7. Вердикт

В полумраке Судного Зала, где происходил Ритуал Осуждения, наступила оглушительная тишина. Приглашённые представители высшей касты Мрана приготовились к оглашению чрезвычайной информации. Она была важна, поскольку касалась людей, чьи заслуги перед Священным Городом считались неоспоримыми. Поэтому круг приглашённых на церемонию был чрезвычайно узок. Информация была секретной и не предназначалась для всех.

Вошли судьи в фиолетовых мантиях, с лицами, традиционно скрытыми под масками. Так было заведено. Никто из присутствующих никогда не видел лиц судей и не знал, кто именно скрывается под мантиями. Судей наделял жребием сам Мран. Считалось, что судьи, чьи лица и имена скрыты, более беспристрастны. Арху казалось иногда, что под мантиями нет ничего живого. Может, именно так и было — Мран вполне мог заменить живых людей служебными биороботами. Все судебные дела хранились в тайных хранилищах, о которых даже Арху ничего толком не было известно. Судебные процессы отличались строгим следованием букве Закона, ошибки и неточности — исключены. Дела пересмотру не подлежали, за ненадобностью были давно упразднены и апелляции. Суд над людьми совершался лишь единожды. После вынесения вердикта изменить судьбу не представлялось возможным. Суд Священного Города был предельно справедливым, мир Мрана был устроен рационально, с высочайшим совершенством, а потому — в нём не было места пустым мечтам и бессмысленным надеждам.

Осуждённые встали. Их лица, измученные ожиданием возмездия, были бледны, но хранили достоинство — они вели себя, как и полагалось представителям высшей касты. Посреди мраморного пола вспыхнул круг света, выхватив из полумрака статную фигуру Чтеца Приговоров. Медленно, торжественно Чтец развернул церемониальный свиток и зачитал обвинительный список. Он был внушителен. Мран не помнил такого количества тяжких проступков, совершенных одновременно всеми членами семьи из высшего круга, за всю историю царствования Умного Города.

Преступникам вменялось в вину соучастие в похищении выдающегося учёного, Куна, и вывозе его за пределы Города. Далее следовали — сговор семьи и коллективный замысел, а затем и реализация чудовищного плана, злостное утаивание совершённого преступления от властей и взаимное укрывательство правды. Самым тяжëлым в длинном списке обвинений было то, что вся семья обреченных лгала Мрану, лицемерно скрывая от общества свои тайные имена. Измена и предательство Священного Города горсткой смутьянов не оставляла преступившим Закон ни единого шанса.

Казнь, предписанная Мраном семье отщепенцев и ренегатов, не была обычной. Вместо яркого, запоминающегося, насыщенного изысканной эстетикой, обряда аннигиляции несчастным предстояло сожжение на площади.

Аннигиляция символизировала переход в иное измерение, на новый уровень бытия, в качестве богоподобных существ. Потому и церемония аннигиляции была регламентирована до секунды и эстетически разработана до совершенства. Быть аннигилированным в Мране считалось честью, удостоиться которой могли только люди знатные по крови — или те, кто обрёл право быть аннигилированным благодаря таланту и благосклонности Мрана. В основном, это были знаменитые артисты и другие представители развлекательной индустрии, чьи дарования вызывали восторг и восхищение.

Сожжение же было совсем иным делом. Изначально огненная казнь предназначалась злодеям из простолюдинов, как возмездие за совершённые деяния. Злом в Священном Городе считалось всё, что наносило какой-либо вред Мрану. Население Мрана давно не представляло опасности для Города. Поэтому чаще всего на главной площади сжигали пойманных в зоне отчуждения людей, на которых падало подозрение в том, что они являются чудотворцами.

Для обвинения было достаточно доноса. Его мог написать любой житель в селениях безымянных. Поначалу доносов было немало, пришлось установить блокпосты, где дежурили ловцы — служебные полулюди, специальная порода охотников за недостаточно благонадёжными в среде безымянных.

Неблагонадёжными, строго говоря, являлись все безымянные. Ловцы даже не утруждали себя работой по выявлению преступников. Людям всегда есть, в чём обвинить друг друга, легко найти повод для мести и сведения счётов. Однако в течение нескольких лет поток доносов постепенно иссяк. То ли в безымянных проснулся таинственный коллективный инстинкт самосохранения, то ли они просто устали от взаимной вражды и подозрительности. Установить истинную причину прекращения потока доносов не удалось.

Между двумя мирами наступило призрачное перемирие, которое до поры устраивало обе стороны. Мран жил своей жизнью, безымянные — своей. Но блокпосты так и остались на своих местах. Теперь они служили наблюдательными пунктами. Оттуда ловцы время от времени выпускали рой искусственных прозрачных стрекоз, которых, не сговариваясь, называли ледяными и в чопорных резиденциях Мрана, и в неказистых домах селений, где жили безымянные.

Ледяные стрекозы наблюдали за территорией, подслушивали и подглядывали, фиксируя любую подозрительную информацию, которая могла указывать на аномальное поведение. Чудотворцы являлись аномалией сами по себе, они были не такие, как все, и потому — опасны для Мрана. Это зло невозможно было искоренить — оно было врождённым.

Сожжение мранской знати было редчайшим событием с тех пор, как большинство неблагонадёжных граждан Мрана было ликвидировано с помощью оружия, получившего романтическое название «Жёлтый ветер». После массовой зачистки за пределами Города внутри Мрана было произведено несколько крупных расследований, в результате чего были выявлены ещё несколько враждебных по духу семей. Их долго держали в полной изоляции от здорового общества. Лишь единицы отреклись от древней веры и стали фанатичными приверженцами Мрана. Остальных пришлось отправить на костёр, предварительно лишив их наград, имущества, титулов и званий, имён и фамилий. Огненная казнь изначально считалась позорной, но постепенно превратилась в праздничное зрелище. В Мране рано или поздно всё превращалось в праздник. В ритуал, без которого духовная жизнь Мрана была бы неполной, немыслимой.

Поэтому перед тем, как зачитать судейский вердикт отступникам, от содержания которого у всех присутствующих похолодело нутро, аристократическую семью лишили всех сословных званий и привилегий. Все личные заслуги были перечёркнуты, но не забыты, они переходили к Мрану, со всеми почестями и благодарностями за полезный труд, а также со всем имуществом. Общество отрекалось от высокородных изгоев. Отныне они становились обычными людьми, преступниками из простонародья.

— Вы должны отречься друг от друга. Таков Закон. Тогда Мран смягчит наказание. После трансформации вы сможете жить, как все. Это будет иная жизнь, на низкой ступени. Но отречение — единственная возможность её сохранить… — обратился к осуждённым Волгл.

Обращение Верховного Правителя входило в сценарий Судного дня, было предписано ритуалом, и в нём не было лицемерия и лжи. Действительно, такой порядок помилования существовал всегда. Но кое-что никогда не произносилось во время ритуала, хотя секретом ни для кого из знати не было — трансформацию переносили не все. Процедура трансформации требовала искреннего и глубокого отречения от всего, что связывало человека с прежней жизнью. Человек в процессе трансформации мог остаться в живых, а мог и умереть. Исход зависел от честности того, кто между казнью и жизнью выбирал жизнь. Пускай иную, зато праздную и сытую.

— Итак, вы готовы к отречению? — задал Волгл ритуальный вопрос.

Сначала ответила женщина, Амина — мать Двана. Вслед за ней — Эльвин, отец юноши. Наконец, последовал ответ самого Двана. Все трое ответили отказом.

— Мы это предполагали… — твёрдым, поставленным голосом произнёс Волгл. — Приступайте.

К осуждённым направились хирурги — служебные люди-механизмы, ведающие премудростями медицины. Они совершили каждому из них операцию по удалению голоса. Процедура по удалению голосовых связок была неприятной, но быстрой и почти безболезненной. Необходимость хирургического вмешательства перед казнью была продиктована общественной эмоциональной гигиеной.

Даже если бы кто-то из осуждённых вздумал бы закричать во время казни, он не издал бы ни звука. Зрелище должно было быть величественным, внушающим трепет, но не жестоким. Публичная жестокость при обращении с живыми существами, даже если это были преступники, Мраном не поощрялась.

Арх смотрел, как за тонким стеклом прозрачной клетки безошибочно двигались полулюди-полуроботы в белоснежных костюмах, как приговорённых облачали в сверкающие серебристые одеяния, подносили сосуды с настойкой, после которой все они должны были испытать отрешенность и эйфорию. Это избавляло от ужаса перед мучительной смертью и должно было заглушить непереносимую боль. Настойка была последней привилегией высшей касты и проявлением высшего милосердия Мрана — даже к самым отъявленным злодеям.

«Хорошо, что они ничего не почувствуют…» — подумал Арх. Приговор был озвучен, свиток преступлений свёрнут и передан работникам Главного Архива. Лица приглашённых были сосредоточены, серьёзны, погружены в задумчивость. Сегодня Мран преподал своей элите необходимый урок. Его полагалось осмыслить — глубоко и осознанно, принимая бесценный, хотя и слегка болезненный, опыт. Осознанное отношение к такого рода урокам в представителей знати закладывалось с детских лет и требовало развития на протяжении всей жизни. А жизнь была почти бесконечной.

Все участники Ритуала Осуждения направились на открытую террасу. Отсюда было хорошо видно место казни. Вздрогнули и начали расцветать огромные железные бутоны у подножия огромных крестообразных сооружений. Тела троих осуждённых, крепко прикрепленные к подъёмникам, плавно взлетели вверх. Сверкающие балахоны сияли на солнечном свету, трепетали на ветру, рассыпая дрожащие серебристые блики в воздухе и бросая лёгкие отсветы на лица приговорённых, до половины скрытые под капюшонами.

Арх взглянул на Эви, жену Двана, главного виновника беды, постигшей всю семью. Она уже отреклась и сидела в первом ряду, положив руки на живот. Её волосы были собраны в роскошный узел, украшенный тонкими сверкающими заколками. Изысканная диадема мерцала сквозь прозрачную вуаль. Арх спустился вниз по мягкой ковровой дорожке, положил руку ей на плечо, легко сжал. Эви обернулась. Её глаза были светлы и безмятежны.

— Эви… Я обещал тебе, что на глазах твоих будет повязка.

— Зачем? — удивилась она.

Арх испытывающее посмотрел на неё. Неужели она совсем не помнит, кого сегодня казнят?

— Ты ждёшь ребёнка, Эви. То, что здесь состоится, слишком возбуждающее и волнующее зрелище. Ты же знаешь, девочка, мы дорожим каждым гражданином, даже ещё не рождённым… — Арх сказал это так просто, так мягко и убедительно, что Эви согласно кивнула и благодарно улыбнулась. Её лицо светилось, излучало покой и уверенность. Возможно, специальная косметика придавала её коже такое сияние. Она прекрасна, отметил про себя жрец, у Двана был тонкий врождённый вкус.

Арх осторожно опустил ей чёрную бархатную повязку на глаза и облегченно вздохнул. Беременной Эви лучше было не видеть того, что скоро произойдёт.

Кто-то осторожно коснулся его плеча. Жрец обернулся, увидел бледное лицо, внимательные глаза цвета серебристого металла. Служебный человек, личный телохранитель, склонился в полупоклоне и негромко произнёс:

— Вас ждут наверху. Попросили поторопиться.

Арх поднял глаза. Волгл с балкона помахал ему рукой. Лицо властелина выражало нетерпение. Арх наклонился к Эви.

— Я буду там, недалеко. Постарайся не волноваться. И не снимай повязку! — шепнул он, указывая рукой в сторону балкона. Затем взглянул вниз, на город, окутанный нежной пеной прозрачных воздушных шаров. Там, далеко внизу, площадь Мрана гудела от нарастающего ликования. Это происходило всегда во время празднеств.

Все три костра полыхнули одновременно. Сидя на балконе рядом с Волглом, Арх смотрел на казнь с каменным лицом, не отводя глаз. Так было заведено. Законы Мрана незыблемы, кодекс неумолим. Дван добровольно открыл своё истинное имя — Зия, Сияющий — и шагнул навстречу своей судьбе. Во Мране предначертание изменить невозможно. Допускается лишь его вариант. Что ж, Зия отыграл у смерти целый год жизни, успел оставить потомство и ворох жемчужных птиц с записью своего голоса. Наверное, это стоило того, чтобы заплатить столь высокую цену, заменив виселицу на костёр и обрекая вместе с собой на смерть беззаветно любящих родителей.

Треск огня, казалось Арху, заполонил площадь и террасу. И тут произошло то, чего Арх не ожидал. Над бушующим пламенем медленно взлетели и закружились три прозрачные огненные птицы. Это было неслыханно. Немыслимо! Мученики… Чудотворцы среди нас — это слишком, подумал он и опустил глаза, делая вид, что ничего не происходит. Но птицы, огромные, сияющие, медленно кружились над площадью, от них исходил раскалённый свет и жар, и печальный шелест их крыльев смешивался в воздухе с треском пламени и гулом толпы.

Он отыскал глазами Эви. Запрокинув голову и держа приспущенную повязку тонкими пальцами, она смотрела в небо, на огненное сияние, как зачарованная. Её губы шевельнулись, будто она обронила какое-то слово. Арх догадался по губам: «Зия», вот что шепнула она. Потом вздрогнула и прижала руку к животу, покачнулась, беспомощно оглянулась вокруг, будто искала защиты. Арх понял: ребёнок впервые толкнулся у неё внутри. Он обязан был предупредить её — на это событие указывали составленные им натальные карты. Жрец взмахнул ей рукой с балкона и едва заметно качнул головой. Она потянулась к нему и отпрянула, правильно поняв и его взгляд, выражающий тревогу, и предостерегающие жесты — вернула повязку на место и затихла. Не хватало ещё ей заплакать на виду у всех, подумал Арх. Но катастрофы не произошло.

Повернув голову в сторону Волгла, Арх наткнулся на едкий, проницательный взгляд Верховного Правителя. Волгл придвинулся и слишком близко, касаясь облачения жреца длинными пышными рукавами. Его водянистые глаза были внимательны и пытливы, взгляд — колким. Арх пожал плечами и вопросительно приподнял бровь:

— Что случилось, брат?

— Ты решил пофлиртовать с прелестной вдовой?

— Она почти дитя, Волгл. К тому же мне не нравились никогда глупые женщины. К тому же она не вдова, так как отреклась. Теперь она свободна от брачных уз.

Волгл мрачно усмехнулся.

— Почему же ты не смотришь на них? Это непочтительное отношение к законам Мрана, Арх.

— Прости. Задумался. Я видел это не раз. Но мой ум устроен таким образом, что не терпит вульгарных зрелищ и жаждет новых впечатлений. Мне надоедает однообразие.

— А я люблю смотреть на огонь, и на то, что происходит в огне с такими, как они. Я вообще люблю смотреть — на всё, что двигается, на всё, в чём есть жизнь. Знаешь, если бы я был живописцем, я бы нарисовал птиц над их головами. Огромных сильных птиц, сотканных из огня, из раскалённой плазмы!

— Птиц? — Арх старался играть лицом, изображая недоумение. Но сердце налилось тяжестью. Волгл никогда ничего не говорил просто так.

— Да, птиц. Как ты думаешь, почему? — взгляд Волгла стал напряжённым и тяжёлым, как свинец.

— Но зачем? Какие странные фантазии… — осторожно и холодно возразил Арх, стараясь сохранять внутреннее равновесие. — У тебя слишком сильное воображение, брат Волгл. Мне не понять связи между птицами и людьми. Это слишком нелепо.

— Возможно, это нелепо, зато очень красиво, — Волгл откинулся на спинку огромного кресла с облегчением, будто сбросив с себя тяжкую ношу, но взгляда не отвёл. — Это прекрасно. А ты просто сухарь. Твой ум отшлифован до алмазного блеска, но лишён романтики. У тебя отсутствует творческое воображение, а твоя фантазия мертва, как снулая рыба! Годы занятий науками испортили тебя, Арх.

Жрец внутренне поёжился. Глаза правителя были воспалёнными, жадными, будто его сжигал изнутри тёмный огонь. В такие минуты Волгл был страшен.