Тухлая рыба

Аден прибежал на площадь заблаговременно, а друзья всё не шли. В корчму, где сидел брат, заходить не хотелось. Тяжёлый запах настойки и сожжённого подсолнечного масла вызывал у Адена непреодолимое отвращение, а шум казался враждебным настолько, что в случайных словах посетителей корчмы Адену чудились ехидные намёки и пересуды.

Уже стемнело. Адену не нравилось, что затеял брат. Как-то не по-людски всё это выглядело. Айна хоть и высокомерная, но поступать с ней как с последней воровкой или дрянной потаскухой — было бы слишком. Он подумал с надеждой, что если брат напьётся в стельку, то можно будет забыть о некрасивом деле и никуда не соваться. На душе у парня, что называется, кошки скребли. да и друзья запаздывали, из чего Аден сделал вывод, что им тоже вечерняя затея поперёк совести.

Увидев Эйсона, вышедшего, пошатываясь, из шумной забегаловки, Аден отступил в тень, под навес одного из домов. Ему хотелось спрятаться и заснуть, а проснуться — когда все неприятности произойдут или пройдут стороной.

Подросток смотрел на площадь. Брат был пьян. Споткнувшись, он грузно плюхнулся на землю у крыльца, и, немного повозившись, уселся. Вёл он себя странно. Поднимал голову, выставив вперёд тяжёлый подбородок, опускал её, вновь поднимал, как будто прислушиваясь к чему-то или рассматривая что-то невидимое в сумраке. Вдруг он поднялся с земли, как будто ужаленный и быстро направился в тёмный угол за корчмой.

«Эх…Пьяная ты харя!» — с досадой выругался Аден про себя. На площади перед питейным заведением никого не было. Лишь из тёмного закутка, за дверью во внутренний дворик, в котором исчез Эйсон, послышалось странное похрюкивание и повизгивание, как будто кто-то резал там охрипшую свинью. Аден нехотя направился вслед за братом. У него не было никаких дурных предчувствий. Только досада от того, что изрядно напившегося брата придётся волоком тащить домой, а это была для Адена задача чертовски неприятная.

Дверь была закрыта на засов изнутри. Аден подёргал ручку двери в заборе, пнул дверь ногой. Она распахнулась вовнутрь, и что-то большое, непонятное, зловонное, обдав парня ледяным холодом, метнулось прочь из проёма двери и как будто растворилось в воздухе.

Аден пришёл в себя от того, что кто-то плеснул ему водой в лицо. Медленно открыл глаза.

— Сомлел, видать, пацан… — произнёс дядька Мирон, хозяин сельской харчевни. Возле тусклого навесного фонаря, болтающегося над дверью, выходящей во внутренний дворик позади корчмы, стояли вечерние пьяницы.

— И взрослый бы сомлел, такие страсти увидеть… — сокрушённо добавил чей-то мужской голос.

— Не смотри туда… — испуганно и тихо буркнул Мирон, закрывая Адену глаза широкой шершавой ладонью.

— Господи… Да он его выпотрошил, опустошил… — охнул кто-то в глубине двора.

— Фу ты, какая дурная смерть… — посетовал ещё кто-то рядом.

— Ага, поймать бы нечисть и убить! — поддакнул кто-то, стоявший за спиной Ржавого.

Аден стряхнул руку Мирона, крутанул головой и вгляделся в освещённый круг, в котором лежало что-то жуткое, страшное, в разорванной рубашке брата. Сердце ухнуло и провалилось. Все разом умолкли, глядя в круг от скрипнувшего в тишине фонаря, вздрагивающий на земле.

— Дядя Мирон… — прошептал Аден. — Почему здесь так пахнет рыбой?

— Где? — тоже шёпотом спросил дядька Мирон, как будто боясь кого-то разбудить.

— Здесь… Здесь повсюду пахнет тухлятиной, гнилыми рыбьими потрохами. Неужели вы не чувствуете этого ужасного запаха разложившейся рыбы? — с отчаянием спросил Аден, чьё имя обозначало «солнечный огонь» и «райский сад», но покойный брат упрямо называл его Ржавый. Аден заплакал.

— У меня не было рыбы сегодня… — растерянно развёл Мирон ладони в стороны, будто показывая, что они пустые.

— Она ведьма, ведьма! — выкрикнул Аден.

— Кто?! — Мирон смотрел на мальчугана, как будто тот сошёл с ума.

— Вонь… Какая вонь… — пролепетал Аден, махнув рукой. И его стошнило.