69

Турхмановский парк был совсем другим сейчас, в начале мая. Не только потому, что здесь теперь ходили толпы людей: деревья озеленились, расправились в воздухе пышные кроны и, сливаясь на расстоянии в зелёную дымку, бросали вниз бархатную тень. Деревья будто бы помнили всё, что прошло под ними, и знали, что будет дальше, но им это было совсем всё равно…

Лаванда и Феликс расположились возле Дворца Культуры, прямо у его парадной лестницы. Лаванда, устав от долгого ожидания, сидела на парапете и разглядывала всё вокруг, Феликс стоял рядом и думал о чём-то своём.

Было около часа до начала конференции, и людей собралось, по-видимому, ещё не так много. По крайней мере, здесь, у старого и всеми покинутого здания, пока были только они двое. Лучше всего прятаться в толпе, — так сказал Феликс, — но это уже позже, когда они скучкуются и всё внимание будет обращено на Нонине. Пока же лучше не светиться.

По воздуху начинали разливаться сумерки — самые ранние, прозрачные, которые едва притрагиваются мягкой кисточкой. То было тепло, то вдруг прохладный ветер, скользнув по открытым плечам, заставлял вздрагивать и ёжиться. Он накрывал густым обволакивающим запахом сирени.

Если прищуриться и смотреть не прямо, можно увидеть даже, как по дорожкам парка, вокруг Дворца разгуливают нарядно одетые парочки — дамы в вечерних газовых платьях, джентльмены в смокингах, с манжетами и бабочками… Они скользят лёгкими тенями забытой сказки, играют в графинь и герцогов, баронов и маркиз. И они танцуют — танцуют под звуки старинного вальса. И, если прислушаться, уловишь простенький, но завораживающий мотив, он сохранился и по сей день и часто играет в музыкальных шкатулках. Можно даже разобрать часть слов, что нанизываются на мелодию, как бесконечная гирлянда.

«В Ринордийске всё спокойно,

Мерно башенка звонит,

Свои волны так привольно

Речка под мостом струит».

— Феликс?

— Мм?

— А как может звонить башенка?

— Ты про песню? Это о Часовой башне на Главной площади. Каждый раз в ровное время часы звонят, это имеется в виду.

Его что-то беспокоило, что-то, чем он не счёл нужным делиться, и Лаванда решила, что не стоит его отвлекать.

«В Ринордийске всё спокойно,

Всё о мире говорит.

Почему же сердцу больно?

Почему оно не спит?»

Пары кружились, почти невесомые в призрачном полусвете парка, менялись местами, мелькали белые подолы платьев… И музыка разлилась с сумерками и сиренью, чуть печальная, красивая — как могут быть красивы последние светлые деньки, когда уже точно знаешь, что они сейчас закончатся.

«В тишине полночной сада

Поменялись явь и сон.

Посмотри, как звездопадом

Озарился небосклон».

Кто-то сидел здесь вот так же, на этом парапете, много лет назад, и ждал чего-то, ждал с тревожным нетерпением, и думал о чём-то, и о чём-то мечтал… Но кто и о чём?..

«Загадай скорей желанье,

Пусть не сбудется оно,

Но до тех дойдёт посланье,

Знать кого не суждено…»

В мелодию откуда-то влился, а потом и заглушил её шум мотора. Кто-то остановился у ворот.

— Приехали, — сказал Феликс.

— А? — Лаванда вздрогнула и испуганно огляделась. — Кто? Зачем?

Феликс посмотрел на неё со снисходительным удивлением.

— Где-то витаешь опять? Кортеж подъехал, сейчас конференция начнётся.

— Аа, — она быстро и охотно закивала. — Да, точно, конференция.

— Так пойдём?

— Пойдём, — Лаванда торопливо соскользнула с парапета и последовала за Феликсом, держась несколько позади.

Народ толпился у высокого деревянного помоста, на котором установили пышно украшенную трибуну. Здесь вообще всё было украшено: деревья и столбы фонарей увесили красными букетиками гвоздики, гвоздика же плавала в фонтанах, которые теперь-то заработали на полную мощность. Струи воды взмывали в воздух и орошали деву и мантикору, и те блистали в лучах вечернего солнца, представляясь уже скорее не противниками, а двумя сторонами одного. И было шумно: оркестр разбрасывался трещащими звуками, совсем как фонтаны — брызгами воды, шёпот и шелест толпы мешался с ними, всё тонуло в блеске и гвалте.

— В апреле мне тут нравилось больше, — пробормотала Лаванда, но Феликс её, конечно, не услышал: он что-то выискивал взглядом в этом кипящем котле. Стараясь не потеряться в толпе и держаться рядом, Лаванда тоже огляделась.

Она заметила девушку в красном платье. Девушка шла от ворот сюда, к стоящим, и кругом неё странным образом создавалось свободное пространство. Приглядевшись, Лаванда поняла, в чём дело: на некотором расстоянии от девушки держалась кольцом почти невидная в толпе охрана. Складывалось впечатление, что то ли эти люди ведут её под конвоем, то ли, наоборот, она негласно распоряжается ими. Поравнявшись с Феликсом и Лавандой, девушка вдруг легко проскользнула между охранниками и едва заметным движением руки, не глядя, передала Феликсу какую-то бумагу. Он тут же перехватил листок. Девушка же вернулась обратно в круг — будто так и было. Всё произошло так быстро, что Лаванда ни за что бы не углядела, если бы стояла чуть дальше или смотрела бы в другую сторону.

Да это же Китти, вдруг поняла она. Лаванда не сразу узнала её в красном, но да — естественно, та самая Китти Башева, совсем как в телевизоре, только вживую.

Феликс мельком просмотрел бумагу и сразу отчего-то помрачнел.

— Что там? — спросила Лаванда. Он молча показал ей листок.

— Я говорил, что чем-то подобным кончится, — Феликс уже глядел сквозь толпу в сторону помоста.

Лаванда вчиталась в узкие ровные строчки — так быстро, как только успевал её ум вникать в написанное. Последние были зачёркнуты, но чисто символически — тонкой линией, за которой отлично виделись все буквы.

В смятении, не до конца даже поверив, она подняла взгляд на Феликса.

— Но… это же…

Он кивнул:

— Вот теперь начинается по-настоящему.

Китти преодолела свой путь и запросто взбежала по лестнице помоста, будто высокие каблуки ей абсолютно не мешали. Оркестр играл что-то жеманно-развесёлое. Китти улыбалась всем вокруг и смотрелась очень милой, приторно милой, как засахаренная вишенка в бокале шампанского.

— И что теперь делать? — шепнула Лаванда почти в панике. — Рассказать кому-то? Предупредить?

— Это да. Но сначала как минимум надо убраться отсюда, до того как придёт Нонине. С таким размахом, — Феликс кивнул на бумагу, — ничего хорошего нас здесь не ждёт.

Он быстро огляделся по сторонам.

— Так, дай мне пять минут, потом тоже уходи, через боковую.

И исчез прежде, чем Лаванда успела что-то ответить.

Она поспешно начала искать его взглядом, но Феликс как растворился. Лаванда понятия не имела даже, в какую сторону он направился, и некому было уже сказать, что она так и не поняла, куда ей надо уходить — в убежище или куда-то ещё. И что, если в убежище, она вообще-то не то чтобы помнит, как добраться до него отсюда. И, если уж на то пошло, не знает, где у Турхмановского парка боковой выход, если Феликс это имел в виду. То ли он сильно переоценил её способности, то ли просто не успел подумать, как часто с ним бывало.

Не найдя никаких других ориентиров или чего-то, за чем можно было бы наблюдать, Лаванда стала смотреть на помост и трибуну. Китти вещала оттуда… Трудно было понять, что именно. Она говорила что-то о том, что Софи Нонине очень рада их приходу и что это «показатель того, что наше общество обретает свою идентичность и сплочённость», о том, что Её Величество вкладывает в них так много «сил и энергии» и исключительно поэтому мы двигаемся «от прошлого к будущему», что-то ещё о каких-то расплывчато-неопределённых врагах, которые хоть и стали сильнее и коварнее, но бояться их совершенно незачем, потому что разве справятся они с целой страной, с целым народом… Впрочем, всё в словах Китти было расплывчато и неопределённо и не оставляло ни мысли в голове, только ощущение безумного карнавала — вместе с охапками цветов, и фонтанами, и флажками, и взбудораженным шёпотом толпы, и её овациями. Лаванда не понимала, чему они так радовались, чем сумела Китти зажечь в их глазах неуёмную жажду продолжения. Вся эта нарочитая любезность, пластиковый блеск, картонная улыбка, — все эти откровенно дешёвые приёмы… И как на них можно вестись.

С уверенностью Лаванда заключила, что Китти ей всё-таки неприятна и несимпатична, — неважно, была она «своей» или нет.

Но, пожалуй, пора уже уходить отсюда. Лаванда двинулась сквозь толпу куда-нибудь, где поменьше народа, чтоб рассмотреть боковой выход или хоть какой-то выход кроме главных ворот. Это оказалось нелегко: люди теснились поближе к помосту и были очень недовольны, что их раздвигают. Наконец удалось выбраться на более менее свободное место, но правая рука застряла между стоящими, браслет зацепился то ли за сумку, то ли за молнию… Лаванда рванула рукой сильнее и высвободилась, но нить, скрепляющая перья, лопнула, и белые пёрышки разлетелись по воздуху.

Далеко они не улетели — упали тут же, под ногами. Лаванде вовсе не хотелось терять их — свидетелей стольких её лет, — и она присела на корточки, чтоб собрать перья. Одно, два, десять… Вот и все (или почти все) у неё, надо будет только скрепить потом заново. Лаванда спрятала их в карман и, почувствовав вдруг на себе чей-то настойчивый взгляд, вскинула голову.

Поодаль, шагах в пяти от неё стояла Нонине. Не фотография, даже не глюк — живая всамделишная Софи Нонине.

Она стояла у стены старого здания и смотрела на Лаванду с неодобрительным подозрением. Лаванда, уставившись на неё, замерла на месте. (Что теперь делать, надо куда-то бежать, когда бежать невозможно, или прятаться, но где, да и поздно, но что-то же надо делать…)

Минуту или две они смотрели друг на друга молча. Затем Софи плотнее укуталась в плащ из крысиных шкурок, отвернулась и, больше не поворачиваясь, прошествовала в сторону помоста. Её длинное чёрное платье шелестело по земле.

Выйдя из ступора, Лаванда подскочила и бросилась прочь.

Остановившись только за углом, она прижалась спиной к стене — в попытке слиться с этой стеной, стать невидимкой. Кровь стучала в висках одной только мыслью: «Она меня видела, она меня видела…»

«Успокойся, вы всего лишь встретились взглядами».

«Это она!»

«Эй, — пришло вдруг в голову, — да ведь она и не на тебя, скорее всего, смотрела. Она же правительница, она смотрела на всех сразу… А тебе показалось, что только на тебя».

Лаванда хотела было поверить, но память её была упряма и говорила обратное. «Нет, она смотрела именно на меня!»

Хотелось только рвануть отсюда и бежать куда-нибудь — прочь из города, за полярный круг — всё равно куда.

«Ну, даже если и так, Лаванда… Во-первых, совсем необязательно, что она будет что-то делать по этому поводу. Даже вероятнее всего, что не будет. Поэтому бежать совершенно незачем. Ну, а если вдруг случится маловероятное и она всё же решит что-то предпринять… То, видимо, она уже предприняла. И тогда, будем честны, тоже бежать незачем».

Что ж, разумно. Немного успокоив загнанное дыхание, Лаванда осторожно огляделась по сторонам. По правую руку остался Турхмановский парк, оттуда долетали ещё шум и звуки оркестра, но в этот проулок люди не заходили. Слева, поодаль, открывались городские проспекты. На них было полно патрулей, Лаванда разглядела. Но, если двигаться не проспектами, а крохотными узкими улочками… Да, пожалуй, так удастся уйти незамеченной.

Она прошла немного, стараясь не срываться на бег, ведь всё нормально, она здесь просто гуляет, и совсем незачем кому-то её преследовать… Лаванда достигла так второго переулка. Тут её нервы не выдержали, и она побежала.

Софи дошла до помоста со смутным ощущением, что она только что думала о чём-то важном и что-то хотела сделать в связи с этим. Но что это было, она сейчас абсолютно не помнила. Ладно, попытается вспомнить потом, после конференции.

— Разумеется, никакие меры не затронут добропорядочных и законопослушных граждан, но следует помнить, что добропорядочность не терпит пассивности, а гражданский долг проявляется не в отсутствии нарушений, а в своевременном реагировании на изменяющиеся реалии, — скороговоркой говорила Китти. Заметив краем глаза Софи, которая как раз взбиралась по лесенке, она с той же милой улыбкой и практически без паузы продолжила. — Правительница Софи Нонине удостоила нас сегодня своим присутствием. Её Величество хочет лично говорить со своим народом, без барьеров и посредников. Поприветствуем же нашу Правительницу!

Раздались громкие овации и восторженные крики, грянул оркестр — на этот раз тяжёлые и величественные звуки, часто звучавшие на разнообразных государственных мероприятиях, они стали уже практически вторым гимном. Китти, послав последнюю улыбку зрителям, хотела было легко и незаметно ускользнуть, как она всегда делала при появлении на сцене самой Нонине, но та цепко уловила её руку.

— Китти? — поинтересовалась Софи, глядя не на неё, а на собравшихся зрителей, пока музыка заглушала голоса. — Ты меня не сдала?

— Нет, — ответила та, стоя так, будто бы просто задержалась на секундочку.

— Точно?

— Конечно, — Китти повернулась к ней и с простодушным удивлением хлопнула ресницами. — С чего вы взяли?

Софи всмотрелась ей в глаза: обычно она видела, когда человек был неискренен с ней. Но сейчас из-за этой гудящей тяжести в голове даже не сказать точно, Софи уже ни в чём не была до конца уверена. А эта девушка… Да ладно, ей ничего не стоит врать в режиме нон-стоп, сплетая слова-пустышки то в одну, то в прямо противоположную сторону. Кто поручится, что теперь она сказала правду? Это кукольное лицо ничего не выражало и могло скрывать что угодно. А могло и не скрывать.

— Ладно, допустим, я поверила, — снисходительно протянула Софи и выпустила её руку. — Не забудь позвонить! — кинула она вслед. Китти исполнительно кивнула, легкой летящей походкой спустилась с помоста и затерялась в толпе. Ничего, там везде охранники… Если и удумает что выкинуть, доведут, куда надо.

Успокоившись этим, Софи подняла взгляд и окинула им собравшуюся толпу. Цветная шевелящаяся масса… Как-то их слишком много.

Оркестр стих. Люди стоят, и смотрят, и внимают, и им надо что-то говорить.

Что-то говорить… Софи вскинула голову и решительно шагнула к микрофону.