24

Он выставил Лаванду по довольно дурацкой причине. И нет, она не имела ничего общего с тем, что, как ему показалось, проскользнуло в глазах кузины. Да и не могла иметь.

Феликс через силу оторвался от череды своих же слов, которые становились слишком громоздкими, слишком картонными и кричащими и уже начинали утрачивать всякий смысл. (Сколько боролся с этим — и всё равно каждый раз возвращается всё туда же, стоит только чуть устать или просто быть не в духе). Краем сознания он уловил, что минут двадцать назад хлопнула входная дверь и кто-то прошёл во вторую комнату. И ничего не последовало — значит, Лав вернулась.

Он невольным движением задвинул блюдце за кипу журналов и потянул носом воздух.

Курево. Просто нужно было покурить. Прямо-таки необходимо. Желательно, в неконтролируемых количествах.

Эту привычку он подхватил ещё в университете: тогда, во время самых первых, скорее любительских статей Феликс курил постоянно, пока, обдумывая нужные слова, ходил по комнате. Дефицит научил обходиться и без сигарет, но, когда работа упиралась и не шла дальше, только этот старый приём и помогал.

Дымом в кабинете уже не пахло. Да если бы и пахло — что такого. Лаванда, в конце концов, не родители, от которых имело смысл тщательно прятать следы преступления. («Нет, мам, не курю. Что? Да это просто в курилке собирались, болтали… Ну, все там собираются, что такого»). Но всё равно что-то смущало в том, что Лав будет в курсе, да и вообще во всей этой привычке, казалось бы, такой по-человечески невинной. Это как… ну, как признаться, что иногда посматриваешь порно: все так делают, конечно, но есть в этом что-то гадкое, низенькое…. Недостойное — на фоне великих порывов.

Феликс бросил взгляд на часы. Судя по совсем уже позднему времени, Лаванда пришла не двадцать минут назад, как ему показалось, а скорее час. В сомнении он глянул на свои записи: попробовать закончить или всё же подойти теперь и хоть перекинуться парой слов (как-то это нехорошо получилось, днём).

Но заканчивать тут, пожалуй, было нечего, — Феликс вздохнул. Ему хотелось, чтоб его слова проносились огненным вихрем, обжигали и звали за собой, а они только теснились бестолково кучей неуклюжих закорючек. То ли он растерял квалификацию в подпольной среде, где любой антиправительственный выпад находит аудиторию независимо от качества, то ли… Впрочем, нет, причём здесь Нонине, — оборвал себя Феликс.

Он встал из-за стола и прошёл в затемнённую гостиную (Лав, по-видимому, не включала свет).

Феликс даже не сразу понял, где она: Лаванда стояла у окна, облокотившись о подоконник, и что-то высматривала снаружи, наверху.

Он подошёл к ней, встал рядом. Лаванда не обернулась. Лицо её было залито лунным светом, а глаза — странно задумчивы, будто она находилась не вполне здесь. Непонятным человеком была кузина, двойственным. От неё квартира наполнялась таким необходимым теплом — чувством, что рядом присутствуют живые люди. А когда, как сейчас, она вот так замирала и смотрела куда-то, то казалась существом нездешним, потусторонним… Будто бы и не вполне человеком.

Феликс проследил за её взглядом, но вроде как ничего там не было.

— На что смотришь? — тихо спросил он.

— Там есть звезда, — с неожиданной готовностью ответила Лаванда. — Её у меня всегда получалось найти на небе по вечерам, где бы я ни была.

— Это какая? — Феликс нагнулся, чтоб тоже хорошо разглядеть темноту наверху.

— Вон та. Она самая яркая.

— Аа, — Феликс улыбнулся. — Только это не звезда. Это Венера. Впрочем, — пробормотал он вполголоса, — именно её когда-то и называли Звездой главным образом.

— Правда? — удивилась Лаванда.

— Угу. Знаешь, — внезапно его потянуло на откровенность, — один человек говорил мне, что для него эта звезда — как маяк, ориентир… Этакий путеводный талисман. Что, когда трудно и непонятно, что делать, когда забываешь, кто ты и зачем здесь, — можно посмотреть на неё и становится легче.

— Да? — на лице Лаванды вспыхнуло живое любопытство. — А кто этот человек?

Феликс уже успел пожалеть о своей болтливости, но вовремя вспомнил, что вовсе необязательно рассказывать всё.

— Одна… моя знакомая.