Наставник

СИЯЮЩИЙ

Вечерний Мран лучился, мерцал вдалеке, рассыпая светящуюся пыль фейерверков. Здесь, в Парке Властелинов, было сумрачно и тихо. Лишь сквозь листву прорывались нежные неоновые всполохи, и долетал призрачный гул, в котором угадывалась музыка. Ветер смешивал далёкие обрывки мелодий с негромким шелестом листвы, тихим плеском воды в мраморных фонтанах.

По аллее, разговаривая вполголоса, не торопясь, шли двое: сухощавый седой мужчина в тёмном плаще и черноволосый крепыш в ладном костюме из тонкой кожи с металлической фурнитурой, инкрустированной мелкими драгоценными камешками. Такую одежду носили Спутники — личные телохранители высокопоставленных чиновников. Конечно, для этой цели можно было использовать других, не вполне живых, служебных людей. Они были надёжны, не совершали ошибок и были органически не способны выболтать какие-либо секреты.

Впрочем, называть их людьми в высшей касте избегали. А человеку нужен был живой человек, свой, иначе одиночество разрушало и подтачивало изнутри интеллект и психику. В высшем кругу этого допускать не имели права. Каждый служитель Мрана обладал драгоценной жизнью и важнейшим значением для благополучия Священного Города. Мран не любил сумасшедших и чрезмерно замкнутых. Такие люди вызывали подозрение, неуловимы были их мысли, непредсказуемы шаги. От них не известно было чего ожидать.

Телохранители были выходцами из высшей касты Мрана, чьим долгом было сопровождение влиятельных людей, куда бы они ни направлялись. Их готовили к служению с отрочества. Охраняемый становился для избранного подростка и опекуном, и наставником. Близкий контакт и многолетнее постоянное общение располагали к взаимному доверию. Никто не знал столько о чиновниках, их привычках, странностях и секретах, сколько знали телохранители.

Передача опыта в таких тандемах была надёжнее, чем обучение в самых престижных заведениях. Когда у телохранителя наступала зрелость, его приобщали к управлению сложной, многослойной системой Города. Школу жизни в качестве телохранителя высокопоставленного лица в Мране проходили все представители касты. Так учились управлять населением и собственной жизнью — у лучших, годами, изо дня в день.

Дван, телохранитель, был доверенным лицом одного из умнейших представителей касты. Его патрон был гением. Дван никогда бы не постиг таких глубин знаний, в которых учёный чувствовал себя как рыба в воде. Юноша и не претендовал на это. От патрона телохранителю передавалось главное: отношение к жизни, её тонкая и жестокая философия. Этого было более чем достаточно. А занятие в Мране каждому находили такое, где раскрывались самые сильные стороны нрава и способностей. Положительные или отрицательные — грани характера шлифовались и совершенствовались, чтобы эффективность служения была максимальной: был такой человек врачом, воином или палачом. Мран безошибочно находил место служения каждому.

Пожилого учёного звали Кун, что означало «выносливость», «великодушие», «жертвенность». Для выносливого человека Кун казался слишком хрупким. Но его снисходительность к недостаткам других и преданность науке указывали на чистый, благородный характер, отличающийся постоянством в привязанностях и щепетильностью в поступках. Область его научных исследований касалась генетики, некоторых процессов трансформации и кое-чего ещё, о чём было не принято упоминать на церемонии ежегодных научных отчетов. Речь о необъяснимых способностях, которыми природа иногда награждала несчастных людей, попавшихся на крючок ловцам в Зоне Отчуждения, на территории, которую давно окрестили «Землями безымянных». Этих простолюдинов принято было считать чудотворцами, но служители Мрана предпочитали не произносить это слово вслух. Чаще говорили: «эти», «… из этих». Как будто боялись обжечься о звучание этого слова. Хранить секреты исследований Куну не составляло труда. Он от природы был человеком скромным, не хвастливым, а в его окружении на эту тему предпочитали даже не заикаться.

Природа их способностей была загадочна, поэтому исследования были засекреченными. О них знали единицы. Записи архивировались и хранились в надёжных хранилищах. Впрочем, лучшим хранилищем Кун считал свою собственную голову. А то, что хотел сохранить для себя — тщательно зашифровывал. Исследования были легальными, разрешение утверждалось «наверху». По истечению срока, отпущенного на изучение этих людей-феноменов, их жизнь либо прерывалась на операционном столе, либо изменялась в результате трансформации. На памяти Куна трансформации было подвергнуто всего несколько десятков человек. Выжило лишь несколько. Остальные бесследно исчезали. Куда — никто не мог сказать с полной определённостью. Это были тайны Мрана, в которые Кун предпочитал не вникать глубоко. Он знал главное: ничего хорошего чудотворцев в подземельях Мрана не ожидало.

— Мне столько хотелось бы еще рассказать тебе, Дван. Но времени у меня все меньше. Поэтому сегодня, если ты позволишь, мы еще немного погуляем. И обсудим очень важный вопрос… — сказал Кун и замолчал, будто подбирая слова. Очки в серебряной оправе тонко сверкнули в свете фонаря. Дван внимательно ждал, пока Кун договорит.

— Вернее, даже не вопрос… Просьба… Просьба об одолжении… Ты знаешь обо мне всё. Или почти всё. Меня скоро не станет, Дван. Я не хочу, чтобы финальный акт этой бездарной пьесы под названием «Моя жизнь» — происходил на глазах у всех. Мне нужно побыть одному. Свободным. Подальше от всего этого...

Дван удивлённо вскинул голову.

— Я хотел сказать… От всего привычного, расчерченного до минуты.

— Почему вы не хотите воспользоваться возможностью избавиться от… От физического недуга? Ведь вам ничего не стоило согласиться. Ещё не поздно. Одно лишь ваше согласие — и вам привезут… То, что нужно.

Кун усмехнулся.

— Ты хотел сказать, мне привезут очередного несчастного, и я надену его тело, как по утрам надеваю одежду? Нет, не хочу.

— Но почему? — почти вскрикнул Дван.

— Ты же знаешь. Для этого подходят только особенные. Эти… Я не знаю, чего ждать от эксперимента. Нет, это невозможно.

— Но ведь вы всё равно… уйдёте. На высший уровень или в небытие. Никто точно не знает, что происходит с теми, кто уходит от нас. Почему не использовать такой шанс

Кун грустно улыбнулся, покачал головой.

— Это может оказаться бомбой замедленного действия, или отсрочкой платежа… Я слишком старый, чтобы так рисковать.

— Платежа? — на лице Двана отразилось недоумение.

— Я, наверное, неточно выразил свою мысль. Не платежа. Расплаты.

— Не понимаю. Объясните...

— Ты молод, тебе будет трудно понять. Но потом поймёшь. А мне некогда ждать. Я хочу, чтобы ты отпустил меня.

— К-как? Одного?

— Да. Меня отвезёт мой служебный водитель.

— А я? Я бы мог отвезти вас куда угодно. Чтобы знать, где вы, и что всё с вами в порядке.

— Нет, Дван… Я не хочу, чтобы по пятам за мной пришли. Не хочу возвращаться. У меня осталось немного дел. Но они очень важны для меня. Встретиться с нужными людьми. И отдохнуть. Не думая о диетах и лекарствах. Побыть в тишине. Понимаешь?

— Вы могли уехать тайно.

— Ты же знаешь, что не мог. И я знаю, что ты вынужден присматривать за мной. Телохранитель тот же соглядатай. Отпусти.

Это было правдой. Если бы Кун попытался уехать сам, об этом стало бы немедленно известно — Двану бы доложили об этом служебные люди. Мран состоял из тончайших связей между людьми, живыми и неживыми. У него были миллионы глаз, люди следили друг за другом. Это входило в обязанности каждого жителя Мрана, независимо от сословия. Священный Город был прозрачным настолько, что утаить от него авантюру можно было только в одном случае: когда живые договаривались между собой. Без свидетелей.

В груди Двана появилось неуютное чувство. Будто кто-то невидимый потянул за ниточку, которая была связана с каждой клеткой внутри. От этого всё заныло — сердце, диафрагма, позвоночник. Чувство было незнакомое, похожее на тонкую тревогу, холодную, как ледяной зимний сквозняк. Оно заставило его болезненно поморщиться в ответ на короткий вопрос:

— Отпустишь?

— Да.

— Спасибо… — глаза старика потеплели.

— Вы не хотите ничего передать моему отцу?

— Передай ему… Что он был моим лучшим другом. У меня кроме него и тебя не было никого ближе. А теперь проводи меня до выхода из города. Там меня уже ждёт автомобиль.

— Что будет с водителем?

— Он уберёт все следы. И самоликвидируется. Они, конечно, всё равно найдут меня потом. Но у меня будет время. Не хочу, чтобы в моей голове копошились ледяные роботы, пока я буду умирать. Хочу уйти тихо, по-человечески.

В салоне автомобиля оба ехали молча. Лишь один раз Кун повернул голову к Двану и спросил:

— Помнишь, ты как-то приходил в театр с девушкой? Её, кажется, звали Эви.

— Да.

— Это твоя подруга? Она из хорошей семьи, и очень красивая.

— Я знаю.

— Она напомнила мне мою жену… В юности. Вы могли бы с ней стать хорошей парой, — вздохнул Кун. Его лицо было серьёзным, неулыбчивым.

— Знаешь что? Женись на ней. И пусть она тебе родит малыша. А лучше — двух.

Сказав это, он отвернулся к стеклу и стал смотреть на дорогу. Дван промолчал. Он знал, что у Куна была семья. Любимая жена и двое детей. Но они погибли во время зачистки, в те времена, когда Мран разделил человеческий мир на две части. На избранных и изгоев. Тогда и была проведена операция под красивым названием «Жёлтый ветер», или что-то в этом духе. Кун остался в Городе. А жена поехала кого-то навестить с детьми. Было ли так на самом деле, теперь уже не установить… Как бы то ни было, но все его родные в это утро оказались за городской чертой. Случайно. А может, и нет. Старик не был уверен, а Дван не хотел вдумываться в историю Мрана. Даже его родители — образцовая пара, принадлежащая мранской знати — не любили вспоминать о том времени.

— Она уже спала со мной, — тихо ответил Дван.

— Это хорошо. У неё дивное имя. Эви — живая. Не вздумай её обмануть и бросить!

Когда автомобиль Двана подъехал к назначенному месту на окраине Города, поднялся сильный ветер. Старик вышел из машины и зашагал вперёд по дороге. Плащ развевался на ветру, как будто внутри плаща был не человек, а огромная кукла из тонких жердей на шарнирах. Дван нажал ладонью на сенсорную панель, чтобы усилить свет, насколько это было возможным. Чтобы идущий по дороге человек не оступился. Старик уходил навсегда.

Впереди возник черный автомобиль. Дван медленно подкатил к нему ещё на несколько метров, чтобы поравняться с со стариком. Ему хотелось сказать что-то особенное, значительное, чтобы запомнилось каждое слово. То, чего он никогда не говорил. Но содержательных, соответствующих моменту, слов не нашлось. В горле возник ком. Неужели они больше никогда не увидятся?

— Не замёрзнете? — глотая горький комок, хрипло крикнул он в боковое окно.

Кун обернулся, открывая переднюю дверцу соседнего авто. В полумраке салона высветлилось неживое серое лицо служебного водителя с тусклыми безжизненными глазами.

Кун крикнул в ответ, зажмурившись от яркого света:

— Я взял с собой тёплую жилетку, Дван! Её вполне хватит. Ты же не думаешь, что я дождусь в каком-нибудь глухом селе глубокой осени?

Дван тихонько засмеялся. Да, это была тонкая, хотя и мрачноватая, ирония. Слегка саркастичная, в духе Куна.

— Ты не забыл, что тебе следует сказать?

— Что мы расстались вот на этом месте, и я передал вас вашему личному водителю из рук в руки.

— Видишь… — улыбнулся Кун, и его огромные тёмные глаза под стёклами очков стали влажными, как у сенбернара. — Тебе не нужно ничего выдумывать.

Махнув на прощанье узкой ладонью, старик мягко закрыл дверцу. Через минуту дорога опустела.

По дороге домой Дван заехал в Дворец Цветов. Заказал букет и написал адрес, по которому его требовалось доставить. Среди цветов он увидел нечто неприятное — то, на что никогда не обращал внимания: это было прозрачное изящное насекомое, искусственная стрекоза. Дван не любил эти подслушивающие и подглядывающие устройства. Но всегда считал, что это — ерунда, не стоящая внимания. Ему было нечего скрывать. Ледяные фасеты следили за ним, рассматривали. Стало не по себе. Он поспешил к выходу с чувством нарастающего беспокойства.

Впрочем, стрекозы не увязались за ним. Он проверил стёкла автомобиля, осмотрел машину. Чисто...

Подъезжая к воротам дома, он взглянул вверх, в огромные освещенные окна. У окна темнела женская фигурка в длинном халате. Мама...

Прежде, чем выйти из машины, Дван отправил Эви по аэрофону голограмму — жемчужную птицу с золотым зерном в клюве. В зёрнышке было главное — голосовое сообщение:

— Эви, я люблю тебя. И хочу, чтобы ты стала матерью моих детей. Это, наверное, старомодно. Не смейся только, Эви. Будь моей женой. Эви, ты выйдешь за меня?