27

С наступлением вечера оставалось не так много занятий, которыми можно было увлечь себя. Голова тяжелела к этому времени, и все разговоры были уже проговорены, и всевозможные мелкие дела сделаны, и улица за окном не радовала и не звала погулять — лишь неясные силуэты покачивались в потёмках, да слепили жёлтые огни, — пустой мир, бесприютный, и даже грёзные переливы набрякали и обвисали бессмысленно.

Был телевизор, но телевизора Лаванде не хотелось больше. Телевизор утомлял, от него тянуло в вязкую тягучую полудрёму, из которой не провалиться даже в нормальный сон и из которой не выпутаться: силы сопротивляться просто деваются куда-то.

В квартире у Феликса нашлось некоторое количество книг, но по большей части это была справочная литература. Всё остальное: несколько исторических романов, не объединённых ни временем, ни местом действия, старый и толстенный сборник сатиры, цветастая книжица в мягкой обложке под названием «От любви до ненависти» некого Дж. Кессиджи и непонятно как попавший сюда томик поэзии начала прошлого века, — всё это оставляло впечатление накопившегося здесь за годы случайным образом и не выкинутого только потому, что повода не представилось.

Лаванда пролистала мельком два исторических романа, но они как-то разочаровали её с первых же страниц. Остальные книги привлекали и того меньше: не хотелось даже узнавать, о чём в них написано.

Чуть погодя она, впрочем, обнаружила среди старых номеров всевозможных журналов ещё одну тоненькую книжку — «Про край света». Похоже, что детская: большие листы были сплошь украшены рисунками и только по краешкам оставалось чуть-чуть текста, ровно столько, чтоб было понятно, что происходит на картинках. Сами картинки, правда, мало походили на иллюстрации к детской книжке. Однообразные, но очень красивые, в тонах травянистой утренней дымки, снега горных круч и розоватого касания зари, они были как бы чуть припылёнными, присыпанными грёзой и дышали умиротворением. Склоны гор, голубые озёра, альпийские луга с россыпью неярких, но прекрасных цветов, — время здесь будто остановилось и всё дремало в зачарованном сне.

На краю света, — рассказывалось в книжке, — разлеглась древняя страна гор. Горы здесь живые: они видят всё и могут разговаривать друг с другом и года для них — как для нас несколько минут. Многое успели они повидать на своём веку, и много мудрости накопило время в их вершинах.

Долгие века страна гор оставалось нетронутой: никто не тревожил их покоя. Но один раз из большого мира сюда пришли мальчик и девочка — вот так вот просто пришли с рюкзаками на плечах и жаждой приключений. Им не было особого дела до тайн и загадок этого края, до его странного и немного печального покоя, до его неспешной жизни, скрытой от чужих глаз. Их интересовали земные и понятные вещи: они хотели с весёлым криком покататься по снежным склонам, устроить качели на свесившихся ветках низкорослых деревец, побегать за бабочками по зелёным лугам и нарвать нежных альпийских цветов, наесться сладких ягод и напиться вкусной молочной воды из холодного озера…

На этом месте у Лаванды сильно поубавилось желания рассматривать книжку дальше. Ей не нравились внезапные пришельцы, не нравился их буйно-весёлый вид, их льющийся через край избыток жизненных сил. Они нарушали зачарованный покой этого мирка, который был так хорош без них и так напоминал что-то знакомое, родное, разбивали своим криком его молчаливость и вековые грёзы.

Вот, заигравшись, девочка и мальчик вдруг заметили, что солнце уже заходит, но вместо того, чтоб уйти отсюда, они решили разбить палатку — прямо на цветущей траве луга. Лаванда надеялась, что день-два — и детям наскучит здесь, и они уйдут на поиски мест поинтереснее. Есть же много других, куда более подходящих миров для таких людей, как они, — миров больших и ярких… Пусть покинут этот край, оставив всё как было раньше.

Но так ли заканчивалась история, по мнению автора книжки, Лаванда не знала. Да и не хотелось ей узнавать. Поскучнев, она перевернула ещё несколько страниц, потом, в недовольстве и раздумьях, отложила книгу в сторону. Может, как-нибудь потом дочитает.

Ну что ж, остался только телевизор — с его царством приветливо улыбающихся клерков, лучших в мире железных дорог и сока «Чин-чин». На всё это можно смотреть часами, абсолютно не запоминая, что видел минуту назад, и постепенно утрачивать чувство реальности и самый смысл происходящего. Наверно, иногда это даже неплохо. Уж точно, не самая плохая перспектива.

Безнадёжно вздохнув, Лаванда щёлкнула кнопкой пульта и уставилась в медленно разгоравшийся экран.