52

С каждым разом становилось всё труднее находить повод. Не для Лаванды — она в любом случае безропотно осталась бы в убежище до его возвращения и не стала бы требовать объяснений.

Для себя самого.

В убежище был запас продуктов как минимум на месяц, то же касалось и топлива для печки. Конечно, макароны и тушёнка на каждый день — не ахти что, но это не давало повода лишний раз светиться в городе.

Сейчас он после некоторых колебаний решил, что ему крайне нужны, прямо-таки необходимы сигареты. В общем-то, это действительно было так. Но Феликс и сам понимал, насколько это нелепо: рисковать не только своей жизнью, но и вообще всем делом — ради чего же? — ради пачки сигарет.

Да хоть ради двух.

Он всё-таки взял две. И ещё шоколадку для Лав. Она же вроде бы любит шоколад. (По правде говоря, Феликс и сам сейчас был очень не прочь, поэтому сразу спрятал шоколадку глубоко в карман, чтоб не попадалась на глаза).

Но вместо того, чтоб скорее возвращаться в убежище, Феликс пошёл совсем в другую сторону. Особой цели у него не было — просто побродить немного по городским улицам.

Стены теперешнего жилища угнетали его. Хотелось выбраться из этого каменного мешка и пойти гулять по Ринордийску: походить по центру, пройтись по паркам и площадям, выйти к людям, в конце концов, — влиться в их гущу, завязать разговор, устроить что-нибудь. Он знал, чем это чревато. Ну и пофиг.

Нет, конечно, не пофиг, — осадил он себя. Это просто неразумно, бессмысленно и портит даже то, что ещё удалось не испортить.

Хорошая мысль вдруг пришла ему в голову: а почему бы не проверить, стоит ли ещё охрана около дома или уже нет. Всё равно отсюда недалеко.

Осторожно, не главными улицами он начал пробираться к своему району. Люди время от времени попадались навстречу, но это были обычные люди, и Феликса они не узнавали. Когда оставалось уже немного, он пошёл медленнее, осторожнее, то и дело останавливаясь перед углами и прислушиваясь к каждому шороху.

Вот она — родная многоэтажка. Феликс спустился к проходу во двор, где стояли ворота с солнцем. Теперь здесь не было патрулей.

А вот перед подъездом — он разглядел — да, дежурили по-прежнему и, похоже, сворачиваться не собирались. А ведь прошло уже больше недели. Интересно, на сколько ещё их хватит?

А между прочим, — вдруг подумалось ему, — это идея: совсем нелишне отследить момент, когда они уйдут. Можно наведываться сюда для проверки хоть каждый день. Если он будет действовать осторожно — а он будет, — то это вполне полезная и здравая инициатива…

Хотя нет, конечно, — вовсе не полезная и не здравая. Бессмысленная — так было бы вернее. В конце концов, даже если они уйдут, ну кому нормальному придёт в голову туда возвращаться? Это ведь вычислят мгновенно. Это теперь открытая война, и завершится она не раньше, чем будет покончено с Нонине. Ну, или с ним самим.

Если бы Лав тоже это понимала. Нет, бесполезно что-то доказывать, тупая её упёртость непрошибаема. Держать в руках оружие, способное в одночасье разрешить огромную проблему, и не пользоваться им, потому что «нельзя»! Да ведь кто такая Лав — со всеми милая и хорошая глупенькая девочка, начитавшаяся детских сказок-моралите. Они, наверно, для того и придумывались, эти сказочки, чтобы забить голову людям и сделать их безопасными для всяких сволочей вроде Нонине и всей этой ссо-шной мерзости.

Какая вообще несправедливость в том, что мел дался именно Лав. Будь Феликс в состоянии использовать его, он бы, конечно, уже давно закончил, вместо того чтоб разводить тонны философских раздумий и без конца советоваться со своей совестью, как бы тут правильнее извернуться. Его совесть точно знала, что надо делать. И он бы просто взял и сделал это.

Почему вообще возможность всерьёз поменять что-то вечно достаётся тем, кто менять ничего не будет? Таким, как Лаванда, мечтателям не от мира сего, а на самом деле — просто равнодушным эгоистам, которым нет дела ни до кого и ни до чего, кроме своих призрачных видений. Можешь загибаться у них под ногами — они так и будут смотреть вдаль и раздумывать, что сказать по этому поводу.

Голоса патрульных раздались ближе. Заметив движение поодаль, Феликс быстро отступил в тень трансформаторной будки. Скорее всего, они не специально сюда подошли, надо просто переждать.

И да, действительно — два полицая приблизились к солнечным воротам, но говорили они о чём-то своём. Даже весело говорили, чему-то смеялись. Может, они и вообще были не из патрульных, а просто проходили зачем-то мимо.

Внезапно Феликса охватило сильное желание выйти из-за будки, помахать им рукой и крикнуть: «Эй, парни, не меня ищете?» Ну, и, когда подойдут, добавить пару слов про Нонине, для надёжности. Будет очень эффектно и очень глупо.

Разумеется, он одёрнул себя и не стал этого делать. На нервной почве возникают иногда весьма странные порывы, не воплощать же их тотчас в реальность.

Немного спустя он брёл по переулкам Ринордийска, медленно возвращаясь к убежищу и стараясь выловить себе сколько-нибудь лишних минут. Вот Зелёный сквер, в нём обычно гуляют местные. А чуть поодаль, за углом, расположилась заброшенная детская площадка, где почти никогда никого не бывает. Там даже камер нет.

Если зайти туда ненадолго, это ведь ничего страшного, — подумалось Феликсу. Он поколебался, затем твёрдым шагом направился к площадке.

Это было место встречи по умолчанию, когда не оговаривалось другого. Именно из-за отсутствия камер оно годилось, пожалуй, лучше всего. Феликс убедился, что площадка, как всегда, пустует, и присел на старые цепочные качели.

Конечно, сейчас ожидать чего-то бесполезно. Условного знака не было — Феликс внимательно слушал. (В последний раз, правда, было без знака, но это в условиях форс-мажора, когда времени в обрез — ровно на три жеста через окно, которые красноречиво объясняют, кто куда едет и что по этому поводу нужно делать). Вообще же всегда приходилось ждать, когда наступит подходящий момент, а когда тот человек решит, что момент подходящий, не предугадаешь. Переубедить же его было делом ещё более безнадёжным, чем переубедить Лаванду касаемо мела: это как доказывать кирпичной стене, что тебе вообще-то надо на ту сторону. Хоть разбейся об неё, она не сдвинется.

Нет, умом Феликс, конечно, понимал, чем тут могут грозить спешка и нетерпение и что с той стороны, наверно, лучше видно, что и впрямь не время. Просто от человека, способного лёгким движением руки разрулить полный трындец, невольно начинаешь ожидать, что он при любых обстоятельствах может всё устроить как надо. А если не устраивает, то только потому, что не хочет.

Впрочем, чего хочет и чего не хочет на самом деле эта персона, о чём думает, что чувствует, — обо всём этом можно лишь гадать. Потому что снаружи — только холодное спокойствие и глянцевый блеск, ну, может быть, лёгкая усмешка в уголках рта, то ли было, то ли показалось, совсем как у тех существ, застывших в витражах Сокольского собора. Иногда это бесило Феликса настолько, что вместо обычного мягкого прикосновения хотелось сжимать до боли эти тонкие запястья, — может, тогда под оболочкой обнаружится человеческая сущность. Но в ответ могло последовать только «Ты мне так руку сломаешь» или, ещё лучше, «А ты, оказывается, поддерживаешь силовые методы воздействия?» Разумеется, последнее заявление лишало его всякой возможности настаивать на своём, даже если больше были виноваты перед ним и не он первый начал. Конечно, та персона знала, что это его уязвимая точка, знала и другие уязвимости. И в этом было что-то очень нечестное, потому что Феликс хоть и тоже знал про того человека очень многое, но постоянно казалось, что не до конца.

Он всё сидел на качелях, чуть покачиваясь, отчего они монотонно и одиноко скрипели. Он наблюдал, как на площадку опускается темнота, как вязкий густой сумрак свивается вокруг очертаний предметов и превращает их в тени. Сумрак всегда был их истинным временем — их двоих. Если бы встреча была назначена на сегодня, то примерно сейчас из-за плеча неслышно бы возникла ещё одна тень. И — очень тихо, практически без интонации — «Это я».

А что если… Шальная мысль вдруг пришла Феликсу в голову. Он же, чёрт возьми, знает адрес. Чисто теоретически… Да, только теоретически — он очень осторожно начал вращать эту мысль — можно ведь прямо сейчас прийти и постучаться. Дверь ему откроют, он знал. А на быстрый шёпот «Ты чего припёрся?» можно будет ответить: «Вообще говоря, в дежурном порядке. Тем более, давно не виделись». А потом с наглой ухмылкой усесться на диване, и пусть она делает что хочет.

Ну и на этом, собственно, всё. Причём не только для них двоих, но и вообще для всех.

«Эй, парень, если уж жить надоело, не тяни хотя бы за собой остальных».

Качели скрипнули чуть громче и пронзительнее.

Не то чтоб ему надоело, конечно. Просто это глухое молчание, образовавшееся вокруг него, и вынужденное бездействие, и всё одно к одному, — их хотелось разорвать хоть как-то, хоть чем-нибудь. Встречи нет, когда будет — неясно. На сходки не зовут и сказали не звонить без крайней необходимости — это опасно, они сами позвонят, когда он понадобится. Нонине читает каждую статью, а стало быть, и все оскорбления, что он бросает в её адрес, и не предпринимает вообще ничего — просто делает вид, будто этого не было. Лав глядит мутными водяными глазами и, кажется, не понимает ни одного его слова, не желает понимать. От всего этого иногда хотелось кричать: «Что же вы со мной делаете, сволочи?» И биться в истерике.

Он усмехнулся сам себе. Надо же, какие мы нервные. Просто какая-то богемная дамочка начала того века, а не оппозиционный журналист.

Уже совсем стемнело и взошла луна — белая пока ещё половинка диска. Не слишком поздно, но определённо пора идти.

Феликс встал с качелей, ещё раз окинул взглядом детскую площадку и, не оглядываясь больше, быстро пошёл в направлении убежища.