Её жемчужные птицы

В Парке Властелинов было тихо, как всегда, лишь щебет птиц в кронах деревьев и тихий плеск воды в мраморных фонтанах делал эту тишину живой и благотворной. В широком пространстве аллеи при должном внимании легко было услышать и увидеть любой посторонний объект, была ли это пчела, опыляющая цветок или вездесущая ледяная стрекоза. Поэтому Арх пригласил жену Двана именно сюда, где можно было поговорить без свидетелей и соглядатаев.

— Эви, ты готова к отречению? — Арх остановился и посмотрел на юную женщину, прикрывающую живот руками. В его взгляде не было сочувствия. Отречение всегда вызывало у Арха двойственное чувство. Это было добровольным предательством, малодушием, за которым обычно скрывался единственный мотив: спасти свою шкуру. Но женщина была беременна. Отречение для неё было единственной возможностью сохранить жизнь ещё не родившемуся ребёнку. Поэтому Арх отнёсся к выбору будущей вдовы Двана беспристрастно.

— Да… — ответила она и взглянула жрецу прямо в глаза. Была ли это врождённая сословная дерзость, или Эви таким образом пыталась спрятать внутреннюю боль, Арх не знал. Поведение молодой женщины вызывало вопросы.

— Ты была привязана к Двану? Была ли между вами особая душевная близость? — Арх старался подбирался слова таким образом, чтобы не оскорбить собеседницу.

Она пожала плечами:

— Он отец моего будущего ребёнка. Разве я стала бы жить с человеком, который был бы мне безразличен?

— Тебе жаль его, Эви?

Она опустила голову, побледнела.

— Я не хочу, чтобы меня разлучили с ребёнком, как разлучили с его отцом. Я исполняю волю Двана, он сам просил меня об этом.

— Вот как… — Арх нахмурился. Не хватало ещё, чтобы она сболтнула об этом кому-то. Этих слов было достаточно, чтобы обвинить её в утаивании информации о преступлении.

— Эви, ты ведь знаешь его тайное имя.

Её руки на животе вздрогнули и сжали ткань полупрозрачного платья.

— Я не требую ответа, Эви. Это не вопрос. Я знаю ответ. Но говорить об этом не надо никому. Ты будешь под усиленным наблюдением ещё некоторое время. Как потенциально неблагонадежная. Тебе придётся контролировать не только слова, но и мимику. Каждый твой шаг будет зафиксирован и подвержен тщательному анализу. Не забывай об этом.

Она кивнула и опустила глаза. Голос Арха был мягким, это было непривычно.

— Тебе будет нелегко сделать это, Эви. Единственное что я для тебя могу сделать — дать распоряжение, чтобы тебе надели на глаза повязку во время казни твоих бывших родственников.

— Спасибо. Я буду вам признательна за это… — Эви покачала головой и взглянула на Арха с благодарностью.

Помолчав, добавила:

— Можно, я оставлю себе его жемчужных птиц? Хотя бы в архиве. Просто, чтобы они были. Ведь это всего лишь голограмма, всего лишь голос.

— Решай сама, Эви. Я не могу тебе давать никаких советов. Всё, что ты делаешь сейчас — только твой выбор. На твоем месте я бы просто уничтожил их.

— Но меня же не казнят за это?

Она разжала ладонь, в ней оказался прозрачный серебристый кубик, моментально вспыхнувший облачком сверкающей пыльцы, которая на глазах превратилась в небольшую грациозную птицу с жемчужным оперением. Птица развернула крылья. Тонкие светящиеся перья трепетали, будто на лёгком ветру. Она опустилась на ладонь Эви и выронила золотое зерно из клюва. Женщина моментально сжала руку в кулак. Птица исчезла.

— Нет, — ответил Арх. — За это не казнят. Это всего лишь мусор, оставшийся от твоей прошлой жизни. Наряду с открытками, платьями, портретами, засушенными цветами в твоих любимых книгах. В конце-концов его птицы были очень искусны. Красивые игрушки. Произведения искусства...

— Они прекрасны, совершенны, и как будто живые! — воскликнула Эви и, помолчав несколько секунд, повторила: — Они были прекрасны...

— Это убедительный повод сохранить их, — согласился Арх. — Красота оправдывает всё.

— Я поняла. Спасибо… — прошептала она.

Арху показалось, что в глазах у неё блеснули слёзы. Он деликатно отвёл глаза в сторону. Присматриваться к ней он счёл бестактным. Среди мранской знати слёзы считались позором. Это прощалось только детям, и то — до возраста Первого Посвящения. Ни женщины, ни мужчины на людях никогда не плакали. Это был этический закон, нарушать который не следовало никогда. В противном случае общество признавало нарушителя душевнобольным. А душевнобольных аристократов отправляли на новый уровень, туда, где обитали боги. Они подлежали аннигиляции.

Операция по удалению памяти в Мране была, пожалуй, самой безопасной и безболезненной. Через час Эви сядет в специальное кресло, усеянное электронными датчиками. Её волосы покроет сверкающая сеть, а запястья обовьют прозрачные крепкие ленты. Глядя в зеркальную видеокамеру, в глаза собственному отражению, она произнесёт вслух слова стандартной клятвы: «Я, происходящая из рода Садовников и Живописцев, наречённая Эви, и мой плод у меня внутри, плоть и кровь от моей плоти и крови, всецело преданные Подателю Всех Благ и Источнику Благополучия всей моей жизни, отрекаемся от моего преступного мужа, Двана, от его преступной матери Амины-Анастасии, от его преступного отца Эльвина-Хленджива и от всего преступного рода Созидателей, во имя высшей верности Священному Городу и ради Процветания Мрана...»

Потом она уснёт, отдав тело служебным врачам, тончайшим специалистам своего дела — для завершения ритуала Отречения. А когда проснётся — Двана в её активной памяти больше не будет. Но Зия останется в ней навсегда.