Цена

Младенца нарекли именем — Эрскай. Он рос крепким, как медвежонок, согласно данному от рождения имени, был молчаливым и мстительным. Друзья звали его кратким именем — Эрс.

Эйнар старел, молчал, а по вечерам пил грибную настойку, заглушая боль от жизни, с годами казавшейся ему всё невыносимей. Если бы не пристрастие к грибному пойлу и редкие плотские утехи, ради которых он иногда посещал небольшое обиталище распутниц, живших особняком, за пределами посёлка — его можно было бы считать праведником. Он не был завистливым, не жадничал, назначая плату за работу, не злословил и никого не осуждал. Да и никем особо не интересовался. Жил в своём тесном мирке, безлюдном и отгороженном ото всех. Эрса он, казалось, почти не замечал. Парень рос как-то сам по себе. Отец обеспечивал необходимое: еда, одежда. Что ещё он мог дать ему?

Эйнар тяжело избил сына только однажды, когда вместе с двумя подростками он повадился таскать трофеи с заброшенного древнего кладбища, найденного в диком лесу, в глубине заросшей чащи. Обнаружив тайник с украшениями, добытыми из могил, Эйнар выследил сына, и прямо там, рядом с разверзшейся землёй, обрушил на отпрыска всю тяжесть звериного гнева и неизбывной печали, поглотившей его неприкаянную душу после рождения сына и смерти жены. Тогда-то и услышал Эрс своё настоящее имя, произнесённое отцом: Эрскаин. Убийца, медведь-шатун, губитель душ.

Урок был усвоен навсегда и напоминал о себе сырыми осенними ночами, когда сросшиеся кости тихонько ныли, и тело откликалось на низкий вой ветра за ослепшим чёрным окном. Эрс обходил с тех пор кладбища десятой дорогой, порвал с друзьями и стал скрытным, как хищный зверь.

Иногда он думал о матери, которую не видел никогда и ничего не знал о ней, кроме имени. Память о женщине по имени Мэй, ненадолго расцветшей, как цветок, в удушливом, тёмном мире отверженных, была под негласным запретом в доме. Хранилась в душе постепенно спивающегося старика, будто ревниво охраняемый, спрятанный ото всех, клад.

Мысли о матери были подобны мимолётным коротким вспышкам. Эрс думал не о ней, а о себе, убившем её при рождении. В его мыслях не было любви, но было лишь ускользающее невнятное сожаление о том, чего он был лишён с первого дня пребывания на земле. А чего — он и сам не смог бы объяснить.

Он до мелочей помнил, когда совершил первое убийство на одной из дорог, соединяющих между собой поселения дикого мира. Это был человек с огромной повозкой, под завязку набитой жестяными коробками с мясом, сыром и льдом. Тот год был голодным, и еды хватило, чтобы дожить до весны. Отец не спрашивал, откуда привалило богатство. В мире, давно слетевшем с катушек, у всего была непомерно высокая цена.

И только перед тем, как умереть, старый Эйнар позвал Эрса и, тяжело дыша, со свистом выпуская из себя каждое слово, дребезжащим голосом произнёс то, на что не хватило духу раньше:

— Я знаю, что дела твои темны. Сколько таких дел сошло тебе с рук? Сколько их на твоей совести?

— Трое, — тихо отвечал Эрс, инстинктивно понимая, что от умирающих и мёртвых ничего невозможно скрыть.

Старик ухватил его за отворот рукава рубашки и неожиданно сильно притянул к себе. Его шёпот вдруг стал густым, а дикция — внятной, отчётливой:

— Знаешь, почему твою башку ещё не снесла эта проклятая жизнь, душегуб? Потому что она… Слышишь? Она! Заплатила… за тебя… наперёд.