ему проглотить неизвестную гадость. Была не была… Эрс не боялся смерти. Вернее, он просто не думал о ней никогда. Казалось, что она имеет отношение ко всем людям, кроме него самого. А с ним ничего плохого никогда не случится.

Он еще раз с интересом взглянул на капсулу, разжав ладонь и задумчиво отхлебывая вино.

— Вы говорили об этом… О Всевышнем. Выходит, он видит оттуда, сверху, всё, что мы тут делаем? И вот сейчас, выходит, он смотрит, как мы тут пьём вино?

— Вполне возможно… — уклончиво ответил Кун и улыбнулся, прикрыв рот чашкой, а потом с наслаждением сделал полный глоток. Вино было необычным. Оно вызывало тихую радость и ощущение покоя. Он всё никак не мог найти точное слово, чтобы объяснить себе, в чём состояла необычность этого вкуса. И наконец, понял. Оно было чистым, тёплым, без примесей и привкусов, оно было простым — в нём был только виноград и солнце. Вино было — живым.

— И что, Всевышний думает о нас, когда видит, что мы делаем? — лицо Эрса было недоверчивым и сосредоточенным. — Мне кажется, что мы ему по отдельности — совсем неинтересны. Как, например, муравьи…

— Может быть, и так. — Кун прислушивался к своему телу. Оно как будто пело сейчас, и невозможно было представить, что всего через несколько дней от радости и ощущения пения каждой телесной клетки — останется лишь испепеляющая, невыносимая, адская боль.

— Может и так… Но он всё равно видит нас, в каждую секунду жизни. Я изучал предсмертный человеческий опыт. Все умирающие говорят об одном и том же, в общих чертах.

— Кун, а голос крови? Куда деваются люди, которые умерли? Я вспомнил, что увидел в вашем приборе женщину, она была там… в облаке, и я откуда-то знал, что она — моя мать. У неё была золотистая маленькая родинка над верхней губой. Я хорошо рассмотрел её. А сейчас, когда брал вино у нашего Никодима, я спросил: не было ли у моей матери чего-то необычного на лице? И он сказал мне — вот тут… — Эрс показал пальцем на лице точку над верхней губой. — Именно в этом месте, у неё была родинка, прозрачная, каким бывает виноград на солнце.

Лицо Куна потемнело. Он вдруг почувствовал боль внутри. Нет, эта не была та боль, которая убивала его последние несколько лет. Это была совершенно другая боль — она была полна тревоги и тоски, и тонкого ледяного страха, и билась, и плескалась внутри, как жгучая рыба или сгусток расплавленного адреналина.

— А вы? Вы ведь опробовали эту штуку на себе? Что вы видели в этом облаке, которое похоже на поле со спелой пшеницей и на океан?

Старик сник, глядя в чашку с вином.

— Нет. У меня… всё по-другому, Эрс. Всё было по-другому. Не было ни света, ни поля с пшеницей. Я не смогу тебе это описать. Мне не хочется ни говорить, ни думать об этом сейчас.

Он помолчал.

— Видишь ли, я пережил свои заблуждения. Когда я был атеистом, я знал точно: меня не станет, и ничего не будет. Это была удобная иллюзия.

— А теперь? Ведь с этим вопросом стало полегче, получше, чем было?

— А теперь я знаю правду, — сказал старик, и голос его был тих и робок. — Теперь я знаю, куда мне придётся идти. Куда бы ты не бежал, и как бы ни прятался — убежать от Всевышнего невозможно. Даже если ты вздумаешь повеситься — ничего не получится. Будет только хуже.

Кун отхлебнул вина с отчаянием.

— Вы поможете мне… уйти по-человечески?

— Кун, я ничего не понимаю в вашей философии и науке. Для меня понятно только то, что у моей матери была родинка над верхней губой. И что я видел отца, который еще жив… В моей голове путаница из всего, что я видел, но ничего в этом не понял. И самое главное: я совсем не понимаю ничего в религии. Вам лучше об этом поговорить с Никодимом! Это наш священник, у которого я брал вино. Он-то об этом знает побольше моего….

— Эрс, вы понимаете, какое дело. Мир переполнен злом. Оно уже вышло из берегов. От того, что творит Мран, содрогается мир. Не бывает на человеческом теле гнойника, который не прорвался бы наружу. Иначе погибнет весь организм. Этому миру крышка. Я не знаю, как это случится. Но это произойдёт: Мран рухнет. Об этом говорят пророчества, и в Мране это знают все… Сначала все думали, что всё дело в чудотворцах. Что в них всё зло. В людях, у которых связь с Всевышним — на уровне инстинкта. Без него они чувствуют неимоверную пустоту и внутренний голод. Казалось — стоит избавить мир от чудотворцев, от их скверны — и всё станет на свои места, и Мран воцарится навечно. Прекратится эта ужасная война, которая не видна, но она — всегда есть. Время от времени она становится видимой. И тогда… Тогда на людей сыплются бомбы, химические составы, и появляются концентрационные лагеря… Но это лишь вершина айсберга, лишь гнойники, которые лопаются — и тогда мы видим войну проявленной, перед нашими глазами.

Старик замолчал, подняв глаза. К столу приближался Итель с подносом, на котором дымилась горячая крольчатина.

— Всё, всё… Не обращайте внимания — я принёс то, что обещал! — с этими словами Итель почтительно отошёл от стола.

Старик, кажется, немного успокоился. Эрс отодрал от кроличьей тушки кусок бедра и положил перед Куном на глиняную тарелку. Мясо выглядело аппетитным и распространяло дразнящий запах.

Старик ел, будто прислушиваясь к собственным ощущениям.

— Бог мой, как же это вкусно… Мы в Мране давно уже забыли о таком. Считается, что эта пища груба и непригодна для организма избранных...

Но послушайте, я должен договорить. Я остановился на том, что эта война никогда не прекращалась. Но с воцарением Мрана появилась надежда на то, что на сей раз победа одержана окончательно. Посмотрите: все ведь оказались под колпаком! И только отверженные портили полную идиллию. Вот тогда Мран и принялся за чудотворцев. Только благодаря им люди живут в селениях, а не гниют в земле. Это трудно понять — но это так и есть.

Казалось, исчезнут чудотворцы — и наступит вечный мир. И всё, что нужно для приближения окончательного мира — просто убивать их, убивать каждый день, пока не настанет очередь последнего… Но это было ошибкой. И эта ошибка фатальна для Мрана.

Кун перевёл дыхание. Эрс налил ещё немного вина ему в чашку. У него было много вопросов, которые он хотел задать.

— Но что нужно от нас Мрану? Мы ведь никого не трогаем. Живём здесь, как можем. Зачем мы им? Было бы понятно, если бы не хватало земли. Или воды. Но ведь всего полно… Отец говорил, что перед тем, как всё было разделено на зоны — источники отравляли умышленно. Что зачем-то заражали скот...

— Всё верно. И дело не в ресурсах. Ресурсы нужны людям. А Мран — не человек… Для него всё это лишь средства, лишь инструменты, с помощью которых он добивается своих целей, используя людей, ловя их на слабостях. Это всем этим людям что-то нужно: одним деньги, другим ресурсы, третьим… и так бесконечно. Впрочем, некоторых приобщают к главному. Но это — объедки по сравнению с тем, что нужно Мрану.

— Что? — Эрскаин вздрогнул, словно очнувшись — вино пролилось ему на руку.

— Мрану нужна боль. Нужна энергия впечатлений — необычных… Неестественных… Понимаете меня? Поэтому убийство людей, а особенно чудотворцев — для Мрана, как наркотик. Это деликатес… Но чудотворцы, пройдя через процедуру умерщвления, становятся мучениками. А каждый мученик — приближение конца этого мира. Время сжимается от избытка зла. И оно вот-вот схлопнется окончательно. Так было во все времена! Я не открываю ничего нового — это история. Всё давно уже на грани. В Мране это понимают те, кто управляет всем этим… свинарником.

Кун снял очки. Его глаза были близоруки, беззащитны. У Эрса при взгляде на него вдруг защемило сердце. Он почему-то вспомнил о том, что дома его ждёт отец. И что между ними никогда не было теплоты, которую он вдруг почувствовал сейчас.

— Мран пускает реки невинной крови. Все эти публичные казни — давно уже сплошная бутафория. Самые страшные вещи происходят втайне от обывателей. Мран наслаждается болью. Но когда чаша будет переполнена — достаточно будет всего одной капли. Последней капли… Ты понимаешь меня, мальчик? — в глазах Куна была надежда.

Эрс смотрел на него внимательно, вслушивался в его голос, пытаясь понять слова старика, которого должен был лишить жизни в ближайшие дни. Но слова эти, казалось, понять до конца было невозможно, Эрскаин тонул в них, будто в омуте, где не было дна.