45

Через час или около того Феликс вернулся в гостиную из своего кабинета, где сейчас обосновался Уля, и запер дверь. Его явно что-то нервировало и злило. Лаванда (на коленях у неё всё ещё лежала открытая «Про край света») подняла голову. Глаза у неё уже закрывались, но засыпать сейчас было некстати.

— Что случилось?

— Бесит он меня, — очень тихо прошипел Феликс, руками показывая, насколько бесит. — Додумался же… Вечный примазывальщик: чтоб всё сделали за него, он подпишется. А если что, он тут как бы и не при делах. Всегда таким был, сколько его помню.

— А мне казалось, что вы друзья, — слегка удивилась Лаванда.

— Друзья… — Феликс отмахнулся. — Не, ну, я, может, временами так и считал. Но я много кого считал временами. А с ним так вообще с самого начала всё было ясно, — со смешливой горчинкой в глазах он переглянулся с Лавандой. — Уловила, на каком моменте я вдруг стал «отличным другом»? Вот так каждый раз и бывало. Надо было послать его ещё в универе. Но как же, мы же соратники, мы же за одну идею… Идиот.

— Он или ты?

— Ну, ему-то можно, хуже не будет. А я идиот. Потому что продолжаю его поддерживать.

Феликс опустился на диван, прикрыл глаза рукой. Минуту он сидел так молча.

Потом поднял голову и снова посмотрел на Лаванду.

— Ты понимаешь? — тихо сказал он. — Завтра там будет бойня.

— Может, ещё не будет? — Лаванда сама услышала, как глупо это прозвучало, но ничего другого в голову ей не пришло.

— Может не быть, конечно… Если очень сильно повезёт. Но что-то я сомневаюсь.

Она попробовала представить всё то, о чём они говорили тут, в этой комнате, — так, как если бы это были не слова, а реально происходящие события. Получалось не очень и не верилось.

— Думаешь, они решатся начать стрельбу первыми? — спросила она.

— Или будет приказ Нонине. Превентивные меры, так сказать.

— Но, может, она побоится вот так в открытую стрелять в людей?

— Нонине? — презрительно бросил Феликс. — Если что-то будет угрожать её власти, она пойдёт на что угодно. Она из тех мразей, которые ни перед чем не остановятся… Она города сровняет с землёй, если там будут против неё. Чексин ещё мог бы испугаться, что последняя поддержка разбежится, а Нонине такие вещи уже по барабану.

Лаванда хотела было ответить что-нибудь, но не смогла. Она ощущала себя ребёнком, вокруг которого вдруг всё начинает переворачиваться и ходить ходуном, и надо куда-то бежать, что-то решать, но что? Взрослые, доделанные полностью люди, наверно, могли разобраться, но она — нет.

— И что теперь делать?

— Не знаю, — устало и раздражённо ответил Феликс. — Я уже ничего не знаю. Его план — пусть делает что хочет. В конце концов, никто из нас всё равно не придумал ничего лучше.

Он резко встал, отошёл к двери. На часах было около полуночи. В комнате совсем стемнело, картинку с детьми-путешественниками уже нельзя было рассмотреть. (Лаванда, впрочем, помнила, что там: огромная гора в задумчивости и сомнениях смотрит на мальчика, скользящего вниз по её склону, и девочку, что возбуждённо прыгает внизу у подножья. В углу листа в небе реет белая чайка).

За окном дождь начинал стучать по карнизу.

— Ты, наверно, спать хочешь, — осведомился Феликс.

— Немного.

На самом деле ей очень хотелось.

— Ну, спи тогда, — он открыл дверь, шагнул наружу.

— А ты?

— На кухне посижу. Всё равно все эти… мысли… Неспокойно.

Он вышел.

Лаванда отложила книжку на тумбочку (наверно, так и не судьба дочитать когда-нибудь) и наконец прилегла. Кресло приняло её в объятия, обволокло мягкостью и покоем. Как мало нужно иногда: всего-то позволить себе закрыть глаза и не думать больше ни о чём. Лаванда погрузилась в сладкую полудрёму — предвестник глубокого сна.

Феликс, кажется, готовил кофе: негромко звенел чем-то на кухне, а до носа долетал приятный сладковатый запах.

Всё так хорошо и спокойно в эту минуту — будто и не было всех предшествующих разговоров, всех пугающих перспектив. Даже если в следующее мгновение ночь разорвётся воем сирены и яркий свет фонаря забьётся в окно — это ещё не сейчас. Сейчас — только тишина и покой.

Дрёма и впрямь обратилась сиреной — её протяжным тоскливым зовом и бесполезно мигающим сквозь снежную пелену ярким пятном. Всё уже заносил буран. Ему не было конца, от него не было спасения. Он выл, и свистел, и метал белые клочья в целом мире.

Лаванда стояла, прижавшись спиной к дереву. Оно оставалось единственным ориентиром — оно, да ещё бесполезная сирена, но к сирене не надо было сейчас идти. Вообще бессмысленно было пытаться выйти куда-либо в такой вьюге. Лаванда знала это слишком хорошо, а потому застыла без движения. Она уже почти не чувствовала холода, вообще ничего почти не чувствовала. Так, наверно, и будет теперь всегда, потому что время закончилось — время не идёт здесь. Только дерево, и ночь, и буран, и мигающий вой, — ничего никогда не переменится.

Яркий свет фонаря вдруг прорезал вьюгу. Раздались громкие мужские голоса.

— Кто там?

— Девчонка!

Одна из фигур просунулась к ней сквозь пелену.

— Живая? Давай в вертолёт, пока не закоченела!

Сам вертолёт она помнила смутно: не из тех больших и новых, что прилетали в Юмоборск, а маленький, шумный, тесный — на двух-трёх человек.

Внутри, в согревающем сумраке, кто-то из них обронил:

— Ещё круг — и возвращаемся. Здесь уже бесполезно кого-то искать.

Лаванда открыла глаза. Судя по звукам, доносящимся с кухни, прошло совсем немного времени — минуты две-три.

Снова память чудит. Лаванда перевернулась на бок и попробовала заснуть нормально, без мелькающих перед глазами тревожных картинок. За окном усыпляюще стучал дождь, и ветви порой бились в стекло, а где-то далеко раздавались глухие раскаты.

Она почти уже провалилась в сон, когда другой — громкий и внезапный — звук разбил в осколки тишину.

Били часы.

Они били звонко, не умолкали, и звук был самый что ни на есть всамделишный.

Лаванда подскочила на постели. Сердце её бухало.

Тут же, вторя часам, раздался пронзительный крик. Это из кабинета, поняла Лаванда. Не зная, зачем ей это делать, она подорвалась и выбежала в коридор.

Там она столкнулась с Феликсом. Тот тоже выскочил только что и лихорадочно прислушивался.

— Это…

— Уля, — подтвердил он. — Стой, Лав! Не заходи туда!

Но Лаванда уже ринулась в кабинет: увидеть, что же случилось. Распахнув дверь, она застыла на пороге.

Уля полулежал, неестественно раскинувшись в кресле. Лампа, прежде стоявшая на тумбочке рядом, теперь валялась на полу, провод её слегка искрил.

Всё это было настолько предельно просто и понятно и настолько не укладывалось в рамки реальной жизни, что Лаванда отвела взгляд — будто бы поискать вокруг подсказок и пояснений.

Молния за окном высветила лицо Софи Нонине. Лаванда вздрогнула. Да, это была Софи — живая, настоящая, самая что ни на есть настоящая в этой ночи и грозе. Она стояла за окном, обозревая комнату внутри, и тоже увидела Лаванду.

Миг — один только миг — они смотрели друг на друга, глаза в глаза, затем мелькнули тёмные спутанные волосы, и Софи скрылась в ночи.

Поражённая, Лаванда стояла всё так же, когда за спиной появился Феликс.

— Лав, иди на кухню, — произнёс он голосом, не терпящим возражений.

— А что с ним?

— С ним всё, — отрезал Феликс. — Иди на кухню.

Она шагнула к двери, но задержалась ещё ненамного:

— Это она? Софи?

— Да, — ответил Феликс с мрачным спокойствием.

Он не стал отсылать Лаванду на кухню в третий раз, но теперь она и сама предпочла уйти из эпицентра внезапно грянувшей катастрофы, успев только услышать ещё, как Феликс за спиной пробормотал:

— Уля… Ты идиот.

Когда наконец уехали скорая и полиция и сирены их смолкли вдали, Феликс вернулся на кухню. На Лаванду он не смотрел, да и вообще ни на что особо не смотрел. Пройдя зачем-то несколько раз от двери к окну и обратно, он прислонился к холодильнику и молча покачивался вперёд-назад.

— Что ты им сказал? — негромко спросила Лаванда.

— Что короткое замыкание, — Феликс пожал плечами, глядя куда-то в сторону. — А что я должен был сказать? Его устранила Нонине, он готовил провокацию?

Лаванда не была уверена по его тону, что сейчас можно говорить, а что нет, и вообще — что изменилось по сравнению с предыдущим вечером, а что осталось так же. Зато она вспомнила одну вещь, которая в любом случае казалась ей важной.

— Я видела её.

— Кого?

— Софи Нонине. Когда я вошла в комнату, она была за окном.

Феликс равнодушно покосился на неё:

— Тебе показалось.

— Ну почему показалось?

— Глюк на почве испуга. Это бывает.

— Да нет же! — Лаванда с убеждением всплеснула руками. — Она действительно была там!

— Нонине, — Феликс теперь повернулся к ней. — Софи Нонине. За нашим окном.

— Да, — закивала Лаванда, припоминая одновременно, что конкретно она видела. — Она была прямо у стекла, как будто висела в воздухе или стояла на чём-то. И, мне кажется… мне кажется, она меня испугалась.

— Нонине? Испугалась тебя? — Феликс беззвучно и напряжённо рассмеялся. — А, ну тогда, конечно, верю. Вообще без вопросов.

— Феликс! Ну ты же сам говорил, что она пытается всё везде контролировать! Почему она не может проследить лично, что уголь сработал как надо?

Тот посмотрел на Лаванду уже более серьёзно и о чём-то задумался.

— Так ты уверена, что видела её? — спросил он вполголоса.

— Да, я же и говорю тебе!

— Это плохо, — он нахмурился. — И, говоришь, она тебя заметила? Это совсем плохо.

— Но почему что меня — особенно плохо? — удивилась Лаванда. — Она ведь даже не знает, кто я.

— Зато отлично знает, кто я. И если поймёт, что ты со мной связана… К тому же, мы теперь оба связаны с Улей. Потому что, я так понимаю, наш разговор она слышала.

Феликс замолчал и неотрывно вдруг уставился на неё. Было видно, что какая-то идея пришла ему в голову и он полон решимости её исполнить.

— Так, ладно, Лав, — он оторвался от холодильника и приблизился к ней. — Бери мел и записывай её имя.

Лаванда насупилась и опустила взгляд.

— Я не буду ничего записывать, — сказала она тихо.

— Нет, сейчас ты запишешь. Всё, игры кончились.

— Это не игры, Феликс, — она поднялась, собираясь уйти к себе. — Я не стану убивать Софи и вообще не стану кого бы то ни было убивать.

— По-твоему, лучше, чтоб она убила нас? — Феликс придвинулся к ней, отсекая путь к отходу. — Тебя бы это больше устроило? Я и забыл, что ты тоже успела её обожествить. Пусть творится что угодно, но Нонине, что вы, — Нонине наша правительница, она неприкосновенна, как же можно.

— Да нет же! — вскрикнула Лаванда. — Я как раз наоборот вижу, что она человек, точно такой же человек, как я, как все мы. Это для вас она просто идеологический враг, которого надо уничтожить, и это не считается убийством, но так не бывает! Не бывает, что вместо человека — только чёрный силуэт, у которого единственная цель — нести всем зло и страдания. А если это не только силуэт, если там есть какие-то свои мысли, чувства, если за этим — целый чужой мир…

— Кончай рефлексировать, Лав, — оборвал он. Лаванда замолчала и удивлённо всмотрелась ему в глаза: в них сейчас бластилось что-то странное, чего она не замечала раньше. И немного опасное.

— Сейчас вопрос стоит так: либо мы, либо она, — понимаешь ты это?! — Феликс резким движением прижал её к стенке. Его рука замерла у неё на горле, и Лаванда как-то отстранённо прикинула, что, если вдруг что, вырваться она не сможет. — Ну же, сестрёнка, выбирай. Выбирай, кто тебе дороже.

— Я не имею права и не буду ничего выбирать, — холодно произнесла Лаванда.

— Она не имеет права! А оставлять подыхать столько людей — имеешь? — его пальцы сжались сильнее. — Имеешь, да?

— Не души меня.

Феликс вмиг убрал руку и отпрянул на другой край кухни. Лаванда потёрла горло. На «душить», конечно, не тянуло, но как-то он увлёкся.

— Извини, Лав, — проговорил Феликс, стоя к ней спиной. — Извини, я не хотел. Иногда… Неважно.

Его чуть заметно трясло. Через минуту он обернулся и слишком уж радостно улыбнулся Лаванде:

— Ладно, к чёрту мел, я, может, и сам чего-то не понимаю, а ты где-то права… — Феликс скользнул взглядом по кухне, остановился на двух чашках на столе. — Хочешь кофе? Вот, пей.

Он придвинул ей одну чашку, вторую схватил сам. Лаванда не то чтобы хотела. Она, однако, отпила немного, но теперь это была одновременно сожжённая и совершенно остывшая дрянь, поэтому Лаванда просто сидела с чашкой в руках. Феликс же, давясь и так и не усаживаясь, почти всё выхлебал сразу, будто боялся не успеть. То ли это тоже было делом принципа, то ли сказалось нервное потрясение.

— Чувствую, другого случая попить кофе у нас может и не быть, — он ухмыльнулся.

— Почему?

— Не исключено, что от Нонине уже едут.

— Ты серьёзно?

— Нет, — он прекратил изображать нарочитую весёлость и медленно придвинулся к окну. Задумчиво он искал что-то за стеклом. — Нет, это не в её привычках. А если б уголь, она не стала бы так тянуть. Видимо…

Феликс недоговорил и замолчал. Он что-то там себе обдумывал, и Лаванде хотелось попросить его хотя бы думать вслух. Сама она уже весьма плохо понимала, что и для чего происходит, чего можно ожидать и что предпринимать по этому поводу, и это пугало.

— А может, там всё-таки было короткое замыкание? — без особой надежды спросила Лаванда. Она бы уже охотно согласилась даже, что Софи за окном была глюком, если б это что-то меняло.

Феликс мрачно покачал головой.

— Ну почему? Гроза же… И всё такое.

— Часы били. Слышала?

— Часы? — удивилась она, но тут же вспомнила. — Да, слышала… Я думала, мне почудилось. А ты тоже слышал?

Он кивнул:

— Когда чьё-то имя сжигают — в этот момент там, где он находится, бьют часы. А потом уже всё начинается. Так рассказывают, по крайней мере… Ну, и, похоже, это действительно так.

«Всё начинается»… Лаванда задумалась. Бой часов — и все эти автокатастрофы, землетрясения в горах, взрывы в неположенном месте… короткие замыкания. И бой часов.

— Феликс?

— Ну?

— Что происходит с людьми, которых записали?

Он отвернулся, процедил неохотно:

— Ты же видела.

— Нет, ну а всё-таки? Что происходит после того, как имя сожжено? Какое-то фатальное невезение? Искривление реальности? Что?

— Ну, этого точно никто не знает. Да и тем более работа всякой мистики — скорее по твоей части. Но говорят… Это тоже, конечно, неточно и до конца неясно, но, учитывая некоторые совпадения… В общем, говорят, что в этот момент как бы оживают и материализуются страхи записанного человека: то, к чему он навязчиво возвращается в мыслях, о чём думает «хорошо, что так не происходит», что-нибудь, может быть, совсем мелкое, обычное… Оно как бы провоцируется мыслями о нём и становится реальным.

Лаванда невольно поёжилась.

— И что это может быть? Что угодно?

— В принципе, да.

Она хотела разглядеть получше свои мысли в поисках собственного варианта летальной развязки, но сразу же отпрянула назад: в этих затемнённых заброшенных закоулках могло блуждать многое, с чем не было ни малейшего желания сталкиваться.

— А у тебя такое есть? — спросила она вместо того Феликса.

— Положим.

— А что это?

— А не слишком много хочешь знать, сестрёнка? — он насмешливо прищурился, хотя в глазах никакой смешинки не было. — Такие вещи пытаются не палить. И тебе, кстати, тоже не рекомендую.

— Да я и не помню, что у меня, — она пожала плечами.

— Вот и не надо. Да, кстати, — он будто бы вспомнил о чём-то и вернулся к этой мысли. — Ты ведь не переводила документы в Ринордийск?

— В смысле? — не поняла Лаванда.

— Личное дело и всё остальное… Что там у тебя есть. Они же по-прежнему в Юмоборске, да?

— А… Да. Наверно, да.

— Тогда пора бы наведаться в наш департамент и попросить, чтоб перевели… Честно говоря, не помню, что там для этого нужно, но у них тебе объяснят лучше.

— Хорошо, — кивнула Лаванда. — Зайду как-нибудь.

— Зайди завтра. Прям с утра. Они работают с шести.

Лаванда удивлённо хлопнула глазами. Ей вообще было непонятно, с чего вдруг Феликс озаботился сейчас всякими бумажками, к которым довольно презрительно относился.

— А почему прям завтра-то? — она недоумённо покачала головой. — Сколько я тут уже без документов, вроде никто не имел ничего против.

— Ну всё равно, не надо затягивать. Просто находиться ты тут, конечно, можешь и неофициально. Но если вдруг что… Лучше, чтоб было. Тем более ближе к осени они тебе в любом случае понадобятся, что бы ты ни надумала там делать дальше.

— Н-ну ладно… Но всё равно не понимаю, к чему такая спешка, — она посмотрела на часы: было три ночи. — Уже поздно, а мы даже не спали. Может, лучше в другой день…

— Лаванда, — Феликс наклонился к ней совсем близко. — Зайди завтра. Хорошо? — и, видя, что она медлит с ответом, добавил, как что-то совсем важное и сокровенное. — Я тебя прошу.

Лаванда с недоверием окинула его взглядом исподлобья: было нечто странное в его настойчивости, и во внезапно поднятой теме, и в этом «прошу». Он будто бы что-то недоговаривал.

Наконец она кивнула:

— Хорошо.