3

Они наскоро позавтракали яичницей с тостами, которые после трёх дней поезда пришлись весьма кстати, и вышли вновь.

Улица жила теперь увереннее. Золотистый свет, правда, исчез за то время, что они пробыли в помещении, только небо хмурилось свысока и молча накрывало сплетения проспектов, перекрёстков с суетящимся движением и тонких, как паутинка, переулков. Временами ряды домов вдруг расходились, улица прерывала на минуту бесконечный бег, и глазам открывалась мощёная площадь или тенистая зелень какого-нибудь парка.

В Ринордийске, как заключила Лаванда, было множество парков, но Феликсу из них всех приглянулся почему-то один, почти у самого центра — Турхмановский. Видимо, близость Главной площади придавала ему особый статус: он выглядел ухоженнее, чем большинство улиц и скверов, видно было, что за ним следили. Большие кованые ворота, чёрной решёткой встающие в небо, были приоткрыты на одну створку и охотно пускали посетителей внутрь.

Людей за оградой, правда, ходило не так много: несколько там, несколько здесь, компанией или парой, но чаще поодиночке. Они прогуливались бок о бок — кто не спеша, кто почти вприпрыжку, — и, хотя они не были вместе и не знали друг друга, получалось, если замереть и прислушаться, уловить тонкий-тонкий, едва различимый резонирующий гул. Это было как на вокзале, только там люди кричали, а здесь молчали, оставляли слова мыслями, и носилась по рядам здесь скорее не злость, а… что же, что же…

— Нравится парк? — сбил всё Феликс. Он будто хвастался чем-то.

— Тут красиво, — искренне ответила Лаванда. Высокие величественные деревья и вправду нравились ей, даже без листвы. Они выглядели старыми и мудрыми, проводившими не одно поколение приветственным колыханием ветвей.

— Считаешь? Тут красиво летом, — Феликс, прищурившись, огляделся, будто припоминал что-то. — Когда включаются фонтаны.

— Фонтаны?

— Да. Идём, покажу. Сейчас, правда, тоже ничего, но летом — ни в какое сравнение. Тут тогда всё блестит, сияет и много людей. Прямо праздник жизни.

Сойдя с асфальтовых дорожек, что огибали парк по краям, они углубились в тихую, нетронутую пока сердцевину: здесь всё пронизали гравийные тропинки, а между ними прилегла пожухшая прошлогодняя трава; местами ещё сохранился снег. Феликс указал на глубокие траншеи, тут и там пересекающие землю. Изнутри они были выложены плиткой и металлом.

— Вот, это фонтаны. На зиму их выключают. Они начинают работать только в конце весны.

— Как много, — удивилась Лаванда.

— Это один большой, по сути, — пояснил Феликс. — Фонтаны переходят друг в друга и замыкаются в одну систему. Когда правил Пихтарь, ему пришло в голову сделать из Турхмановского парка парк-фонтан, у него вообще была тяга ко всяким необычным штукам. Говорят, эту идею он подсмотрел где-то за границей.

Теперь Лаванда увидела: и вправду, рытвины были соединены, перетекали одна в другую. Вот широкая пиала, а вот от неё отходит правильный прямоугольник. От него же каскад ступенек поднимается ввысь, к большой плоской плите, а оттуда, наверно, вода устремляется вниз, как с обрыва, и с грохотом разбивается о гладь пруда, взбаламучивает спокойную ширь и тонет в ней. Но сейчас только неподвижные каменные уступы стояли здесь. Царили молчание и дремлющий покой.

— Правда, — продолжал Феликс, — говорят, горожане не оценили результат: называли Пихтаря вредителем и самодуром. В парк почти перестали ходить, хотя это всегда было популярное место… Но указом Пихтаря тут всё равно продолжали всё поддерживать в идеальном порядке. Этот парк-фонтан у него был чем-то вроде идеи фикс. Впрочем, — он кинул взгляд на гуляющих людей, — кажется, нынешнее поколение не разделяет мнения предшественников.

За фонтаном — по ту сторону каскада и плоской плиты — виднелось старое здание, и вид его чем-то привлёк Лаванду. Оно стояло в глубине парка, среди зарослей кустов и, утратив, видимо, со временем все яркие краски, терялось в зеленоватых тенях. Но даже и так оставалось заметным, что когда-то оно было очень красивым.

— А что это за дом?

— Какой? — Феликс обернулся. — А. Это дэка.

— Что? — не поняла Лаванда.

— Дворец Культуры. «Дэ Ка» — сокращённо. Ну, то есть сейчас это давно уже никакой не дворец, но в прошлые века здесь часто собиралась творческая богема. Писатели, художники, музыканты… Устраивали тут сходки.

— Что, правда? А известные люди там бывали?

— И известные тоже. Никогда же не знаешь заранее, кто станет известным, а кто нет, — Феликс как-то странно всматривался в «дворец», будто видел что-то, чего там не было.

— Давай подойдём? — предложила Лаванда. Она и сама не знала, чем притягивает её старое здание, но почему-то очень хотелось оказаться ближе, погулять около него.

Феликс не возражал и даже как будто обрадовался. Подойдя, они остановились у широкого крыльца. Мраморные ступени в сетке трещин, будто шлейф платья, спускались к сухой траве; по бокам от них изломанной линией тянулись парапеты, а наверху, закрывая от взоров дверь вовнутрь, поддерживали скат крыши изящные колонны.

— А сейчас тут что-нибудь есть? — спросила Лаванда.

— Насколько я знаю, нет, — протянул Феликс. — Вроде одно время тут пробовали устроить музей, но что-то не пошло. Сейчас изредка используют для всяких выставок или чего-то в этом роде. Но большую часть времени здание пустует.

И правда, «дворец» явно был заброшен. Краска на стенах потрескалась, местами осыпалась штукатурка. Большинство окон были заставлены кусками картона или фанерой. Здесь давно не встречалось людей.

— А когда это было — когда они тут собирались? — поинтересовалась Лаванда.

— Это было их знаковое место из века в век, пока не пришло запустение, — чуть улыбнулся Феликс. — Последние встречи проходили, наверно, лет восемьдесят назад. Как раз в «чёрное время».

— А сейчас этого нельзя, да?

— Почему, можно. Просто это никому не надо.

Они примолкли. Лаванда оторвала взгляд от лестницы и фасада, обернулась и — что это? На момент ей показалось, что кусты шевелятся, что по гравийным дорожкам парка пронеслось лёгкое движение — и вот они, те, кто жили тут десятилетия назад; они все по-прежнему здесь — танцуют в закатном свете старинный вальс. Один только миг, а потом снова всё исчезло, и снова было пусто и молчаливо.

— Вот были тогда люди, — как-то мечтательно и в то же время с горечью пробормотал Феликс. — Не то что…

Он вдруг замолчал и с подчёркнуто жизнерадостным интересом начал осматриваться по сторонам.

— Не то что — что? — переспросила Лаванда.

— Ничего. Не обращай внимания.

Они не спеша двинулись обратно. Уже замаячил впереди выход из парка, но, проходя мимо собравшихся на асфальтовых дорожках людей, Лаванда притормозила. Сейчас (видимо, по контрасту с тишиной) особенно чётко стало слышно, что чуть заметный резонирующий гул невысказанных мыслей был, он не померещился. И то, что входило в резонанс, было…

Это была тревога.

Это была спешащая, отводящая быстрый взгляд тревога, за спешкой и брызжущей активностью скрывающая страх потерять в секунду всё. Это было желание успеть пожить на полную катушку сейчас, потому что потом будет только хуже: сомкнутся стены, закроются окна и двери и нельзя будет даже того, что всё ещё можно.

То же, — вспомнила Лаванда, — смутно было рассеяно и по всему городу, от окраинных улочек до главных проспектов, оно курилось над землёй и по домам и деревьям поднималось к нахмуренному небу. Но тут — вблизи от центра, в толпе людей — ощущалось отчётливее. Будто тень висела над Ринордийском.

Будто тень висела над душами людей.

— Феликс?

— Мм-да?

— А в Ринордийске всё спокойно?

Феликс взглянул одновременно с интересом и настороженностью:

— А почему ты спрашиваешь?

— Мне кажется… что-то не так с этим местом. И что-то не так с этими людьми. Вообще со всем городом. Как будто что-то угрожает. Что-то большое, тёмное. Как будто пока всё нормально, но оно выжидает.

— Ты тоже это чувствуешь? — быстро проговорил он.

— Да… Так оно и вправду есть? Это не кажется?

— Не кажется, — Феликс отвёл взгляд. Зачем-то быстро огляделся по сторонам. — В Ринордийске действительно не всё спокойно. Если хочешь, я тебе расскажу. Но только не здесь.

— Хочу, — закивала Лаванда. Конечно, она хотела. Кто откажется узнать тёмные пугающие тайны.

— Тогда пойдём к фонтану. Там безопаснее.