Гомункулус

ВЫРОДКИ

В предрассветной тишине раздался тихий металлический звук открываемого замка. «Арх?» удивлённо подумал Тан. Учитель никогда не приходил к нему ночью.

Дверь не открылась, но в маленькой комнате возник и стал разрастаться в пространстве странный гул, будто десяток огромных медленных шмелей возникло из пустоты и приблизилось к постели Тана. Юноша открыл глаза. Над нам покачивались длинные тени. Кто-то произнёс из темноты гнусавым медовым голосом:

— Встань и зажги свечу.

Сердце встрепенулось, как перепуганная птица в клетке, по которой кто-то ударил. Тан похолодел. Сел на постели, спустив ноги на пол из-под одеяла и пытаясь унять дрожь. У полукруга окна под низким потолком кельи, прильнув снаружи к толстому стеклу, дрожало нечто полупрозрачное, похожее на огромную ледяную стрекозу, величиной чуть больше человеческой ладони. В мёртвом свете полнолуния стеклянный блеск дрожащих крыльев вызывал страх.

Тан боялся этого состояния: в приступах страха он становился покорным, податливым, будто что-то одурманивало сознание и заставляло действовать заодно с тем, кто вызывал у него ужас.

Он попытался сконцентрироваться, вспомнив слова учителя: «Страх — в тебе самом, ничто извне не может быть источником страха. Самый разрушительный страх — неизвестность, чужеродная видимость, с которой не знаком твой опыт. Если ты не знаешь ответов и не можешь определить отношения к предметам, пугающим тебя, всегда смотри со стороны»

Сердце стихло внутри, затаилось. Он медленно засунул руку под подушку. Книга была там. Медленно встал, зажёг свечу. По комнате разлился тревожный полусумрак. Обернулся, и его вновь окатило ледяной волной страха.

Посреди кельи парило нечто жуткое, похожее на сросшийся клубок из толстых, склизских червеобразных туловищ, с подобием головы, где зиял жадный шевелящийся рот насекомого и мерцали, подобно двум крупным лунным камням, полупрозрачные фасеты глаз.

Чудовище некоторое время тяжело покачивалось в воздухе, будто рыба в аквариуме с водой, потом тронулось с места и поплыло к платяному шкафу.

— Открой шкаф, — раздалось из недр подвижного, как будто постоянно хватающего пространство, рта.

Тан распахнул дверцу шкафа. Полупрозрачная гидра подплыла к шкафу вплотную. Омерзительная химера, как будто сошедшая с картин художников прошлого средневековья, казалось, не могла ничего делать сама. Тан отшатнулся, увидев перед глазами овальные присоски на медленно двигающихся щупальцах.

Страх, обжигающий сердце и солнечное сплетение, медленно опустился на дно, затих где-то между бедрами, как древняя рыба. Осталось непобедимое отвращение. Животные не вызывали в Тане брезгливости, как и насекомые.

Тошнотворное чувство, внушаемое тварью, было, как это ни странно, вызвано тем, что при всей внешней мерзости, существо сочетало в себе черты, присущие простейшим, пресмыкающимся и насекомым — с антропоморфными признаками. В облике химеры явственно ощущалось нечто, близкое человеческой природе. «Гомункулус» — подумал Тан.

На мраморный пол из окна пролился розовато-оранжевый свет, из синевато-палевых облаков, медленно сползавших за горизонт, показался солнечный диск. Ледяная стрекоза за окном стала такой прозрачной, что сквозь неё можно было рассмотреть траву, растущую недалеко от полукруглого окна.

— Открой письменный стол, — приказал гомункулус, беспомощно кружа вокруг дубового стола.

Тан вдруг спокойно и холодно подумал, что тварь не может причинить ему ни малейшего вреда.

— Я не буду этого делать. Я вообще ничего не буду делать, — ответил Тан, сознательно избегая личного обращения к незваному гостю.

— Посмотри на меня! — голос чудовища стал еще более гнусавым, гладким.

— Я не вижу здесь никого, — ответил юноша. В его голосе прозвучала легкая надменность, которая когда-то неприятно поразила Тана в интонациях Арха. Но пережитое впечатление всегда входит в человека и неизбежно проявляется в нём. Человеку свойственно подражать тому, что он видит вокруг, слышит, о чем читает, на что смотрит...

Чувствуя неуверенность в ногах, подрагивающих от перенесённого страха, Тан шагнул к постели, лёг, свернулся калачиком и укрылся с головой, заткнув уши ладонями. Обычно, принимая такую позу, юноша чувствовал страх, тоску, слабость, одиночество. Но сейчас тело, казалось, защищало его. Он затих, ощущая в себе непонятную силу.

— Твой отец не проронил ни звука, пока горел, привязанный к кресту. Твоя мать кричала, когда ее разрезали на куски. Хочешь, я расскажу о судьбе твоей сестры?

Тан замер под одеялом. Внутри полыхнула боль, как будто кто-то разжёг в нём невидимый костёр.

— Я жду ответа. Тебе безразлична судьба сестры?

Тан молчал. Сердце стало жгучим и тяжёлым, налилось, как опухоль. Он вдруг понял, что имел в виду Арх, когда сказал ему однажды: «Истина и человеческая правда — не одно и то же. Правда легко становится ложью, между ними не существует разницы, но ключ от истины всегда — только один…»

Врагам правды не говорят. И правду, услышанную от врага, не принимают за истинно сказанное. Иначе она превратится в ложь, в разменную монету, которая станет достойной ценой твоей трусливой жизни.

Тан подумал о том, что с тех пор, как всю семью привезли в Мран, Арх ни разу не пытался рассказать об их участи. Спросить об этом Тан так и не осмелился, утешаясь знаниями и книгами, которыми пытался заглушить детское горе.

Примечания:

Гому́нкул, гому́нкулус (лат. homunculus — человечек) — образ маленького человека, популярный в алхимии Ренессанса и литературе 19 века. Образ исторически относился к созданию миниатюрного, полностью сформированного человека. Эта концепция уходит корнями в преформизм, а также в более ранние фольклорные и алхимические традиции. Гомункула, согласно легендам, выращивали в прозрачном сосуде, и кормили человеческой кровью. В более широком значении — нечто искусственно созданное, антропоморфное.