Глава 25 Птичка

В маленькое окошко чердака заглянуло солнце.

В прозрачной полосе тёплого света танцевали пылинки. Янтарно-жёлтое пятно лениво ползло по косым стенам чердака, с любопытством трогая вышивки в рамках, украшения из перьев и ягод, книги на столе. Спустившись по цветочным узорам на дымовой трубе, солнечный луч прошелся по цветному лоскутному покрывалу и сквозь тонкий занавес каштановых волос заглянул в лицо спящему на кровати молодому человеку.

Север зажмурился, вжимаясь носом в игрушечного зайца, на котором лежал и накрывая лицо подушкой. Печная труба приятно напекала бок. Пахло побелкой и старым деревом. А еще едой: жареным яйцом и мясом.

Север высунул голову из подушек и прищурившись, оглядел комнату, залитую мягким светом. Она не помрачнела на глазах. И запах еды никуда не пропал. На этот раз всё было взаправду. И уютная тёплая кровать, и знакомые стены, и солнце.

Прекрасная погода для поездки.

Опомнившись, Север подскочил так резко, что чуть не пробил головой крышу. Чертыхаясь себе под нос и держась за макушку, он сел на кровать, дожидаться пока звезды в глазах перестанут гаденько перемигиваться. Затем, быстро нацепив ботинки, он выскочил из чердачной комнаты и с суетливым грохотом спустился по крутой лестнице.

— Влад, вставай, мы все проспали! — выпалил он, влетев в горницу.

В комнате царило солнечное умиротворение. На печке потихоньку кипел чайник. Тикали часы. Марийка с пульверизатором застыла у подоконника с цветами. Раскладушки не было, Влада тоже. Север еще раз внимательно обошел глазами комнату.

— А где пацан?

— Они утром уехали.

Марийка отвернулась и продолжила обрызгивать цветы.

— А… А я? — опешил Север.

— Ну… Ты так измотался, мы не решились тебя будить, — она поставила бутылку на подоконник и посмотрела на друга. — Только не сердись.

— А как… На чем я теперь поеду?

— Папа приедет и в следующий раз отвезет. Ты не волнуйся. Он о Владе позаботится.

— Позаботится..., — рассеянно повторил Север.

Всполошённый, но еще не проснувшийся мозг медленно запускал шестерёнки.

Зачем Ивару лишние заботы? Почему он вчера так смотрел на Влада — пристально, будто ожидая от него агрессии или карауля, как бы не исчез.

Север так сильно охнул, словно его окатили ледяной водой.

— Позаботится! Марька! Блин, он так позаботится! Ох, черт! Где мои сапоги?

Он заметался, ища по углам свою обувь.

— Выкинули. Они же все растрепались.

— Ничего подобного! В них еще можно ходить и ходить.

— Погоди ты. Что за срочность-то?

— Он же вчера его взглядом так и буравил! Он все знает! Сдаст! Он его сдаст! Я должен был сразу понять! Предупредить! Вот же баран!

— Стой, — Марийка поймала его за локоть. — Ты хочешь сказать, он правда оборотень?!

— В смысле правда...? — Север посмотрел на неё непонимающе, а потом вдруг расширил глаза и снова мощно ахнул. Еще один такой вздох, и он потеряет сознание. — Ты опоила меня! Чтобы я не проснулся, когда они уезжали. Как ты могла?! Я думал, мы друзья!

Марийка молча опустила взгляд.

— Хоть бы так и сказали, мол, Севка, твои все и так в городе, отдай нам оборотня.

— А ты бы отдал?

— Нет. Я его домой вел.

— Ты поймал оборотня, чтобы отвести домой?

Север возмущённо запнулся, не желая признавать правоту её абсурдного предположения, а потом уверенно отрезал:

— Да.

Марийка непонимающе нахмурилась. Север невольно отметил, что серьёзность не шла девушке, делая её непохожей на саму себя. Это напоминало ему, что хоть и прошло много лет, знакомы они, по сути, мало.

— Я думала, ты собирался отомстить за отца.

— Я собирался перевезти маму и Гарьку в город А про отца..., — Север закусил губу, будто стыдясь следующих слов. — Глупость какая-то… В то время, когда папы не стало, Влад еще даже под стол пешком не ходил. Как бы он кого-нибудь убил? Забил насмерть погремушкой?

— А кто же тогда?

— Я не знаю, — бессильно развёл руками Север и сел на лавку.

Уронив голову на руки, он зарылся пальцами в волосы, сжимая их до боли, чтобы заставить мозги работать.

— Может, все обойдется? — попыталась утешить Марийка. — Может, в нем не признают оборотня, и папа привезет его обратно.

— Нет. Если твой папа его узнал, то Лютомир узнает тем более. Он же его заказывал.

— Кстати, а зачем он князю?

Север горько усмехнулся. Уже второй раз ему задают вопрос, которым он сам вовремя не задался. Тогда ему, конечно, было немного любопытно, но не настолько, чтобы привлекать глупыми вопросами лишнее внимание. Вякни он перед отправкой в Явь хоть слово, его бы тут же заметили, пинком выгнали бы из отряда и отослали бы с позором домой. Но нет, хватило у дурака ума затаиться.

А теперь этот простой вопрос вызывал у него настоящую головную боль.

— Думаешь, Лютомир ему как-то навредит? — всё ещё старалась утешить Марийка, видя, что Север озабоченно молчит. — Влад же приличный молодой человек...

Север резко встал.

— Не знаю. Но не могу просто так сидеть и гадать. Пешком пойду. Всё равно надо своих повидать.

— Не надо, — твердо сказала Марийка, вскинув на него глаза.

— Что "не надо"? — не понял Север и усмехнулся. — Они от меня отреклись что ли?

Девушка поджала губы, попятилась и вцепилась руками в столешницу буфета, в который уперлась спиной.

— Марийка, — всерьез насторожился Север. — Что происходит?

— Вот теперь, — ее голос поскользнулся на подступающих слезах. — Можешь сердиться.

Это не были стратегические слезы из разряда "если заплакать — не наругают". Она всю ночь подбирала в голове слова помягче, но для того, что она собиралась сообщить не существовало правильного, безболезненного способа.

— Говори уже, не томи, — поторопил её Север, теряя терпение.

— Тетя Весса… Твоя мама..., — сказала Марийка и снова закусила губу, чтобы успокоиться и сделать вдох для продолжения. — Месяц назад она....

Марийка, недоговорив, расплакалась и отвернулась к буфету.

Сама по себе смерть Вессы не так уж сильно ее потрясла, они редко общались и были друг другу просто добрыми односельчанами. Но разговор об этом стал неожиданной и тяжелой задачей. Сердце Марийки разрывалось от жалости и вины, хотя она была не причем. Растерянное молчание за спиной избавило её от необходимости договаривать, но от этого было еще больней.

Север стоял посреди светлой горницы как мешком пришибленный и изо всех сил надеялся с секунды на секунду проснуться в вонючей, лесной землянке кентавра. Но, к его сожалению, он не спал.

***

Когда Марийка успокоилась, Север попросил ее показать мамину могилу. Просьба почему-то расстроила девушку ещё больше, но она взяла себя в руки и стала молча собираться.

Они шли знакомой Севру дорогой, по его родной улице. Он уже начал думать, что могила в лесу, за рекой. Но до реки они не дошли, остановившись у его дома.

— А где...?

Марийка указала виноватым взглядом на обугленную избу.

— Это и есть...? — Север недоверчиво покосился на развалины родного дома, а потом на подругу. — То есть, она что, прямо в пожаре...?

— Нет! Что ты! Её не стало раньше. Но когда и от чего, мы так толком и не поняли. Гаря никого не подпускала. И ничего не говорила. А потом — вот….

Север недоуменно нахмурился.

— Но зачем она дом-то...?

Марийка пожала плечами.

— Наверное, не хотела просить помощи с похоронами.

Север подошел к дому словно в первый раз видел его таким. Он только сейчас обратил внимание, что от спальни родителей — правой части дома — ничего не осталось. Наверное, оттуда пожар и начался. Север представил, как огонь добирается до лежащей на кровати мамы, и желудок подвело, как при падении с большой высоты.

Отогнав жуткие фантазии, он провёл рукой по подоконнику — странное ощущение, чуждое, словно дом этот вовсе не его, и никогда не был. Север помнил его большим, таким, что, только встав на завалинку, можно было достать до окна. А тут даже голову не нужно задирать. Но уже никто не улыбнется ему из-за васильковых шторок, не протянет пирожок в форточку. Черные провалы окон смотрели с мертвенным презрением, словно осуждали за долгое отсутствие.

Чернота внутри дома дернулась. Север отпрянул. Марийка рефлекторно наставила арбалет и приготовила зажигалку.

На подоконник вскочил черт; сморщил злую морду, зашипел и задрал хвост, прогоняя непрошенных гостей. Словно в ответ на его появление солнце спряталось за рваное облако и мир вокруг посерел.

Вчера Север не заметил, что у дома новые хозяева. Наверное, их приманил шум борьбы с пересмешником. Точнее, даже не сам шум, а атмосфера борьбы. Чертей привлекало уныние, страх, грязь и болезни. Там, где хозяйство и дух в упадке, появлялись сначала черти, а потом чертова плесень, поражающая людей безумием и отчаянием. Куда они ни за что не сунутся, так это в дом, где чисто, где люди живут без страха, смеются, любят и радуются жизни.

Отойдя от испуга, Север скорчил свирепую гримасу, схватил с земли обломок доски и замахнулся.

— А ну! Крыса рогатая! Брысь! — пригрозил он, стараясь звучать как можно увереннее и даже попробовал добавить насмешку.

Черт на это оскалился еще больше, прыгнул через голову охотника и унесся в соседний огород. На прощание Север запустил в него доской, но та просто стукнулась о дорогу и улетела в канаву. Раздосадованный промахом он скрипнул зубами.

— Падла блохастая!

Нет ярче доказательства, что дом мертв, чем наличие в нем чертей. Это бесило Севра и в какой-то мере пугало. Больно и жутко смотреть на дом, в котором знал каждый порог, каждый выступ, каждый запах и тень, и понимать, что никогда больше не пройдешь по привычному коридору, не попьёшь с мамой чаю за шатающимся столом. От прежней жизни не осталось ничего. Только угли и зола.

Север нащупал в кармане фуфайки заколку с выкованной птицей, которую не успел подарить маме. Он взял ее сегодня с собой, чтобы положить на могилу, но и это оказалось невозможно. Вложив в заколку самые теплые воспоминания о детстве, всю нежную скорбь по маме и по дому, Север оставил подарок на подоконнике. Кованая птичка даже без солнца ярко блестела на черной доске. Север надеялся, что она хотя бы сегодня не пустит в дом чертей. Но позже нужно будет сделать настоящий оберег.

Он решил еще немного постоять, побыть с мамой хотя бы в своем воображении. Да и ком в горле встал так, что слова не сказать.

За спиной послышался тонкий голос Марийки. Она негромко запела старую местную колыбельную про соколицу, которая растила соколят, а потом они покинули гнездо и завели собственных птенцов. И хоть они забыли про мать, помнили её колыбельную и пели своим соколятам.

От печальной песни и нежного голоса Марийки, сгусток горькой обиды в груди Севра начал таять, оставляя тихую скорбь.