62

Она забыла дату, отметил Кедров. Софи никогда не забывала дат исторических событий, они у неё будто хранились в особом отсеке, откуда она с лёгкостью извлекала их в любой момент. А уж такую приметную, которую и сам Кедров мог бы вспомнить…

Само по себе это ничего не значило, но если б только это. Она порой будто бы забывала свои же слова и мелкие поручения, смотрела с раздражённым непониманием, с выражением «что за пургу ты гонишь?» и только потом, как бы вспомнив, о чём речь, одобрительно кивала.

Он знал, что Софи злоупотребляет обезболивающим. Не постоянно, но периодически не выдерживает и срывается (за что, впрочем, едва ли можно было её осуждать). Но ведь так было всегда.

Тогда уголь?

Или всё сразу?

Про уголь ходили слухи — как и про другие колдовские амулеты, — что он со временем как бы завладевает «душой» владельца — его разумом, его силами… Впрочем, Кедров всегда считал это скорее народной страшилкой, чем истинным положением вещей.

Так или иначе, уголь по-прежнему у неё.

И безграничная власть — тоже.

У человека, который забывает свои собственные поручения.

У человека, который отмахивается от угрозы, способной перерасти в военный конфликт, со словами «прими меры… неважно какие… чтоб подействовало».

Меры он, безусловно, принял (вернее, передал это поручение в область, придав ему более конкретную форму), но не факт, что позднее результат устроил бы Софи. Окажется, например, что она имела в виду нечто совсем другое. (Допустим, послать их всех на строительство ГГД — вариант абсурдный, но в логику Софи вполне укладывающийся).

Возможно даже… Совсем необязательно, но это даже могло быть проверкой, изначально предназначенной для того, чтоб её провалили. Чтоб для ухода соратника был конкретный повод. Софи так уже делала.

Но пока он не мог судить, так или нет, лучше было бы заниматься конкретными поручениями. (Если его действительно списывают со счетов, это не поможет, но, возможно, оттянет время). Из оставшихся трёх, сколько Кедров понимал, самым важным и срочным Софи считала анонимное письмо.

Занявшись им, Кедров практически сразу заметил странное обстоятельство. Марка и печати, как им и полагалось, были на своих местах (печать центрального Притусконского отделения, куда поступали все письма из центральных регионов, и печать главного отделения Ринордийска). Всё выглядело вполне правдоподобно, кроме одного: изнутри на треугольнике клапана, ровно как и на лицевой стороне конверта, не было никаких следов клея, только остатки фабричной липкой полосы. Это письмо не открывалось, до того как его открыла Софи, а значит, не проходило внутреннюю проверку. Оно сразу попало в стопку бумаг.

Но печати… Кедров внимательно осмотрел их, ожидая увидеть умелую, но подделку. Но нет, с печатями как раз всё было нормально — штемпели настоящие, те самые, что хранятся в указанных отделениях и нигде более.

Не считая, конечно, точных копий со всех почтовых штемпелей, также в единственном экземпляре. Эти копии принадлежат Нонине, и, кроме неё, доступ к ним имеет только несколько человек.

И сразу — в стопку.

Чтоб подтвердить свою догадку — хотя он и так уже знал ответ, — Кедров ещё раз проглядел письмо, всмотрелся в неровные угловатые закорючки букв.

Вечный официоз и формальная вежливость благополучно убраны, надо признать. А вот каллиграфический почерк автору удалось вытравить не везде.

Кедров даже вздохнул с досадой. Как глупо. Можно было уж сразу и подписаться.