43

Утро выдалось солнечным, свежим, оно брызгало жизнью, будто соком. Лаванде это было неожиданно, и делалось легко и беззаботно: после вереницы ночных видений приятно оказаться среди всего знакомого. А снилось Лаванде многое, уже и после того, как она заснула снова: какие-то странные звери, какие-то люди и города, какие-то невиданные создания, воздушные и прекрасные или воинственные и сильные, как те обитатели гор, о которых говорилось в легенде, давно минувшие грозы, закаты и рассветы, бывшие когда-то такими настоящими. Теперь же она вернулась — в свои времена и всё тот же город под солнцем.

Феликс стоял на кухне у окна, упершись кулаками в подоконник, высматривал что-то за стеклом и мурлыкал под нос какую-то песенку. Лаванда постояла недолго в дверях, пытаясь угадать, что привело его в такое хорошее настроение по сравнению со вчерашним вечером, но бросила это бесполезное занятие и заглянула в холодильник: уже изрядно хотелось есть. Внутри она обнаружила пакет мандаринового сока и банку клубничного джема.

Намазав себе бутерброд, Лаванда с сомнением поглядела на Феликса. Он, казалось, не замечал её и по-прежнему смотрел в окно.

— Ты завтракал?

— Неа, — рассеянно бросил он.

— Почему?

— Не хочется как-то.

Лаванда не очень понимала, как могло не захотеться за столько времени, и всё же намазала второй. Протянула его Феликсу:

— Хлеб с вареньем будешь?

Он покосился на её руку; поколебавшись, всё-таки перехватил бутерброд себе:

— Спасиб.

Вновь были только солнечная дымка и блистание металлической вставки на раме, кусочек ярко-голубого наверху и приглушённый шум несущихся мимо машин. Спустя время Лаванда спросила:

— Что там?

— Весна. И Ринордийск.

Лаванда не поняла. Он явно говорил о чём-то своём, только своём, и интересоваться тут было бесполезно. Она однако попробовала прояснить:

— Но весна идёт уже месяц с лишним.

— Это не считается, — отмахнулся Феликс. — Вот теперь она началась по-настоящему.

Он с хитрецой взглянул на Лаванду, затем, заскрипев и бухнув рамой, распахнул окно.

— Чувствуешь?

По правде сказать, чего-то особого не чувствовалось. Да, в воздухе порхало слегка весеннее, и было чуть теплее, но считать, что именно сейчас что-то заметно изменилось… Хотя ладно, какая особо весна здесь, где все времена года сливаются и теряются на фоне небесных проводов и высящихся крыш многоэтажек.

Феликс всё ещё выжидательно смотрел на неё.

Лаванда пожала плечами:

— Не знаю… Может быть, и есть что-то такое.

Он рассмеялся:

— Неужели не чувствуешь?

— Чувствую Ринордийск. Тут, наверно, не бывает ни зимы, ни весны в полном смысле. Как в любом большом городе.

— Ну, это ты зря, — Феликс чуть обиженно — впрочем, совсем чуть-чуть — поджал губы и отвернулся обратно к окну.

Лаванда успела уже заметить: он довольно остро реагировал на любые нелестные комментарии в сторону Ринордийска, как если бы дело касалось близкого друга. У них с городом вообще, похоже, была какая-то глубинная связь между собой.

— Нет, мне нравится Ринордийск на самом деле, — заговорила Лаванда, тоже поглядывая на окно со своего места. — Я теперь привыкаю к нему, он становится понятнее… Но с ним сложно, — она покачала головой. — Он слишком…

— Слишком что? — Феликс с любопытством обернулся.

— Слишком такой… Сложно объяснить. Он как женщина, постоянно требующая к себе внимания. Немного капризная, немного нарочитая. Актриса из драмы. И всегда чуть-чуть переигрывает.

Феликс усмехнулся:

— Хорошее сравнение. Точное. Откуда взяла?

— Не знаю… Ниоткуда, — смутилась Лаванда. Она и сама не понимала, как у неё в голове возникли такие образы.

— Ещё окажется, что Гречаев был прав, — тихо и насмешливо пробормотал Феликс и продолжил уже громче. — Сейчас, правда, город не в лучшем состоянии. Ну, как и вся страна. Жаль, что ты не застала, но здесь когда-то всё было совсем по-другому. Куда лучше.

— До Нонине? — догадалась Лаванда.

— Нет… До Нонине был Чексин. А до Чексина… Тогда я был ещё совсем малявкой. Но знаешь, — Феликс неотрывно уставился ей в глаза, будто искал отклик, — я откуда-то точно помню, что раньше было по-другому. Будто здесь была наша настоящая жизнь, а потом её отняли и спрятали куда-то, и всё изменилось. Стоит только отыскать её и вернуть обратно… — он нахмурился. — Но для этого сначала надо скинуть Нонине.

Лаванда опустила взгляд:

— Думаешь, всё из-за неё?

— Очень многое как минимум. Пока она сидит над нами, никакой жизни нам не будет. Любой светлый порыв она задушит в зародыше. Ей нужны только крысы, которые будут жрать друг друга.

Лаванда посомневалась, стоит ли озвучивать свои мысли, но решила, что на этот раз стоит:

— А если после Нонине будет кто-то ещё хуже?

Феликс несколько нервно рассмеялся:

— Хуже, чем Нонине? Этого быть не может!

Он оторвался от подоконника и собирался со смехом пройти в какую-то из комнат, но остановился в дверях:

— Мы вчера на сходке говорили с парнями — с Витькой Рамишевым, с Пурпо́ровым, — обсуждали планы. Так вот, у нас же в чём главная проблема: мало людей. Ну, нас самих — мало. Поэтому ничего и не получается. Представляешь, если б — чисто теоретически — толпа в несколько тысяч подошла бы к резиденции Нонине… Да, были бы потери от охраны и, возможно, от самой Нонине, если бы она вспомнила про уголь. Но в итоге… Со всеми бы она всё равно не справилась. В итоге победа была бы за нами.

Лаванда представила. Получилось настолько невесело и нерадужно, что больше представлять не захотелось.

— А ты бы смог повести их туда?

— Я? — Феликс, казалось, не ожидал такого вопроса, и тот застиг его врасплох.

— Да.

«Я уже поняла, что ореол трагического героизма тебе глубоко симпатичен, — продолжила она не вслух. — Но смог бы ты повести туда других, зная, что их, очень возможно, ждёт? А, братишка?»

Казалось даже, что Феликс и так прочитал её мысли и улыбнулся в ответ на них:

— Это же только в теории, Лав. Никто никого пока не поведёт. Некого вести. По-прежнему сплошная болтовня, — он со смехом развёл руками и оставил её в одиночестве.