Мышонок

БЕЗЫМЯННЫЕ

Своё тайное имя Ратус получил в день своего рождения. Он родился в одном из самых бедных кварталов Великого Города, в страшные дни, когда закрывались храмы, а на площадях у церквей уже горели костры из священных книг и церковной утвари. Его мать, Лея, работала санитаркой в госпитале и промышляла проституцией, околачиваясь вокруг военной части — одной из тех, которые развернулись в то время повсюду из-за эпидемий.

Забеременела Лея нечаянно, и почему-то оставила ребёнка в живых — в отличие от первых двух, которые остались в никелированных лотках абортария, где избавиться от зародышей ей помогла знакомая медсестра.

После родов ребёнка у Леи забрали. Мран заботился о том, чтобы младенцев, чьё происхождение вызывало вопросы, а родители были уличены в неблагополучии, изолировали от родителей. Но Ратусу повезло. Его почему-то вернули в тот же день.

Лея впервые в жизни почувствовала себя счастливой. Из её карих глаз, похожих на коровьи, выкатилось несколько крупных прозрачных слезинок. Её груди были полны молока, а сердце колотилось от радости. Глядя в крошечное смуглое лицо, Лея ощутила прилив нежности, которой никогда не испытывала, и подумала, что жизнь её не бессмысленна. «Мышонок…» — шепнула она и поправила тёмный вихор, выбившийся из-под фланелевого чепчика.

Почему ребёнка вернули — осталось загадкой. То ли в плотном человеческом круговороте Мрана, который всё больше напоминал мясорубку, проскользнула чья-то халатность, а может быть, и добрая воля, то ли не обошлось без вмешательства Того, о ком в Новые времена запрещалось даже упоминать. Но Лея всё равно поблагодарила Его — на всякий случай. Больше благодарить ей было некого, а весь мир был вывернут наизнанку и катился в ад.

Родители Леи не отличались религиозным рвением, но искренне считали, что Бог, обитающий где-то в недоступных для простых смертных измерениях, когда-нибудь да вспомнит о них, прозябающих на окраинах Великого Города. Он сойдёт рано или поздно с небес и дотронется до их крови и плоти, чтобы исцелить все раны, нанесённые в течение жизни нескольких поколений. Они были уверены, что Он простит все ошибки, совершённые людьми, ибо представляли Его более милосердным, нежели они сами. И хотя их образ жизни был далеко не благочестивым, как и у всех обитателей городских трущоб перед большой зачисткой, начавшейся вскоре после рождения Ратуса — они по старинке верили, что пребывание на земле лишь прелюдия к настоящей жизни.

Лее удалось выскользнуть из Мрана незадолго до того, как мышеловка захлопнулась. Бежать из Города она решила после того, как однажды, во время церемонии сожжения, увидела огненных птиц, взлетающих над кострами. Лея вовремя вспомнила, что способность видеть души горящих мучеников — смертельно опасна.

Опустив глаза, она незаметно выбралась из толпы, собрала кое-какие вещи, коляску с младенцем — и покинула Город.

До ближайшего селения безымянных её подбросил знакомый шофёр из военного ведомства. По старой памяти. Денег у неё не было.

Ратус рос трусливым и беспокойным, любил прятаться в доме, делать запасы съестного в укромных местах, и никому не доверял своих секретов, которых у него было множество. Благодаря хорошо подвешенному языку — черте, унаследованной от матери — мальчуган легко располагал к себе людей, которым было что скрывать.

Настырный, оборотистый, но очень осторожный, Ратус обзаводился связями на ровном месте, умел добывать нужную информацию и организовывать всякого рода мелкие сделки. После смерти матери он развернул целое дело по обмену товарами между селениями. Где он добывал всё это, какими тайными тропами перемещал из одного селения в другое — было тайной за семью печатями. Он был прирождённым спекулянтом. Занятие приносило ему и моральное удовлетворение, и доход, и авторитет.

Он ходил на кладбище к матери летом, когда цвели ромашки. Мать их любила, поэтому Ратус приносил их с собой охапками. Он вообще любил приходить к матери на кладбище: можно было посидеть, помолчать и не думать ни о чём плохом. Вспоминая разные незначительные мелочи из её жизни, Ратус ловил себя на том, что улыбается.

Детали, о которых он вспоминал, были незначительные, а порой — нелепые. Например, однажды Ратус надулся из-за того, что подошва на ботинке прохудилась и оторвалась, а справить новые, красивые и тёплые ботинки, как у приятеля, сына корчмаря, у матери всё не получалось. Мать обещала, но время шло… В детстве время идёт медленно, и не удивительно, что однажды у Ратуса лопнуло терпение и он поклялся, что не будет говорить с матерью, пока дело не будет решено.

Убедившись, что Ратус не шутит и действительно набрал в рот воды, Лея вдруг сказала:

— А знаешь, мышонок, как мне раньше было обидно, что у меня глаза не голубые, а коричневые? Я же всю жизнь мечтала быть голубоглазой!

Ратус от неожиданности оторопел. Мать явно переводила разговор на постороннюю тему, чтобы одурачить его. Где новые ботинки — и где голубые глаза, о которых мечтала его глупая мать?

Но вместо того, чтобы возмутиться материнским вероломством, он спросил:

— А сейчас ты уже не мечтаешь о голубых глазах?

— Нет! — засмеялась мать.

— Почему?

— Потому что если бы я была голубоглазой, то вышла бы замуж за какого-нибудь состоятельного мужчину.

— И что же в этом плохого? Была бы ты богачка, у меня было бы полно ботинок! — чистосердечно удивился Ратус. Мать говорила какие-то вопиющие глупости.

Лея взглянула на отпрыска с грустной нежностью, прижала его тёмную вихрастую голову к пышному бедру и ласково взъерошила ему волосы.

— Если бы моя жизнь сложилась по-другому, то у меня были бы другие дети. Но не было бы тебя, Мышонок. Я даже представить себе этого не могу! Мне кажется, я не променяла бы тебя ни на голубые глаза, ни на богатства. И уж тем более на какого-то чужого мужика. Ты единственный, Ратус. Будут тебе ботинки, счастье ты моё. Потерпи немножко...

Ботинки позже справили, но разговор запомнился Ратусу навсегда и приходил на ум всякий раз, когда что-то в жизни у Ратуса не клеилось. В такие минуты он думал, что не был с матерью особенно ласков. Хотя до последней минуты заботился о том, чтобы в её распоряжении были необходимые вещи, удобная одежда и обувь, вкусная качественная еда. Ему казалось, что он не сказал ей чего-то важного. Но теперь наверстать упущенное было невозможно. Мать была мертва. И единственное, что он мог сделать для неё — приносить ей на могилу ромашки. Сидя на деревянной скамейке у её могилы, Ратус чувствовал менее одиноким.

А вот живых людей Ратус не любил и побаивался. Была бы его воля — он бы, наверное, сторонился их и прятался бы от всех, как в детстве. Но род занятий обязывал его вникать в каждого нужного человека и быть общительным.

Пожалуй, главным талантом Ратуса было умение устанавливать контакты с людьми. Правдами и неправдами он выведывал имена нужных для его дела людей, а уж когда называешь человека по имени — договориться легко. Безымянные не любили открывать свои имена посторонним. Но Ратус умел обставить всё так, что имя человека оказывалось в центре всего разговора. От этого беседа обретала доверительность, и Ратус легко добивался своего: будь то сделка или возможность остаться на ночлег у какой-нибудь одинокой молодки. Память на имена у него была превосходная. Он помнил сотни имён тех, с кем сводила его судьба, десятилетиями. Потому что знал: имя в человеке — это всё, что нужно. Остальное — лишь технические детали.

Среди безымянных у него была репутация молчуна. Зная, что Ратус не болтлив, спекулянты и обычные жители доверяли ему письма и устные поручения. Ратус честно хранил чужие секреты, чем снискал себе славу надёжного человека.

Ему доверяли не только мужчины, но и женщины, вниманием которых он не был обижен, несмотря на то, что был некрасив и в любовных утехах не отличался особыми изысками. Мужчин было меньше, чем женщин — так всегда бывает после войн. А Ратус был прожорлив и похотлив, к тому же у него всегда водились запасы еды и всяческой необходимой утвари. Грубо говоря, женщины у Ратуса были едва ли не в каждом населённом пункте, который он посещал с деловыми целями. Впрочем, коммивояжер никогда не пользовался их благосклонностью даром. Благодарность за женские ласки была ещё одним его достоинством. В этих вопросах он был скрупулёзен, и всегда привозил именно то, в чём была нужда.

Связи такого рода не тяготили Ратуса: его не ревновали, но иметь с ним дело редко кто отказывался. Он присмотрел себе пару в соседнем селении, так как мечтал о потомстве. Его мечта не имела ничего общего с романтикой: Ратусу хотелось передать дела кому-то своему. Он часто думал о том, что рано или поздно станет старым. Обеспечить спокойную старость могут только дети. Отпрысков, рождённых от случайных связей в чужих домах, он не признавал, хотя в помощи не отказывал, и старался обеспечить их сытость, как мог. Однако ему хотелось иметь своё гнездо, не осквернённое до него другими.

Он начал опутывать отца и мать своей избранницы долговыми обязательствами, когда той ещё не исполнилось и пятнадцати. Долги росли, Ратус демонстрировал великодушие. А когда наступил день расплаты, он легко убедил родителей приглянувшейся ему девушки, что жизнь в его доме для неё будет наилучшим вариантом. Скорее всего, так оно и было, так что в этой сделке выиграли все.

Девушка оказалась покладистой и сообразительной. Через пять лет он уже был отцом двоих детей. Тем временем на селения безымянных обрушился голод — отчасти из-за неурожая, отчасти — из-за того, что не было должной организации в хранении продуктов. Люди уже не были такими беспечными, как до войны и изгнания из Города, но научились не многому, так как были разобщены.

Ратус обрадовался голоду, так как давно лелеял одну трудную задумку. Через надёжных людей он договорился об обмене на еду товара весьма деликатного свойства. Это были дети. В селениях было полно сирот. В голодные годы они становились, что называется, лишними ртами. Ратус умел найти подход к нужным людям, предложить хорошую сделку. В округе его знали и были уверены: он не сболтнёт лишнего и не обманет. Поэтому, когда пришёл голод, Ратус оказался готовым к нему, и давно задуманное дело начало было уже расцветать.

Для сделок делец вынужден был поддерживать партнерские отношения с жителем из Мрана. Ратусу иногда казалось, что это существо не совсем живое, и приходилось брать себя в руки. Ратус испытывал перед такими встречами лёгкий суеверный ужас. Обмен происходил в условном месте, недалеко от одной из глобальных ферм, производивших сытные и вкусные продукты. До наступления голода о таких деликатесах Ратус и мечтать не смел. Правда, было одно «но». Ратус услышав от надёжного человека, собрата по ремеслу, неприятные подробности о составе еды. Поговаривали, что химеры, служившие ресурсом для производства снеди, содержат высокий процент человеческого генетического материала, Впервые услышав об этом, Ратус поперхнулся.

Домой продукты с глобальной фермы он приносить не стал. Не смог позволить детям есть осквернённую пищу. Но и дело прекращать не был намерен. Выхода всё равно не было.

Вдаваться в более сложные этические размышления Ратус себе запретил — пресекал мысли сразу же, как только они появлялись в его голове. Это помешало бы работе, механизм которой был основан на договорённостях. Разрушать деловые контакты Ратус не имел права, это было безответственно, и значило похоронить бизнес, причём не только свой, но и всю сеть, которая только начала образовываться. Поступить таким образом было чистым сумасшествием, и к тому же свинством. Он так долго создавал репутацию. И надо сказать, она была крепкой. Покупатели были уверены: он привезёт всё в срок и не обманет. Ну а продавцы знали главное: он всегда был готов платить.

А жизнь Ратуса, которого мать в детстве называла мышонком, а некоторые коллеги за глаза называли крысой, оборвалась в самые голодные зимние дни, когда он вёз крупную партию мяса и сыра в одно из селений. О том, что ему предстоит, Ратус понял, когда увидел бледное лицо смурного парня, которого за глаза звали Душегубом.

Откуда явилась догадка о том, что судьбы не избежать, Ратус не знал. Неверными руками остановил телегу и присел у колеса, делая вид, что чинит поломку. Так он надеялся привлечь парня к разговору и как-то договориться. Ратус в глубине души всегда понимал, что за всё придётся платить. Но то, что кредитором станет именно Душегуб — даже представить себе не мог.

Прошлым летом он говорил о нём с приятелем. Тот рекомендовал его как телохранителя и проводника. Ратус навёл справки о парне, но знакомиться с ним отказался после того, как узнал о том, что тот оскверняет могилы. Брать с собой в компаньоны человека с сомнительной репутацией Ратус не захотел.

Перед тем, как Душегуб занёс над ним топор, Ратус подумал о том, что совершил огромную ошибку, не узнав тогда имя этого парня. Если бы он знал его имя — всё могло бы сложиться по-другому.

Он не почувствовал ничего. Вспышка боли была короткой, он даже не успел испугаться. А когда всё было кончено, Ратус увидел селение за лесом, занесённую снегом лесную дорогу, маленькую тёмную фигурку Душегуба, с телегой, бредущего по снегу в сторону селения. Рядом с собой он увидел мать. Она была в летнем сарафане, красивая и молодая, такая, как в детстве. Повернув его к себе лицом, она поцеловала его в лоб. Ратус с удивлением увидел, что мать — голубоглазая. В её глазах стояли слёзы. Ратус же всё поворачивал голову и смотрел на заснеженную дорогу, удивляясь всему, что происходило и ещё не веря в случившееся. Она тоже смотрела в спину уходящему Душегубу, и в её взгляде Ратусу вдруг почудилась благодарность. Из всего, что она говорила, Ратус понял только одно слово: «Мышонок». А потом он увидел всё, на что в своей прежней жизни старался не смотреть.