Жёлтый ветер

1.

На совести Эрскаина было три убийства.

Первое было спланировано заранее и совершено на пустынной, занесенной снегом дороге в январе, в год Большого голода, когда без еды было не выжить, а в селениях безымянных ходили слухи о людоедстве. Жертвой Эрскаина стал оборотистый местный торгаш, для которого голод был выгоден во всех отношениях. Где он брал продукты в голодную зиму — никто не знал. Но они были отменного качества, в упаковках, которые сохраняли свежесть продукта много месяцев, а на пломбах, скрепляющих расфасованные товары, ярко светился герб Мрана. О таких деликатесах даже в сытые годы никто и мечтать не мог.

В холодные пасмурные дни селение безымянных занесло снегом по самые карнизы окон. Отец Эрса — старый Эйнар — впервые слёг и уже никогда больше не выходил из дому. Полыхнули старые болячки, приобретённые в год краха старого мира, когда повсюду носились не всегда видимые частицы загадочного биохимического происхождения.

Накануне короткой войны Мран был забит секретными лабораториями, в которых хозяйничали военные. Никто не знал, какие химические составы производились там. Но о том, что это отрава, говорили все, кому не было лень открывать рот.

В глубине души мало кто в это верил всерьёз. Ловя обрывки разговоров, вдумываясь в нелепые слухи, клубившиеся среди людей, как сигаретный дым, Эйнар не вступал в споры и не ввязывался в обсуждения, руководствуясь многолетней привычкой военного, служившего в низовых структурах — не задавать лишних вопросов и не произносить слова, о которых можно было потом пожалеть.

Ночами он курил, глядя в разноцветный сумрак за окном. Ему казалось, что кто-то стирает его с карты жизни ластиком. Отступать дальше было некуда. Эйнар не мог даже представить себе, что можно жить, изувечив себя в угоду кускам железа.

Просчитав все варианты, Эйнар трезво оценил ситуацию и, погрузив в багажник трейлера оружие, провиант, несколько противогазов, мешок с медикаментами, деревянный ящик с инструментами для работ по дому и несколько генераторов, позволяющих долго ещё добывать электричество — уехал вглубь леса, в дальнее заброшенное село. В то время многие уезжали, куда глаза глядят, начиная жизнь с нуля.

По дороге он выбросил старый кнопочный мобильный телефон. Ему не хотелось, чтобы кто-то знал, куда он уехал. В Мране для него не осталось ни своих, ни чужих. Все, кто остался, казались ему представителями другой расы, внезапно снявшими с себя маски с лицми людей и обнажившими иную суть. И она не имела ничего общего с сутью человеческой.

2.

Избегая рискованных решений, люди обживали пригородные зоны. Многие ездили в Мран по привычке — проверить, не случилось ли чего в их жилищах, или — из потребности поддерживать старые связи и привязанности. Но всё чаще пригород Мрана, утопавший в деревьях и цветах, в средствах массовой информации называли Зоной Отчуждения. Переселенцам отказывали в привычных документах, заменяя их хитроумными изобретениями, позволяющими обходиться вместо устной и письменной речи — средствами электронно-цифрового языка, основанного на особых алгоритмах, не совместимых с человеческой речью. Это было дёшево, экономно и удобно всем структурам, вынужденным вести учёт населения для различных нужд и для внесения сведений в разнообразные реестры.

Те, кто отказывался сдавать старые удостоверения и паспорта, всё чаще сталкивались с неустранимыми проблемами. Учёт и контроль требовался повсюду, где человек мог получить блага, полагающиеся каждому жителю Мрана: от получения медицинской помощи у роботов и перемещения на общественном транспорте — до возможности сесть в собственный автомобиль и зайти в подъезд своего дома. Такие люди оказывались как бы «безымянными», поскольку Умный Город не узнавал их.

Всё чаще при попытке доступа к жизненно необходимым услугам, которые стали привычными, нелояльные люди получали ответ: «Нет такого человека в реестре», «Такого имени не зарегистрировано».

В средствах массовой информации их называли «безымянными», чем резко отграничивали людей, решившихся на радикальные изменения — от тех, кто мечтал дожить до смерти в старой «системной оболочке», не «подключаясь» к сложной системе Умного Города, о которой большинство граждан имело весьма смутное представление.

Но было ещё одно обстоятельство, которое затрудняло переход в новый, более качественный, образ жизни и отдельных граждан, и всего социума. Для успешной согласованной работы всех сервисных структур человек обязан был привести в соответствие со стандартными требованиями своё материальное тело. Иначе совмещение отдельного жителя Мрана с усовершенствованной слаженной системой механизмов, призванных регулировать общественную жизнь, а также множеством электронных нематериальных двойников человека — было невозможным.

Чтобы устранить помеху, пришлось принять непопулярное решение: человек должен был дать согласие на телесную трансформацию более глубинного уровня, где предусматривалось радикальное улучшение всех органов и лишение человеческой особи определенного пола. Бесполость, разумеется, была относительной: не утрачивая стремления к плотским удовольствиям, люди новой формации не могли иметь детей.

Трансформация была несомненным благом для любого разумного человека. Она предусматривала, кроме существенных преимуществ и удобств, идеальный контроль над функциями тела, резкое омоложение, а в перспективе — долголетие, срок которого воспринимался рядовым населением, как бессмертие.

Необходимым дополнением к сложной процедуре, уже полностью роботизированной и поставленной на поток, было вживление в тело человека мельчайших приборов, обеспечивающих идеальное функционирование всех органов и связь с Высшим Разумом, Подателем Всех Благ и Великим Контролёром. В его недрах уже фиксировалась большая часть всех процессов, происходивших в Умном Городе. Мран преображался.

Эти инициативы поначалу вызвали шок у всех. Но у Мрана не было выбора: Великий Город не безразмерен, количество жителей нуждалось в тщательном регулировании и обслуживании. Несмотря на мощную разъяснительную работу в средствах массового оповещения всех возможных форматов, на добровольную трансформацию соглашались немногие из безымянных.

Производить трансформацию насильственно, как выяснилось, было невозможно. Человеческое сознание сопротивлялось и не позволяло провести процедуру с запрограммированным результатом. Такая особь гибла физически, не принося Мрану никакой пользы и вызывая ропот среди остальных граждан. Мрану же была нужна — душа. Это была энергия и питательная среда Интеллектуального Центра Мрана — Высшего Разума. Для успешной трансформации существо должно было быть абсолютно лояльным.

Безымянные не могли стать лояльными никогда — это понимали все. Таким образом люди, не способные осознать важность согласованных действий каждого жителя с всеобщим движением к прогрессу, превращались в проблему государственного значения.

Правительство уже открыто ставило ультиматум: все, кто не готов принять решение о телесной трансформации, должны были покинуть город и переселиться в сельскую зону. Никаких гарантий вне зоны Мрана никто не давал. Нужно сказать, что большинство безымянных было радо такому выходу из ситуации. Многие чувствовали неловкость перед согражданами с менее закрепощенным сознанием. Тем более, среди них у многих еще оставались друзья, родственники и просто близкие люди. Они постепенно уезжали, но недалеко. Селились преимущественно вокруг Мрана, чтобы иметь возможность хотя бы изредка приглашать к себе тех, кого любили и к кому сохранили сердечные чувства.

3.

Время шло, и казалось, всё как-нибудь рассосётся, перемелется, а новые законы, издающиеся в стенах Палаты Представителей Регионов Мрана с пугающей скоростью и всё более громоздким и радикальным содержанием, останутся на бумаге и на официальных интернет-афишах государственных структур. Так было не раз: изданные, но не принятые людьми законы исполнялись неохотно, кое-как, а затем за ненадобностью потихоньку упразднялись, и жизнь возвращалась к прежнему спокойному, размеренному течению.

Всё случилось иначе, неожиданно и для безымянных, и для тех, кто принял новую жизнь, подтвердив полную лояльность радикальной трансформацией материального тела. Однажды утром в воздух поднялись сотни вертолётов. Они висели над городом несколько часов, как будто чего-то ждали. Среди людей, облюбовавших окраины, пронеслось слово "Зачистка". Об этом слышали многие, заковыристое слово проскальзывало не только в кухонных разговорах, но и в средствах официально транслируемой информации. Как будет происходить зачистка, никто не знал.

Спустя несколько часов стали подъезжать грузовики, из которых выпрыгивали люди с лёгкой поклажей, рюкзаками, клетчатыми холщовыми сумками. Их привезли из Мрана.

Вертолёты зависли по периметру города и медленно двинулись в разные стороны, заполняя пространство чем-то непонятным. Сначала показалось, что это был песок, сыпавшийся с вертолётов, как дождь. Вблизи он стал похож на икринки рыб, которые медленно плыли и лопались невысоко над землёй, как блестящие, полупрозрачные жёлто-бежевые капсулы. Воздух наполнился нежными бледно-жёлтыми хлопьями, прозрачными и лёгкими, как паутина. Они распускались в воздухе, как цветы, кружились, будто воздушные медузы, изменяли очертания, увеличивались в размерах, словно дышали. Окрестности заволокло жёлтым туманом, подвижным и стремительно растворяющимся в воздухе прямо над человеческими головами. Причудливые паутинные облачка медленно покачивались, опускаясь ниже, падали на землю у ног растерянных людей. Повсюду ощущался тонкий, приятный цитрусовый аромат. Люди вдыхали его, как завороженные, смущённо улыбались друг другу, шутили...

Вскоре вертолёты, зачищавшие окраины Мрана от изгоев — тех, кто не смог принять правила нового мира и уезжал подальше от города — взмыли вверх и потянулись на запад стаей железных стрекоз. А люди стали падать на землю.

Те, кто не успел уехать далеко, умирали мучительно, выхаркивая, казалось, все внутренности вместе с кровью. Через две недели в пригородной полосе никого не осталось.

Несколько дней в зоне, обработанной химическим составом, происходила тщательная уборка. Окраины поделили на сектора, они были оцеплены военными и огорожены колючей проволокой с яркими предупреждающими баннерами. Входить на территорию, граничащую с городом, было запрещено. Те, кто работал внутри, были в защитных костюмах, и что там происходит, никто из жителей толком не видел.

О том, что случилось в пригороде, Эйнар узнал намного позже, от очевидцев, которые приезжали в селение для того, чтобы умереть по-человечески. Рассказывали, что похоронные команды, организованные государством, не позволяли хоронить мёртвых. Люди служебного вида собирали тела с помощью специальных уборочных машин и длинных металлических багров в громадные пластиковые мешки, по несколько человек сразу, грузили в закрытые фургоны и увозили в неизвестном направлении. Поговаривали также, что работники похоронных команд, проходя к месту несения службы, не реагировали на обращения граждан, многие из которых плакали, надеясь, что на зачищенной территории кто-то из близких остался в живых. Ещё ходили слухи, что движения уборщиков были странными, механическими, а сами они были одеты в наглухо закрытые тёмно-серебристые скафандры с тёмными стёклами вместо лиц. Но подтвердить эти сведения видеофрагментами никто не мог, снимать происходящее было строго запрещено, поэтому судить об их достоверности было невозможно.

Тогда Эйнар и вспомнил едкий запах жёлтого ветра, который, казалось, пытался догнать его на просёлочных дорогах. Ветер был странный, он выглядел, как хлопьевидный туман или дым, и казался живым: то замирал, то причудливо двигался, принимая различные формы и распространяя вокруг сладковато-горький запах, от которого съеживались лёгкие и обморочно кружилась голова.

"Господи..." — подумал он, — "Что ж за оборотни такие..."

Происходящее не вписывалось ни в какие ворота.

В селении он перенёс воспаление лёгких. Крепкий организм победил болезнь, хотя лёгкое покашливание, которое бывает у заядлых курильщиков, у него осталось навсегда. А спустя некоторое время он неожиданно сошёлся с девушкой, которую едва знал. Не прошло и полугода, как она понесла. День рождения Эрскаина стал днём смерти его матери. Она не перенесла тяжёлых родов. С тех пор и появилось у него второе имя — кличка, которую дал отец: Душегуб.

4.

Эрскаин не был близок с отцом. Но смотреть, как старик молчаливо угасает, лёжа на старом топчане, было настолько невыносимо, что на Эрса накатывало отчаяние. Оно было вызвано не столько жалостью, сколько осознанием собственного бессилия. Эрс чувствовал себя никчемной тряпкой.

О намеченном Эрсом будущем покойнике ходили разные слухи. Сплетничали, что он не гнушается торговать детьми, которых по его заказу похищали из селений безымянных такие же никчемные, как и Эрс, сомнительные личности. Впрочем, парень не придавал значения слухам. Вернее, ему было плевать, что из себя представляет будущая жертва. Чужие грехи его волновали мало. Ему нужна была еда. Предложить в обмен на еду было нечего — из дому было вынесено всё, что представляло какую-либо ценность. А маленькие реликвии, оставшиеся у отца после смерти матери, продаже не подлежали. По крайней мере до тех пор, пока старый Эйнар не отдаст концы.

Шёл мелкий унылый снег, похожий на манную крупу. Дело близилось к вечеру. Эрс взял топор, которым отец рубил дрова и пошёл навстречу торговцу, который — как заблаговременно установил Эрс — должен был привезти в селение заказанное продовольствие. Торговца звали Ратус. Это всё, что Эрс знал о человеке, напоминающем амбарную крысу, и которого собирался отправить на тот свет.

Огромная телега торговца показалась на дороге. Она почему-то была без лошади. Ратус тащил груз в селение на себе. Эрскаин удивился, но испытал облегчение. Наверное, торговец брал лошадь напрокат и решил сэкономить часть денег, оставив её на конном дворе неподалёку.

Дело было не в том, что Эрскаин боялся разоблачения и уголовного преследования. Он думал об этом, конечно, но особого страха перед возмездием Мрана не испытывал. Тяжкие преступления у безымянных в Зоне Отчуждения преступлением не считались вообще. Истребление изгоев друг другом негласно поощрялось. Их оставляли в живых только потому, что со времени закрытия храмов старой эпохи прошло чуть больше тридцати лет, и люди ещё не были готовы закрыть глаза на очевидный беспредел. У Мрана не хватало пока мощности для полной утилизации остатков человеческого вида, отжившего своё. Рано или поздно безымянных всё равно ждало естественное вымирание или искусственное уничтожение.

Эрса смущало другое: он не хотел, чтобы его боялись в селении те, с кем он здоровался, проходя по улице. Его задевало, когда люди, с которыми он был знаком, при встрече отводили глаза, хоть он никогда не подавал виду, что ему не всё равно.

В любом случае, лошадь в такой ситуации была бы ему и обузой, и уликой. Её пришлось бы забить в сарае, и вряд ли это можно было сделать незаметно. Да и, честно говоря, в глубине души Эрскаину не хотелось убивать ещё и лошадь.

Эрс не любил ни боли, ни крови, ни изнуряющего страха. Он не был жестоким по сути, не хотел причинять страданий никому. Всё дело было в еде и голоде. Поэтому убийство было коротким. Молниеносным. Глядя сверху на распростертое в снегу тело убитого, Душегуб подумал, что хотел бы себе такой смерти. Неожиданной. Быстрой. Без мучений.

П. Фрагорийский

Глава из кн. «Мран. Тёмные новеллы»