47

Департамент, в который пришла Лаванда, был приземистым серым зданием с маленькими окошками и облупившейся краской на стенах. Он впустил посетительницу, но далее равнодушно отмалчивался и ничем не подсказывал, куда идти теперь.

Номер кабинета — сто первый — она помнила, но где это? На каком этаже, в какое крыло ей нужно? Было абсолютно неясно.

Лаванда понадеялась на свою удачу, которая иногда будто бы вспоминала о ней в трудные моменты, и попробовала отыскать кабинет сама. Она переходила то выше, то ниже по лестницам, заворачивала в узкие коридоры с обшарпанными стенами и всматривалась в цифры на дверях. Так она нашла сто тридцатые и сто двадцатые, но просто сотых нигде не было. Что хуже, непонятным оставалось, по какому принципу они могут нумероваться и как располагаться относительно друг друга. Иногда тут и там мелькали люди — видимо, другие посетители. Но просто так подойти и спросить, не знают ли они, Лаванда не могла. Да и вид у них был хмурый, настороженный, будто они заранее подозревали её в чём-то.

Она шла дальше — чем дальше, тем безнадёжнее и уже больше по инерции. Другие коридоры, другие лестничные клетки и лифты… Тут всё было очень тесно, зажато, стены вокруг неприятно давили. Будто тюрьма, а не контора, устроенная для нужд людей.

В конце концов, выйдя на более просторную и светлую площадку — здесь окна были шире и чище — Лаванда отчаялась найти тут сегодня что-то и, махнув рукой на все ночные доводы про срочность, спустилась по широкой лестнице. В пролёте между перилами виднелись все этажи вплоть до самого первого. На лестницу слабенько лилось солнце.

Внизу её поджидал сюрприз: прямо напротив лестницы красовался новенькой дверью кабинет номер сто. Правда, он стоял в гордом одиночестве, и следов сто первого по-прежнему нигде не обнаруживалось. Тут Лаванда всё же рискнула спросить у одной пожилой женщины в очереди (было бы совсем уж глупо всё бросить на последнем, может быть, шаге от цели). Та с весёлой снисходительностью рассказала, что «это там, за углом, там увидите — кладовка, а рядом ниша, так вот, в той нише дверь». Лаванда опасалась, что по такому описанию едва ли сможет найти что-то определённое, запутавшись во всех этих углах, нишах и кладовках. Тёмный закуток, где к электрощиту была привалена сложенная стремянка и разило свежей краской, сначала подтвердил её подозрения. Но нет: встретилась узкая дверь без указателей, которую, очевидно, можно было посчитать кладовкой, подальше за ней стена изгибалась, образуя нишу, и там виднелась ещё одна дверь. Лаванда подошла: номер сто один, как и требовалось.

В кабинете за стойкой сидела девушка с недовольным усталым лицом — ничего общего со свежими и улыбчивыми офисными клерками из рекламы. Не взглянув на Лаванду, она что-то рассматривала на экране старого компьютера.

— Здравствуйте.

Та на момент оторвалась от своих дел: круги под глазами, нависшие тяжёлые веки, — похоже, девушка постоянно не высыпалась.

— Добрый день, — пробурчала она. И снова вернулось молчание.

Лаванда замялась, огляделась по сторонам. Она не была даже уверена, следует ли ей говорить сейчас что-то самой или не надо отрывать человека от работы.

Наконец девушка снова пробурчала:

— Вам что-то надо?

— Ну…

— Ну так что вы молчите?

Лаванда совсем смутилась и сбилась с мыслей:

— Да, я хотела… Мне нужно перенести документы в Ринордийск.

— В смысле — перенести?

— Ну, они сейчас в другом городе… где-то хранятся, а мне надо, чтоб хранились здесь.

— Девушка, это называется переприкрепление. Давайте сюда ваш паспорт.

Лаванда вытащила паспорт, передала через стойку. Она по жизни не привыкла ходить с сумкой и, как и раньше, таскала всё в карманах. Девушка как-то презрительно скривила губы на согнутую дугой книжечку, но всё же открыла её и принялась что-то вбивать в свой компьютер.

— Юмоборск? — протянула она через минуту.

— Да… Только документы не там, они, наверно, в Иржице, — спохватилась Лаванда, прикидывая, успели ли их уже перевести из хранилища в хранилище или, может, ещё нет.

— А, так вы эвакуант? — снова протянула девушка, на этот раз как будто обиженно.

— Ну, в общем, да.

— Так это вам не сюда, это в тридцать седьмой.

— Но… мне сказали, что сюда, — пробормотала Лаванда.

— Всё по эвакуации — всё в тридцать седьмой, это не к нам.

— Но это же даже не по эвакуации, — возразила Лаванда (ей очень не хотелось начинать всё сначала и искать какой-то другой кабинет, хоть она и понимала, что от споров будет мало толку). — Там же просто надо перевести документы из одного департамента в другой.

Девушка посмотрела как-то снисходительнее на этот раз, задумчиво взглянула на что-то у себя на экране (Лаванде не было видно).

— Много у вас документов?

Лаванда снова сбилась, пожала плечами:

— Не знаю… Личное дело… Может, ещё аттестат. Хотя нет, аттестата, наверно, ещё нет…

Девушка приподняла брови и ткнулась за чем-то в паспорт Лаванды.

— А, так вам ещё восемнадцати нету?

— Нету.

— Тогда это ещё нужна расписка от родителей.

— А что это? — спросила Лаванда, пытаясь прикинуть, стоит ли сейчас говорить про опекунов и подойдёт ли их расписка вместо родительской.

— Просто бумага, где они пишут, что в курсе вашего запроса и не возражают, с подписями обоих.

— Но… они сейчас не здесь.

— Это уже ваши проблемы, — девушка развела руками и, положив паспорт на стойку, снова вернулась к компьютеру. — Послушайте, у меня очень много работы. Сначала соберите все справки, не отвлекайте меня.

Уже на выходе из департамента Лаванда сообразила, что не уточнила, куда всё же подходить, если будет расписка: в тридцать седьмой или всё-таки в сто первый. На самом деле, ей меньше всего сейчас хотелось выяснять это и вообще думать обо всех документах и кабинетах вместе взятых. Подобные конторы всегда оставляли у неё тягостное чувство: они будто приковывали к земле и не давали подняться и чем дольше в них находиться, тем сильнее и заметнее происходили перемены. Свой лимит Лаванда исчерпала в разговоре с девушкой за компьютером — хватит на сегодня.

К тому же на фоне событий минувшей ночи все эти бумажечные дела казались такими мелкими и неважными…

На улице было свежо и солнечно, и Лаванда с облегчением и даже наслаждением вдохнула свободный воздух. После затхлых коридоров неубранный весенний скверик радовал, как ничто другое.

Никуда не торопясь, теперь это было можно, она прошла по тропинке между деревьев к чёрному забору с калиткой — ровному, строгому, без всяких завитушек. Департамент остался за спиной, у выхода на улицу виднелось несколько машин с мигалками, ветер шумел в ветках над головой… Тут странное чувство нахлынуло на Лаванду и смешало все краски: ей вдруг показалось, что год сейчас не тот, что и был, а лет на восемьдесят раньше, хотя забор почти такой же и здание департамента всё то же, только там теперь не департамент, а одно из тех государственных зданий, которые расцветали в «чёрное время». Ясно тогда, почему оно показалось ей похожим на тюрьму, и понятно, зачем открыты ворота: вдалеке уже слышен шум мотора и, если подождать, можно увидеть, как подкатывает и останавливается небольшое чёрное авто…

Лаванда мигнула, помотала головой. Всё вернулось, как было; она глубоко вдохнула несколько раз — прийти в себя. Да, всё по-прежнему: нахмуренный департамент с облупившейся краской, забор с калиткой, сквер в обрывках прошлогодних листьев… Здесь уже уверенно пробивалась новая зелень.

Ровным счётом ничего особенного: с ней не раз бывало такое в местах «с историей». Не стоит так уж носиться с этим. Лаванда двинулась вперёд.

Возле выхода из сквера зачем-то стояло несколько патрульных машин и людей в форме. Один полицейский как-то слишком пристально вглядывался в Лаванду, но она не придала этому значения и спокойно прошла мимо. Феликс бы сейчас уже орал «Лав, ты идиотка, нельзя проходить так близко от полицаев!», но она всё равно не понимала, почему нельзя. Разве будет им какое-то до неё дело? В конце концов, она-то не была ни к чему причастна.