60

Утро наступало.

Это было заметно по освещению через окошко, и Феликс поймал себя на том, что ему почти всё равно, насколько светло. Всё это неважные мелочи. (А раньше обычно радовали рассветы).

Он очень старался сосредоточиться на словах, которые выписывала его рука: тонкой непрерывной цепочкой они ложились на бумагу. Но смысла в них было не больше, чем в меняющемся освещении. Их можно было бы легко заменить на любые другие, никто не сказал бы, что написано что-то не то. Феликса это бесило, а потом вконец разочаровывало.

Он отпил ещё немного остывшего горького кофе. Несомненная гадость, но она очень подходила ко всей сложившейся ситуации. Тем более, что никчёмности вроде него только такой гадости и заслуживают.

Нет, он не никчёмность, — Феликс выпрямился, стараясь не горбиться. Он — один из лучших журналистов в компании Видерицкого, это ему не раз и не два уже подтвердили, и он в изгнании, а значит, небезопасен для режима Нонине, и к тому же не просто так тут сидит, скрываясь от властей, а работает, пишет статью…

Очередную статью ни о чём.

Эта была даже ещё более ни о чём, чем обычно. Предыдущую, написанную здесь от руки и, за неимением ноутбука, так и не напечатанную, он передал на сходке Рамишеву, и тот заверил, что свяжется с Видерицким, как только будет возможно. (Феликс не стал уточнять, будет ли возможно разобрать его почерк, и не хотел спрашивать об этом).

Эту же, последнюю, он писал, не зная даже точно, о чём, на какую тему собирается написать, просто нагромождая друг на друга яркие, но давно вторичные клише собственного производства: всё это он уже проходил когда-то. Он начал её сегодня ночью — более всего для того, чтоб занять свои мысли, не давая им ускользать в те области, куда ему не хотелось.

Но они всё равно туда текли.

«Свежая кровь», новые люди… Разве не он первый заговорил об этом — разве не он призывал их всех, настаивал, доказывал, что только так, по-другому у них ничего не получится? И что? Кто-то к нему прислушался? Кивали, говорили, что да, конечно, и оставляли всё как было. Зато один намёк Гречаева — и вот, пожалуйста.

Потому что правильно: зачем его слушать? Кто он такой? Всего лишь скандалист, маргинал, вечный шут с блескучими погремушками. Только это в нём и видят все они. Подправить атмосферу, слегка поднять настроение, послужить характерным атрибутом, — да, пожалуй. Когда надо будет делать дела, позовут других, серьёзных людей. (А ты, милый, посиди-ка в сторонке. Ты нам нужен живым, а то кто ж нас развлекать потом будет).

Ладно, пусть. Когда придёт время, он сделает то, что сделать потребуется. Он сможет, он тоже способен на подвиги. И пофиг, что сейчас его совсем невозвышенно и негероично ломает от отсутствия интернета — до такой степени, что он срывается из-за абсолютно нейтральных фраз, а руки сами тянутся к куреву. (А теперь вспомни своего кумира, парень. Оцени масштабы). Всё равно — когда настанет его момент, он просто возьмёт и сделает. Ни на чём не основываясь, Феликс верил в это — верил, что сможет.

В принципе, даже и перспектива гибели его не пугала. Гораздо хуже переживать чужую смерть рядом, хоть Феликс всегда старался не показывать этого. Тогда, с Роткрафтовым, он взял на себя большую часть всего, что требовалось сделать: организацию похорон, и разговоры с полицией (придумать убедительную версию, чтоб на произошедшее ни в коем случае не обратила внимание Нонине), и поиски надёжного неприметного места, где можно временно передержать амулет, и поднятие боевого духа товарищей (потому что ничего не кончено, и надо смотреть вперёд, и мы ещё увидим жизнь без Нонине, и т.д., и т.п.)… Он разводил активность несколько суток подряд почти без перерывов, а потом пришёл к Китти и просто плакал, уткнувшись в колени, — бессмысленно, бесконтрольно, потому что всё это было неправильно, потому что такие люди, как Роткрафтов, не должны умирать, вообще никто не должен умирать так глупо, внезапно и бесповоротно. (При Китти можно было: она и так знала его насквозь).

Когда же речь шла о собственной смерти, Феликса угнетало одно обстоятельство: её даже не заметят. Конечно, тогда, наверно, будет уже всё равно, но было как-то мерзко и горько осознавать, что никто из этих людей — тех, кто называл себя его друзьями, — не придёт даже постоять поблизости. Они могли мило беседовать с ним на сходках, смеяться его шуткам, восхищаться его речами, пить с ним на брудершафт и вообще держаться с ним, как с местной звездой, — потому что им это было весело. Подыхать он будет в одиночку.

В голове вдруг сам собой всплыл давний разговор. Когда же это было — неужели та-самая-встреча-на-факультетском-выпускном? Или всё же пораньше?

«Феликс, я не знаю; я путаюсь во всех этих словах и не очень понимаю их значения. Но когда ты будешь умирать, я буду рядом. Это обещаю».

Ему представилась сцена какой-нибудь драмы, а-ля последний акт. Один герой долго и пафосно агонизирует, возле него спокойно присаживается на корточки второй. «Я обещала, что буду рядом? Я исполняю обещание».

Да, очень драматично. И очень комично. Феликс рассмеялся, зажав рот ладонью, чтоб не разбудить сестрёнку. То ли и правда так смешно, то ли уже сдают нервы.

Впрочем, Лав всё равно скоро появилась в закутке. Глаза у неё слипались. Ещё, как видно, не проснувшись, она потянулась за хлебом и маслом, попыталась размазать огромный кусок по булке, но её рук нож не слушался.

— Так, дай-ка сюда, — вмешался Феликс, всё отнял и сделал ей нормальный бутерброд.

Лаванда, когда у неё всё забрали, безвольно опустила руки и просто стояла.

Феликс искоса взглянул на неё:

— Плохо спится?

— Мм… Почему?

— Ты всю ночь металась по постели. И что-то бормотала.

— Да? — Лаванда удивлённо похлопала глазами. — А что я бормотала?

— Не знаю, не расслышал.

Она подумала, нахмурилась:

— Плохие сны.

— Что-то из прошлого?

— Да нет… Из настоящего.

Лаванда опустилась на табуретку с другой стороны стола и принялась медленно поглощать бутерброд. Она сейчас явно была в неподходящем состоянии для пространных разговоров.

Феликс вернулся к своей тетрадке, но краем глаза продолжал следить за Лав. Он пытался вспомнить, что именно говорил Гречаев, рассказывая ему о колдовском меле.

(«Понимаешь… как любой волшебный амулет, это не просто штука, которую можно взять и использовать удобным образом. А потом отложить, и вроде как не моя, да? Нет, между амулетом и владельцем всегда возникают особого рода отношения… Я бы даже сказал, отношения похожие на человеческие, это очень личный момент. Если давить со стороны и говорить, как надо и как не надо, может получиться совсем не так. А кроме того, Феликс, скажу тебе ещё: на людей, которые поладили с таким амулетом, вообще не надо давить лишний раз. Это люди очень сильные и упорные, можно сказать — железобетонные глубоко внутри, даже если таковыми не кажутся. Не стоит их провоцировать»).

Ну, это он загнул, конечно. Кто железобетонный — вот это растрёпанное существо с опухшими глазами, у которого всё валится из рук? Ну, даже не смешно. Феликс скорее бы поверил, что Гречаев как-то ненароком влюбился в кузину, вот и преувеличивает. Нет, ну, в принципе… почему бы и нет. Ему самому, понятно, сложно оценить, но, пожалуй, Лав можно назвать симпатичной. Возможно, в ней даже есть какая-то своя красота. Какая-то очень своя.

Он вернулся было к записям, чтоб не думать о всяких глупостях, но тут заговорила уже Лаванда:

— Слушай, а этот человек, который приходил к тебе сюда… это тоже была Китти?

(На самом деле, в том числе на эту тему Феликс сейчас активно пытался не думать, но не объяснять же это Лав).

— Да, — кивнул он.

— А кто ей звонил?

— Нонине.

— Нонине? — удивилась Лаванда. — Ночью?

Феликс нахмурился:

— Нонине может в любой момент ей позвонить и потребовать к себе. Китти при ней иногда по двадцать часов кряду. Я не знаю, как она там справляется, если честно. Это уже какая-то каторга. Я бы не выдержал.

— А человек так может? — с сомнением отозвалась Лаванда.

— Китти много что может. Я, правда, не всегда понимаю, зачем она это делает.

Ему вдруг вспомнилось ещё кое-что, странным образом связывающее этих двух девушек, которые даже никогда не встречались.

— Как, ты говорила, назывался твой посёлок? — весело кинул он.

Лаванда отвела взгляд.

— Ниргенд… — пробормотала она. — Или что-то вроде того.

— Тогда чисто теоретически вы с ней могли пересекаться.

— Она… там была?

Феликс кивнул:

— На втором курсе у нас проходила практика: надо было отправиться в какой-нибудь город или посёлок (там дали целый список) и сделать развёрнутый план репортажа о том месте. И этот самый Ниргенд тоже стоял в списке. Понятно, туда никто не хотел ехать: это была зима, да и транспорт ходил с большими перебоями… Короче, все тихо надеялись, что им достанется что-нибудь другое. А Китти именно туда и поехала. Причём, ей это не сверху дали, она сама попросила, — Феликс с недоумением развёл руками, его действительно до сих пор удивляло всё это. — Там оставалось ещё полно мест получше, было из чего выбрать… Да даже если б не оставалось — ну, нашли бы ей что-нибудь нормальное. Она всегда была на хорошем счету — и у преподов, и в деканате… В общем, никто бы не послал её туда, если б она сама не захотела.

Лаванда ничего не произносила и только внимательно слушала, не отрывая взгляда.

— Я ж тогда решил погеройствовать, — продолжил Феликс насмешливо. — Пришёл к ней и предложил поменяться. У меня был ринордийский регион, все эти посёлки под столицей… Говорю, чего ты туда поедешь — в заполярье, куда-то к чёрту на кулички? Ещё, говорю, не вернёшься оттуда. Давай, оставайся, я поеду.

— И что она ответила? — поинтересовалась Лаванда.

— Посмеялась, сказала, что это очень далеко от Ринордийска и что я там загнусь через неделю. — Феликс усмехнулся. — Ну, кстати, сама она нормально вернулась — ровно через месяц, как и планировалось.

Лаванда молчала и что-то тщательно обдумывала.

— Вообще, — медленно начала она, — всё, что ты про неё рассказываешь… всё это похоже на искупление какой-то большой вины. Как если б человек когда-то что-то сделал, а потом всё время пытался бы компенсировать это.

— Да какая у неё могла быть большая вина? — фыркнул Феликс.

— Ну, или просто неспокойная совесть. Не знаю, мне почему-то так кажется.

— Вообще, ходили слухи… — он нахмурился и тут же оборвал сам себя. — Но это только слухи, конечно.

— Ну?

— В общем, кое-где шептались, что она приходится дальней родственницей кому-то из ближайшего окружения этого… что был в «чёрное время»… ну, ты поняла, — Лаванда коротко кивнула. — Притом даже не по прямой линии, а через каких-то братьев-племянников. В общем, что-то такое, — он неохотно отмахнулся.

— Даже так? — Лаванда подняла брови.

— Но это, конечно, только слухи, — быстро повторил Феликс. — Просто кто-то выдумал. Может, даже из зависти, не знаю.

— Почему ты так уверен?

— Потому что это полный бред, — он раздражённо взмахнул руками. — Где Китти и где все эти сволочи? Просто чья-то неудачная выдумка, ничего больше.

Лаванда продолжала смотреть с сомнением: кажется, все его слова не очень её переубедили.

Феликсу лень было с ней спорить. Вместо этого он думал, что действительно часто не понимал многого, что делала Китти.

Как не понимал, зачем так упорствовать и настаивать именно на словесных извинениях, если обида была не совсем мизерной.

Как не понимал, зачем постоянно прятать такие шикарные густые волосы в пучок или хвост.

Как не понимал, как у неё всё-таки получилось тогда вернуться из Ниргенда вовремя.

Близится конец зимы, их маленькая группа собралась в учебном кабинете, чтоб разобрать итоги практики.

Молодой препод — чуть постарше их самих — то и дело смотрит на наручные часы. Прошло около двадцати минут с начала занятия.

— Башеву можем не ждать, я так понимаю, — говорит он наконец. И прибавляет тихо, как секретную информацию. — Там, говорят, транспортный коллапс… сильный снег и вообще чёрт знает что на дорогах. Да и все эти блокпосты по пути… Ну, южная война же, знаете. В Ринордийск сейчас, вроде, вообще строго по пропускам. Не думаю, что она через всё это сегодня проберётся.

Он собирается начать, но в этот момент хлопает дверь.

В кабинет входит Китти — как всегда идеально аккуратна и полностью в чёрном.

— Извините, господа, поезд задержался, — легко цепляет пальто на вешалку. — Сугробы на рельсах.

Она проходит и как ни в чём не бывало садится за стол — будто тут и сидела. Перед собой на парту кладёт большую толстую папку с надписью «План репортажа».

— Китти?

Она удивлённо поднимает глаза:

— Что?