65

Друзьями… Да разве не все они были друзьями?

Кедров щёлкнул выключателем. Свет слабенько озарил его каморку. Молча встретила живущая здесь пустота. Она всегда встречала его после работы. Они были похожи и настолько уже породнились, что сложно было различить.

Кедров с минуту постоял посреди комнаты, оценивая обстановку, достал из секретера флягу. Сегодня можно. Сегодня, наверно, уже всё можно.

Прости, Софи.

Их было двенадцать — двенадцать уличных пацанов, кучкующихся по дворам и подворотням, и Волчонок — прибившаяся к ним девчонка, не пойми откуда взявшаяся впервые. Разумеется, она не имела никаких шансов на главенство, но прошло время — и именно Волчонок повела их, именно за ней они следовали.

Их было двенадцать — двенадцать повстанцев, мятежников, участников Сопротивления. Софи была их лидером, их негласным командиром, их боевым товарищем, их названой старшей сестрой.

Их было двенадцать — двенадцать людей Софи Нонине, вместе с ней наследовавших власть над новым, неведомым пока государством, которое только предстояло создать общими усилиями.

Где была точка излома, за которой всё пошло не так, а огненное колесо закрутилось со страшной силой, метая пылающие стрелы?

Может быть, той зимой… Кедров не раз думал об этом и иногда даже казалось, что он прав. Это был четвёртый год правления Софи Нонине, незадолго до первых и единственных перевыборов. Выдалась очень холодная ветреная зима, и Софи сильно и долго болела. Может быть, дала о себе знать простреленная и так и не залеченная толком рука… Иногда, впрочем, Кедрову всё это представлялось одним большим спланированным представлением: очень уж ловко всё совпадало и служило дальнейшим планам Софи… Но нет же — он ещё раз вспомнил, как это было и что он видел, — люди не могут так притворяться, этот человек действительно умирал.

…Нонине не выходила из своей комнаты уже несколько дней. Она никого не звала к себе, а сами они не решались зайти.

Вместо этого они тихо расхаживали по комнатам резиденции с торжественными и сдержанно-печальными лицами, будто говоря друг другу: вот видите как. Они не разговаривали в полный голос и, разумеется, не делали никаких заявлений — ведь формально ещё ничего не было ясно. Однако уже сходились по двое, по трое, шептались между собой, рассуждали — конечно, не всерьёз, конечно, только так, абстрактно говоря, — но вот если бы… Мы же могли бы договориться, к примеру, вот так.

Для Кедрова всё это отчётливо отдавало мерзинкой. Он никогда не был поборником нравственности, но свои представления о долге и личной преданности у него имелись. И представления эти говорили, что это неправильно — под шепоток делить государство Софи, когда она сама, по-прежнему живая и всё ещё действующая правительница, не может помешать им.

Кедров всё же подошёл к двери её спальни и постучался. На стук не ответили. Дверь, однако, была не заперта. Поколебавшись, он всё-таки решился войти.

Софи лежала на кровати без единого движения. Глаза были закрыты, волосы — беспорядочно рассыпаны по подушке, лицо походило на восковую маску. Даже дыхание не прослеживалось.

Кедров присел на корточки возле кровати.

— Софи, — тихо позвал он.

Она не ответила.

— Софи…

Ну не могла же она сейчас взять и умереть.

— Софи! — окликнул он громче.

Она тяжело разлепила глаза. С минуту просто смотрела — видимо, пытаясь сообразить, кто перед ней. Наконец в её взгляде промелькнуло узнавание, и она охрипшим голосом выговорила:

— Попить дай.

Однако вскоре Софи неожиданно и довольно быстро пошла на поправку. Шёпот среди пар и троек, конечно, сразу прекратился, и все сделали вид, будто ничего такого и не было. Через неделю, проводя собрание в их узком кругу, Софи держалась уже твёрдо и уверенно, разве что была чуть бледнее, чем обычно, и чуть официальнее.

Внутренние враги, — впервые сказала в тот раз Софи. Вы их не замечаете, зато я прекрасно вижу. У нас очень много внутренних врагов. И они куда ближе, чем можно подумать.

Я должна быть уверена, что могу положиться на каждого из вас, — сказала Софи, оглядывая их всех, стоявших вокруг. — Должна знать точно, что если попрошу прикрыть меня с тыла, то не получу ножа в спину. Не подавайте мне повода сомневаться в вас.

И они обещали, что не подадут.

Пожалуй, это было одно из последних собраний, где присутствовала вся их старая сплочённая компания проверенных друзей.

Быстрицына, Эппельгауза и Тортурова судили по обвинению в госизмене, совершённой незадолго до окончания южной войны. Вдруг выяснилось, что эти трое на самом деле поддерживали контакт с местными сепаратистами и хотели, объединившись с ними, свергнуть власть Нонине и разрушить страну. Дело около года не сходило с главных полос газет и шло медленно и показательно, на публику. Для Тортурова и Эппельгауза оно кончилось пожизненным заключением, и больше о них не слышали (не исключено, что они уже успели отбыть его). Быстрицына же — курчаво-чёрного и большеглазого Макса Быстрицына — таскали по разным заседаниям ещё около полугода, затем его следы затерялись. (Похоже, с ним у Софи были личные счёты. А может, и нет).

Уже после присвоения Софи титула Правительницы грянул ещё один скандал — с Георгом Аметистовым, — не получивший, впрочем, широкой огласки в массах.

Остальные уходили и того тише: лишь под аккомпанемент возвышенно-скорбных заявлений новостных дикторов, занимавших один-два дня.

Савровский погиб вместе с пароходом «Звезда Цирцеи», на первое плаванье которого его долго и умилительно приглашали и который затонул, лишь немного отойдя от берега. Причина катастрофы выяснена не была.

Акшутин попал под обвал в скалах под Ринордийском. Никто не знал и не мог даже предположить, что он делал там глубоким вечером, будучи человеком исключительно городским, и почему в таком уж случае пребывал там в полном одиночестве.

А вот с Валипаевым вышло совсем глупо. Ну надо же было оборваться лифту, когда в нём находился индивид, всю жизнь старательно лифтов избегавший. Двадцатый этаж, срочное поручение и перекрытый намертво участок лестницы — как раз плановый ремонт. Это было даже смешно, смешно и очень жутко, потому что подобным образом мог шутить только один человек.

Иногда же так и оставалось неизвестным, что и как всё-таки произошло. Юнкер, Дольцев, Кавенский… Все эти ребята просто один раз не появились на работе и вообще больше нигде не появились. (Может быть, их съела мантикора).

Кедров мог только строить догадки, был ли во всех этих происшествиях замешан колдовской уголь или Софи пользовалась и другими методами… Хотя нет, почему, касаемо одного случая он знал точно: сам руку приложил. Так что не одна Софи… Конечно, не одна.

Это было около двух с половиной лет назад. Софи пригласила его поздно вечером в резиденцию, но не в кабинет, а в личные покои. Так она делала, если разговор был очень важным и строго конфиденциальным или — что тоже случалось в прежние годы — ей просто хотелось поговорить с кем-нибудь.

Софи, казалось, была чем-то расстроена: всё вертела в руках бокал вина, но так ни разу и не отпила из него, спросила какую-то мелочь и, похоже, сразу же забыла ответ, как и сам вопрос, но всё больше молчала и над чем-то раздумывала. Молчал и Кедров: зная её привычки, он предполагал, что самое важное она скажет позже и надо подождать.

И действительно.

Неспешно перехватывая бокал из руки в руку, Софи спросила как бы невзначай:

— А ты не знаешь, случайно, где сейчас наш общий друг?

— Вольдемар? — удивился он.

— Да.

(Вольдемар Замёлов, их единственный оставшийся общий друг…)

— Не знаю, Софи. Мы почти не пересекаемся в последнее время.

Это было правдой: вот уже несколько месяцев Кедров пребывал в состоянии перманентного загруза в виде штатной работы и многочисленных особых поручений.

Софи подошла к столу, поставила на него бокал. Медленно, отчётливо проговаривая каждое слово, она сказала:

— Он сейчас на юго-востоке Ринордийска. В тёплой компании своих западных знакомых. Делится соображениями, как бы лучше устроить переворот и убрать меня отсюда.

Кедров даже не сразу нашёлся, что ответить. Ни по одному каналу связи к нему не поступало подобной информации, хотя было много куда менее приметных мелочей. Да и вообще: Вольдемар — и западные агенты…

— Но это же… госизмена.

— Да, — кивнула Софи. — Это предательство.

— А это точно?

Софи метнула в него такой взгляд, что Кедров тут же опустил глаза, проклиная себя за столь глупый вопрос.

Но Софи уже будто забыла про него и рассуждала сама с собой:

— Подумать только — Вольдемар. От него я этого не ожидала. Хотя, наверно, пора было уже привыкнуть, что этим всегда кончается. Вокруг одни предатели, ни на кого нельзя положиться… Правда, Эндрю?

Он чуть было не ляпнул механическое «правда» в ответ, но вовремя сообразил. Опять эти её чёртовы вопросы-ловушки. И у кого только она подхватила эту манеру?

— Софи, ты прекрасно знаешь, что можешь положиться на меня, — ответил Кедров.

Она с сомнением взглянула на него:

— Да?

Он кивнул.

Софи постояла ещё в задумчивости, достала из кармана револьвер. Кедров не помнил, чтоб она когда-нибудь использовала его в реальной ситуации, но Софи никогда не расставалась со своим оружием, даже уже будучи правительницей. Покрутив револьвер в руках, Софи небрежно бросила его на диван и быстро направилась вон из комнаты. Огибая у дверей Кедрова, она остановилась на момент и произнесла у самого его уха:

— Ты знаешь, что делать.

И, не оглядываясь больше, удалилась.

А ведь даже сейчас, — поймал себя на мысли Кедров, — даже сейчас он не знал точно, был ли Вольдемар Замёлов и в самом деле в контакте с агентами или это просто стало подходящим поводом. Самого Вольдемара он спросить не успел…

Но если поводом, то для кого он был нужен? Новости кричали о громком и дерзком, но нераскрытом убийстве — и только. Тогда для самого Кедрова? Может, поэтому Софи и не воспользовалась углём на сей раз? Может, это была проверка?

Что ж, в таком случае Кедров её выдержал. Из двоих оставшихся Софи почему-то предоставила эту возможность ему.

Фляга почти опустела.

Кедров выдвинул ящик стола, достал на свет старое чёрно-белое фото. Тут были они все, молодые и весёлые, в каком-то ринордийском дворе. Наверно, кто-то приволок откуда-то фотоаппарат, сейчас уже не вспомнить, как появился этот снимок. Вся чёртова дюжина расположилась на брикетах сушёного сена: кто сидя, кто лёжа, кто стоя рядом. Волчонок сидит на самом верху, свесив ноги вниз, и победно улыбается. Она всегда любила быть над всеми остальными.

Все эти люди уже мертвы.

Кто знает за что она мстила им: за ту зиму, или за первые годы знакомства, или ещё за что-то неведомое… Одно было точно: Софи никогда никому ничего не забывала. Если казалось, что она махнула рукой и оставила прошлое прошлому, — это только казалось до поры до времени. Она просто выжидала подходящую минуту.

Он остался последний из двенадцати.

Почему-то Софи не тронула его за все эти годы. Может, сказалось то, что он пришёл к ней, пока остальные делили власть за дверями её спальни. Может, ей льстило, что в её подчинении — потомок того самого Кедрова, что служил другому Правителю. А может, и наоборот — она ненавидела его больше остальных и потому только сохраняла на сладкое.

Уже неважно. В любом случае это теперь не продлится долго, и финал, каким бы он ни был, близок.

Он поднял последний стакан и чокнулся им с пустотой.

За тебя, Софи. За то, что я сдал тебя сегодня.