Хаос

Тан осторожно шагнул вперёд. Металлическая поверхность откликнулась жестяным эхом. В полумраке проступили очертания каких-то конструкций. Впереди, в нескольких десятках шагов, виднелся тускло освещённый коридор. Остальная часть отсека тонула во тьме. Чувство тоски поглотило всё существо Тана, оно было так сильно, что казалось, его сердце сжала ледяная рука.

Юноша глубоко вздохнул и медленно выдохнул, как учил его Арх — для восстановления равновесия. Нащупал книгу во внутреннем кармане шерстяного плаща и, вытащив её, сжал в руках. Потом осторожно, на ощупь пошёл по прямой на свет. Вокруг царила заброшенность. Казалось, судно внутри ободрали и вынесли всё, что только было возможно. Круглые иллюминаторы из толстого литого стекла в поржавевших металлических рамах были грубо закрашены, а вернее — залиты краской. Лучи дневного солнца скудно проникали извне через облупившиеся просветы.

Оглянувшись, Тан вздрогнул. В углу коридора, аккуратно уложенные друг на друга, лежали матерчатые баулы, чей вид резко контрастировал с мрачным интерьером.

Тан привстал на цыпочки, потянул за молнию, открыл верхний. Из приоткрытой сумки прямо в руки выпал фонарь — старой конструкции, простой и крепкий. Тан видел такой лишь однажды — в подземелье Арха. Вспомнил слова учителя:

— Старинные вещи хранят дух минувшего времени. Но не в этом их ценность.

— А в чём ещё? — спросил его тогда Тан.

— Они надёжны и служат человеку, а не следят за ним. Они не делают того, в чём нет нужды. Выполняют только ту работу, которая нужна человеку от вещи. В отличие от умных приборов, которыми привыкли пользоваться живущие в Мране, у этих старинных предметов нет ни глаз, ни ушей.

Стащив баул на пол, Тан расстегнул молнию до конца. Внутри он обнаружил бельё, льняные полотенца, тёплые вещи, несколько пар обуви, ещё несколько фонариков и коробку с батарейками к ним. Одежда и обувь выглядели непривычно: были грубы, просты и удобны.

Из второго баула Тан извлёк спальный мешок и свёрнутый в рулон узкий жёсткий матрас. Это был царский подарок.

Тан оглядел коридор. Слева вдоль стены тянулись иллюминаторы, справа — вереница дверей. Большая часть их была приоткрыта. Вероятно, это были каюты для пассажиров, и среди них можно было найти подходящую — для ночлега.

В нижнем бауле была еда: консервированное мясо, овощи, несколько пакетов с какими-то крупами, тонко нарезанные и высушенные хлебные палочки, холщовый мешок со свежими пирожками, которые ещё хранили тепло, консервный нож и мачете. На дне баула он нашёл связку толстых парафиновых свечей и крепкий подсвечник с широким, как блюдце, основанием, две грубые металлические миски и две металлические кружки с плотными крышками. Он обнаружил также большой цилиндрический футляр, внутри которого были рыболовные снасти и коробка с крючками. Во внутреннем кармане баула была какая-то мелочь: несколько клубков суровых нитей, моток бечёвки, большие коробки со спичками.

Чувство одиночества временно ослабило хватку. Тан умел и любил ловить рыбу. Зачем учитель научил его разбираться в снастях и добывать наживку изо всего, что окружало Тана во время прогулок — он понял только сейчас. Глядя на поблёскивающий моток лески, юноша улыбнулся, вспоминая, как Арх заставлял его добывать на прогулке дождевых червей, преодолевая отвращение, брать их в руки, плести сети и проделывать массу ненужных, бессмысленных, как тогда казалось, вещей. Сердце защемило от неизвестности, но к тревоге, с которой Тан свыкся с детства, примешивались другие чувства: и нежность, и благодарность.

Он подошёл к ближайшей двери, приоткрыл её и заглянул внутрь. Было темно, но ему удалось разглядеть на полу кучу какой-то рухляди. Чтобы рассмотреть содержимое каморки получше, пришлось включить фонарь.

— Боже… — вырвалось у него, и сердце заколотилось в груди, как охваченная страхом птица в клетке. На полу лежала груда человеческих останков: белея костями и черепами, большие и маленькие человеческие скелеты были, казалось, свалены друг на друга в страшном беспорядке. Кое-где их прикрывали полуистлевшие лохмотья. Подчиняясь страху и безотчётному порыву, он открыл вторую дверь… Третью… Четвёртую… Везде было одно и то же. Как будто кто-то натолкал в эту баржу толпу людей, и они умерли — одновременно, в страшной толчее, не ожидая случившегося с ними несчастья.

Он замер у последней двери, постоял в тишине, будто прислушиваясь сам к себе, и, глубоко дыша, медленно пошёл обратно, тихо закрывая двери. Одну за другой.

Свет, струящийся из окон, померк. Вечерело, и мрачный коридор старой баржи становился долиной смертной тени, о которой Тан когда-то читал в Книге, пробуя на вкус каждый звук, наслаждаясь каждым словом. Он прошептал по памяти: «Не убоюсь… Не убоюсь зла…» Его руки дрожали, сжимая Книгу. Пытаясь унять накатывающий озноб, Тан осторожно снял накидку и балахон, вытащил из баула холщовую рубаху и свитер, удобные тёплые штаны. Переоделся. Сделал вдох, выдох, и ещё вдох и выдох. Нащупал внутри рубахи и свитера заботливо пришитые с изнанки карманы. Для Книги. Учитель ничего не забыл…

Страх отступил. Эти люди, кем бы они ни были, были мертвы и не могли причинить ему зла. Они больше никому не могли причинить зла.

Примостившись у баулов на спальном мешке и поджав под себя ноги, он развернул полотенце, поставил на него термос, две миски и две кружки. Затем достал неверными руками что-то из еды и разложил поровну. О том, что умерших принято поминать, он знал из прочитанных книг в библиотеке Мрана. Арх никогда не учил его поминать умерших. Тан подумал о том, что учитель никогда не говорил с ним о смерти так глубоко, как говорил о жизни. Тан ничего не знал о том, что происходит по ту сторону.

Между тем в отсеке стало почти темно. Тан зажег свечу. Свечи нужно было экономить, пока его жизнь не определилась настолько, чтобы представлять её хотя бы дня на два, три вперёд. Но сидеть в темноте ему было страшно.

Свеча трепетала, отбрасывая блики на обшарпанные стены. Тан закрыл глаза. А когда открыл, чтобы погасить свечу, увидел, что недалеко от него сидит большая корабельная крыса. Она внимательно изучала Тана, а он — её.

Глядя на крысу, Тан вспомнил давний разговор с учителем. Однажды, когда Тан был ещё ребёнком, Арх повёл его в хранилище, где в стеклянных сосудах хранились образцы животных и насекомых, считавшихся нечистыми в тайном учении, которое постигал Тан. Показывая омерзительных тварей, которые внушали Тану безотчётный ужас, Арх насильно развернул его лицом к светящимся стеклянным колбам, и приказал смотреть, не отводя глаз. Это было жестоко. Тан смотрел на них сквозь слёзы обиды. Арх казался ему злым и безжалостным человеком.

Стоя за спиной перепуганного мальчишки, жрец положил руки ему на плечи и сказал:

— Вся нечисть мира появляется там, где появляется человек. Без человека нет ничего нечистого и чистого, доброго или злого. Только ты можешь внести порядок в этот мир. И можешь разрушить этот порядок, погрузив мир в хаос.

— И что случится тогда?

— Хаос сожрёт тебя. Он всегда пожирает тех, кто его порождает.

— А как усмирить хаос?

— Нужно отдавать миру дань. Приносить жертвы — труд, искусство, молитву, это может быть любая работа. Любая! Форма не важна — миру нужны твоё время и силы, талант и умение отдавать. Тогда энергия хаоса будет твоим союзником.

— Но ведь большинство людей живет, не давая ничего, а лишь стремясь получить…

— Такие в конце концов теряют всё… Даже самих себя.

— А сколько ему нужно отдавать дань? — спросил тогда Тан.

— Столько, сколько хватит сил. Всегда.

Тан видел крыс не раз. Ничего страшного или гадкого в них не было. Он не любил их. Но не боялся. Стараясь не нарушить равновесия внутри, глубоко дыша, Тан осторожно положил перед крысой кусок пирога. В конце концов, ему необходимо отдать миру дань, прежде чем вступать с ним в какие-то отношения.

Вжавшись в угол, он закрыл глаза, ещё раз глубоко вздохнул и задремал. Сон был чутким, тревожным. Но во сне Тан вдруг понял, что здесь, в этом неприветливом месте, ему ничего не угрожает — его сон охраняют животные и мертвецы.