Эйя, радость...

1.

Айна осторожно встала с кровати, взглянула на лицо спящего рядом с ней мужчины, на цыпочках прошла по дому, неслышно оделась. Растопила печь, вышла на крыльцо, вдохнула морозный воздух с горьковатым запахом дыма от растопленных печей. Зима в этом году задержалась. Деревья давно сбросили листву, почернели кустарники, а сухая трава по утрам хрустела от ночных заморозков. Снега не было, и это вселяло беспокойство в жителей зоны отчуждения. Бесснежная зима грозила плохим урожаем. Здесь, в селениях безымянных, жизнь людей зависела только от земли и неба.

Айна открыла дверь сарая, где держала домашнюю птицу. Из птичника пахнуло сонным теплом, чуть прелой травой и помётом. Зачерпнув деревянным совком зерна из тяжёлой дубовой кадки, она наполнила кормушки, собрала из гнёзд тёплые яйца в просторную корзину и тихонько вышла из курятника, прикрыв за собой дверь. Поправила платок на голове, обвела глазами подворье и обмерла: у крепкого забора стоял рослый, широкоплечий человек в тёплом балахоне, а за его спиной поблёскивал мрачный фургон. Айна видела уже подобную машину. Такой же фургон когда-то приехал в селение в один из самых несчастных дней в жизни Айны и увёз её брата навсегда.

Человек в балахоне рассматривал её, не торопясь, не спеша затевать разговор или ломиться во двор. Он стоял неподвижно, глядя из-под капюшона на женщину. Айна подумала: «Тан…». В этот момент она готова была на любое безрассудство, лишь бы не дать никому увезти из селения того, ближе которого у неё никого не было.

2.

Прошло несколько лет с тех пор, как Айна встретила мужчину, с которым жизнь связала её накрепко. Она знала: этот странный человек, который так и остался чужим в селении безымянных, останется для неё первым и последним на её женском веку. Он напоминал ей брата и был единственным светом в окошке с тех пор, как она осталась одна и ощутила на себе, что такое быть беззащитной среди людей. Мужчину звали Тан, что означало «дар», «небесный подарок». Узнав его имя, Айна почти не сомневалась в том, что он тот, кто предназначен ей судьбой. И дело было не в слепой вере в счастье, а в знании, что всё должно быть именно так.

Айна стала первым ребёнком в крепкой зажиточной семье. Её отец, торговец Ратус, взял мать замуж, когда той не было ещё и шестнадцати. Злые языки поговаривали, что союз невинной Аны, чьё имя значило «мать» и оборотистого, обстоятельного Ратуса, которому было уже под сорок, был браком по расчёту, и что Ратус забрал юную жену за долги, опутав денежными обязательствами семью своей избранницы. Но Айна не придавала значения досужим разговорам. В конце-концов, если бы мать не вышла замуж за отца, её жизнь могла бы сложиться гораздо хуже. Из-за бедности дед Айны, хоть и воспитывал дочь в строгости, готов был продать её девственность в один из борделей. Покупатели на такой товар находились быстро, хоть и стоил он не дёшево. О том, что дела обстояли именно так, Айна услышала сама, от матери, когда та уже лежала на смертном одре.

Ана, мать Айны, умерла от тайной болезни, грозные признаки которой почувствовала после того, как потеряла мужа, и о которой знала, но не говорила никому. А с тех пор, как брата Айны увезли ловцы, болезнь подкосила её окончательно.

За сутки до кончины Ане стало полегче. Она попросила Айну вымыть её, прибралась, сплела волосы в красивый узел и надела лучшее платье. Сидя в широкой супружеской кровати, утопая в мягких подушках, она улыбнулась кому-то невидимому в углу горницы и сказала: «Я знала, что ты придёшь меня встречать, Ратус! Но ты слишком нетерпелив, подожди, не торопи меня! И Айну скажи, что я уже иду...»

После этого она говорила с напуганной Айной около трёх часов. Немного рассказала о том, как согласно они жили с отцом, хоть и было ей нелегко: нрав у отца был непростой. Поведала историю их женитьбы, и как Ратус спас её от незавидной доли потаскушки в публичном доме, и как они оба ждали появления детей. Рассказала о рождении брата, и о том, что оба малыша не говорили до тех пор, пока не заговорил младший, Айн.

— Знаешь, что я думаю? Айн был всегда и во всём первым — не просто так, что-то с ним было нечисто. Наверное, у отца были в роду чудотворцы, но ты никогда никому не говори об этом… — сказала Ана дочери. И добавила, что искать брата больше незачем, потому что его больше нет на земле среди людей.

— Твой отец спас меня от бедности, от распутства. Твой брат спас нас от лютой смерти. Люди все друг другу — во спасение… — сказала мать.

Айне были не понятны эти слова. Она возвращалась к сказанному не раз, но приходила к неутешительному выводу: люди только наказание друг для друга. Даже друзья. Ведь кто донёс на Айна? Его друг. Больше — некому. А не был ли наказанием для отца тот, кто зарубил его на пустынной дороге? Она хотела спросить об этом у матери ещё тогда, но не посмела спорить с ней: умирающим не говорят, в чём они не правы.

А ещё мать сказала, как бы по секрету, что Айну ждёт подарок с неба, однако большего она сказать не имеет права. Но когда Айна получит этот подарок, она сама всё поймёт, потому что будут ясные знаки.

Перед тем, как уйти, Ана поманила Айну пальцем к себе поближе и шепнула ей на ухо то, что много лет скрывала: тайное имя, которое Ратус дал дочери. Приказала, чтобы Айна никому его не говорила, ибо в тайном имени заключена судьба человека, его жизнь и смерть.

После этого Ана выпила воды, откинулась на подушки, уснула и больше не проснулась. Айна долго сидела у кровати, держа мать за сухие маленькие руки. А потом увидела, будто во сне, как по горнице медленно пролетела большая прозрачная птица и вылетела в открытое окно. Айна до сих пор не могла понять: было ли это на самом деле, или всё это ей пригрезилось от горя.

3.

Когда в жизни Айны появился Тан, она и правда, всё сразу поняла — не столько умом, сколько сердцем, покорным и кротким, таким же, каким оно было у матери. Ради него она переборола страх и пришла в селение за помощью.

Тан тогда был болен и чуть не умер от горячки. Они прятались от жизни на старой барже. Айна впервые увидела его, стоящего с лопатой на песчаном холме, над ямой, дно которой устилали жуткие целлофановые пакеты. Что в них — она поняла только потом. На барже много лет назад погибло много людей. Об этой истории старались не говорить, да и сама баржа вызывала в обитателях селения безымянных суеверный ужас. Говорили, что баржа битком набита мертвецами, которых убили жёлтым дымом ещё во время войны, накануне воцарения Мрана. Опасались, что жёлтый дым, превратившийся в пыль, по-прежнему смертельно опасен для людей. Так было до тех пор, пока на барже не появился Тан. Он взялся хоронить мертвецов в одиночку. Может, поэтому и заболел он тогда горячкой, потому что на руках выносил останки из страшных кают, или надышавшись смертоносной пыли. А может, в его болезни была виновата Айна и их плотская связь, которая случилась сама по себе, на корабле, помимо их воли.

Ни Тан, ни Айна, сойдясь, не почувствовали себя счастливыми — ни тогда, ни после. У Айны на душе скребли кошки, как будто она нечаянно разбила жизнь хорошему человеку, и этого уже было не поправить никогда. А почему — она не понимала. Да и знала она о Тане не больше, чем тогда, когда их тела охватил порыв такой силы, что никто из них не смог противостоять заложенной в людях звериной природе. Эта связь не прекращалась с тех пор. Она была похожа на голод, но душевного спокойствия и радости никому из них не приносила. Тан был какой-то слишком сложный внутри. Ей было его не понять.

Айна могла бы вспомнить каждую родинку на его теле, но ничего не знала о его душе, о детстве, о мыслях. Тан оставался замкнутым, закрытым для неё — и тогда, и сейчас, спустя несколько лет.

Как бы то ни было, Айна решила вернуться в селение и попросить помощи у тех, кого ещё вчера боялась, прячась от них за крепкими запорами своего двора и дома, а потом — за ржавой дверью старой баржи.

Пока Тан лежал в спальном мешке, а небо набухало первыми снегами, которые таяли, не успевая долететь до осенней земли, у баржи собралось чуть ли не всё селение. Люди принесли с собой лопаты, взяли с собой повозки, носилки и марлевые повязки — чтобы защититься от жёлтой пыли. Мертвецов похоронили в нескольких братских могилах, вырытых рядом с первой, которую выкопал Тан. После того, как останки были погребены, а люди, разбившись на компании, собрались по возвращению помянуть упокоенных, Айна вытащила Тана из баржи на палубу, чтобы он увидел: дело закончено.

Собравшись с духом, она позвала его в селение, предложив поселиться у неё. Он будто только и ждал этого, потому что сразу ответил:

— Хорошо. Идём домой.

Больше у Тана на барже не было никаких дел. Вещи в тяжёлых баулах помог отвезти кто-то из соседей. Тан по дороге домой не проронил ни слова, только рассеянно улыбался, сидя на телеге, запряжённой лошадью, и вслушивался в говор вокруг, хотя никто не говорил ничего интересного.

После того, как Тан поселился у Айны, односельчане стали относиться к ней теплее. Женщины перестали видеть в ладной здоровой девушке тихоню, которая могла бы увести из-под носа кормильца, а мужчины, видя в ней замужнюю, прятали мужской интерес. Айне даже слегка сочувствовали: Тан был чужаком, да ещё и слишком странным для этих мест. Тщедушный, молчаливый, он не обладал выдающейся физической силой, не пил грибную настойку, как большинство мужчин в селении, не рассказывал смешных историй — словом, был незаметным и не привлекал к себе внимания. Он редко выходил за ворота. Иногда видели, как он помогает Айне по хозяйству, колет дрова, убирает во дворе листья и птичий помёт.

В селении его не называли по имени. О нём говорили: «Тот, который живёт в доме Ратуса». Имя Ратуса, убитого холодной зимой на дороге в одном из дальних селений, здесь помнили до сих пор.

4.

Айна осторожно спустилась со ступенек и подошла к воротам. Она была готова ко всему. Лгать, говорить о себе всё, что можно было говорить. И даже то, чего нельзя было говорить о себе никому. «Пусть они увезут меня…» — думала она, — «Пусть увезут, как брата… Только не Тана…»

Незнакомец коротко сказал:

— Открой ворота и впусти меня в дом, девочка.

От неожиданности Айна повиновалась. В голосе незнакомца была необъяснимая властная сила, возражать которой было невозможно. А слово «девочка» обезоружило её напрочь. В селениях никто и никогда так не обращался друг к другу. Все называли друг друга по имени, или прозвищу.

Айна открыла ворота и, как зачарованная, проследовала в дом, семеня впереди незваного гостя. В руках он нёс большую корзину, укрытую холщовым полотенцем. Войдя, незнакомец сбросил капюшон, обернулся, спросил: «Где он?» Затем приложил палец к губам и вопросительно окинул взглядом горницу в поисках нужной двери.

Айна молча указала взглядом на дверь спальни. Гость отдал ей корзину, взмахнул рукой, будто отодвигая Айну от себя, вошёл в комнату к Тану и плотно прикрыл за собой дверь. Айна поняла: он не причинит им ничего плохого. Она откинула полотенце и заглянула в корзину. Там были мясо и сыр, белый хлеб, свежие фрукты и бутылка доброго красного вина.

5.

Тяжело заскрипели половицы. Это не было похоже на лёгкие шаги Айны. Тан приоткрыл глаза и удивлённо произнёс:

— Учитель…

Арх улыбнулся. Натянув на себя длинную ночную рубашку, Тан спустил ноги с кровати. Арх покачал головой с укором:

— Ты не рад меня видеть?

Тан покраснел и опустил голову.

— Я свернул с пути. Мне уже не вернуться обратно.

— На этом пути никто никогда не возвращается обратно. Ты ведь не ренегат, верно?

— Я просто человек. И я хоронил мертвецов, хотя не должен был этого делать.

— Почему ты решил сделать это?

— Потому что оставить их было — не по-человечески.

— Но ты же человек. Что здесь удивительного…

Тан сел на пол и взглянул на Арха снизу вверх. Арх опустился рядом с ним.

— Я не знаю, что сказать ещё… — голос Тана стал ожесточенным. — Моя жизнь — сплошной обман. Я не вижу ничего глубже поверхности. Суть вещей для меня недоступна. В этом селении любой мальчишка знает больше о жизни, чем я. По сравнению с каждым живущим здесь я просто пустой, никчемный дурачок… Даже Книга перестала отвечать мне на вопросы. Всё, чему ты меня учил — оказалось в этой жизни не нужным.

— Ты разлюбил жизнь, Тан? — в голосе Арха появились непривычные тёплые нотки.

— Похоже, что так… Но самое главное зло — она.

— А что с ней не так? — Арх усмехнулся и пожал плечами.

— Я не могу оставить её. И не только потому, что это было бы не по-людски. Она парализовала мою волю.

— Ты уверен в этом, Тан?

— Да, уверен. Я пробовал уходить. Но всякий раз возвращался обратно. Я ничего не могу поделать с этим. Она — зло для меня. Когда я болел, там, на барже, мне приснился сон. Я видел тебя и её. Вы были оба злом для меня в том сне. С тех пор этот сон не выходит у меня из головы. Я потерял сам себя. Своё предназначение.

— Надо же… Сколько ненужного мусора у тебя в голове! Мне, я, для меня, сам, себя… Твоя речь переполнена самим собой, как же ты увидишь суть, если не видишь даже изнанки, Тан! — воскликнул Арх. — Что ты можешь знать о своём предназначении? Может, у тебя предназначение — ловить рыбу, кормить кур на своём дворе, любить эту женщину, строгать детей, учить их уму-разуму.

Тан взглянул в лицо Арху: это — издевка или добрая ирония?

— Что со мной не так, учитель? Почему вместо тех, кто мне дорог, приходят их злые двойники?

— Это не двойники приходят. Это ты сам. Ты смотришь в людей, как в зеркало. И видишь там себя. Разбей зеркала, Тан. Ведь ты нашёл заветное слово в Книге. Для этого тебе пришлось съесть яблоко — каким бы горьким оно тебе не казалось.

— Какое слово?

— Разбей зеркала, Тан, — повторил Арх и его голос стал холоднее, а взгляд жестче. — Ты боишься, что она обманет тебя? Что ты не распознаешь где она, а где её копия, фальшивая дьявольская кукла?

— Да… — почти прошептал Тан, глядя перед собой, как будто в пустоту.

— Тогда запомни, что я тебе скажу. Берегись! Она — главная опасность для тебя. Держи её ближе к сердцу, пусть оно будет открытым для неё. Держи её крепко, у самого сердца, мальчик. И тогда ты распознаешь обман прежде, чем она успеет открыть рот!

6.

В эту ночь пошёл снег. Он летел на землю огромными хлопьями. От снега в комнате было светло. Айна выскользнула из-под руки Тана и босиком подошла к окну.

— Он навсегда ушёл?

— Не знаю…

— Ты скучаешь по нему?

— Нет.

Тан смотрел на неё, нагую, светлую, у светлого от падающего снега окна.

— Зима… — зачем-то сказала она.

— Эйя… — вдруг тихо произнёс Тан.

Айне показалось, что у неё в груди сверкнула крошечная молния.

— Ты — Эйя… Радость. Эйя — это радость.

Они больше не говорили ни о чём в эту ночь. Глядя на него, спящего, она вспомнила слова матери о том, что все люди друг для друга — спасение. Это нужно было просто понять. Но до сегодняшней ночи ей почему-то сделать этого не удавалось. Внутри Айны было пусто, спокойно и светло. Это был её мужчина. Дар неба, о котором говорила ей мать. У неё не осталось на этот счёт ни капли сомнения. Иначе откуда бы он узнал её тайное имя...