Глава 25 Птичка

Пыльные солнечные лучи лениво ползли по стенам чердака, пока на пути им не попался спящий человек. Север зажмурился, вжимаясь носом в игрушечного зайца и накрывая лицо подушкой. Печная труба приятно напекала бок. Пахло побелкой и старым деревом. А еще едой.

Идеальное утро. И к счастью это был не сон. Север высунул голову из подушек и прищурившись, оглядел залитую солнцем комнату. Отличная погода.

Для поездки.

Охотник подскочил так стремительно, что чуть не пробил крышу. Схватившись за голову, он проклял косые потолки и свой рост, дождался пока звезды в глазах перестанут гаденько перемигиваться и с суетливым грохотом спустился по чердачной лестнице.

— Влад, вставай, мы все проспали! — выпалил он, влетев в горницу.

В комнате царило солнечное умиротворение. Соблазнительно пахло блинами. Из чайника на печке шел пар. Тикали часы. Марийка с пульверизатором в руке застыла у цветов.

Север еще раз внимательно обошел глазами комнату.

— А где пацан?

Марийка отвернулась и продолжила обрызгивать цветы.

— Они утром уехали.

— Как это? — опешил Север. — А я?

— Ну… Ты так измотался, мы не решились тебя будить, — она поставила бутылку на подоконник и повернулась к другу. — Только не сердись.

— А на чем я теперь поеду?

— Папа приедет и в следующий раз отвезет. Ты не волнуйся. Он о Владе позаботится.

— Позаботится..., — рассеянно повторил Север. Всполошенный но еще не проснувшийся мозг медленно запускал шестеренки. Зачем Ивару лишние заботы? Почему он вчера так смотрел на Влада? Не как на чужого человека. А как волк на вепря… Север так громко охнул, словно его окатили ледяной водой. — Позаботится! Марька! Блин, он так позаботится! Ох, черт! Где мои сапоги?

— Выкинули. Они же все растрепались.

— Мне что в валенках ехать?

— Погоди ты. Что за срочность-то?

— Он же вчера его взглядом так и буравил! — охотник заметался из угла в угол. — Он все знает! Сдаст! Как пить дать, он его сдаст! Я должен был сразу понять! Предупредить! Вот же баран!

— Стой, — Марийка остановила его за руку. — Ты хочешь сказать, он правда оборотень?!

— В смысле правда...? — Север снова мощно ахнул. Еще один такой вздох, и он потеряет сознание. — Ты опоила меня! Чтобы я не проснулся, когда они уезжали. Как ты могла?! Я думал, мы друзья!

— Прости.

— Хоть бы так и сказали, мол, Севка, твои все и так в городе, отдай нам оборотня.

— А ты бы отдал?

— Нет. Я его домой вел.

— Ты поймал оборотня, чтобы отвести домой?

— Да.

— Я думала, ты собирался отомстить за отца.

— Я собирался перевезти своих в город А про отца..., — Север закусил губу, словно стыдясь следующих слов. — Сомневаюсь, что это он сделал. Когда папы не стало, Влад еще под стол пешком ходил. Как бы он кого-нибудь убил? Забил насмерть погремушкой?

— Но кто же тогда?

— Да не знаю я...

Север сел на лавку у стола, уронив голову в ладони.

— Может, все обойдется? — попыталась утешить Марийка. — Может, в нем не признают оборотня и папа привезет его обратно.

— Нет. Я не могу просто так сидеть и ждать, — он решительно поднялся. — Пешком пойду. Своих-то хотя бы надо повидать.

— Нет, — твердо сказала Марийка.

— Что "нет"? Они от меня отреклись что ли? — усмехнулся Север.

Девушка поджала губы и вцепилась руками в столешницу буфета, в который уперлась спиной.

— Марийка, — всерьез насторожился Север. — Что происходит?

— Вот теперь, можешь сердиться, — ее голос поскользнулся на подступающих слезах.

И это не были стратегические слезы из разряда "если заплакать — не наругают". Она всю ночь подбирала в голове слова помягче, но для того, что она собиралась сообщить не существовало правильной, безболезненной фразы. Лучше бы она повезла оборотня в город, а отец сам объяснялся с Севром.

— Да говори уже, не томи.

— Тетя Весса...., — сказала она и снова закусила губу, чтобы успокоиться и сделать вдох для продолжения. — Месяц назад она....

Марийка, недоговорив, расплакалась и отвернулась к буфету. Сама по себе смерть Вессы не так уж сильно ее потрясла, они не были близки. Но разговор об этом с Севром стал неожиданной и тяжелой задачей. Сердце разрывалось от жалости к нему и вины, хотя она была не причем. Молчание за спиной лишь усиливало страх, перед тем, что будет дальше.

Север стоял посреди светлой горницы как мешком пришибленный и изо всех сил надеялся с секунды на секунду проснуться в лесной лачуге кентавра. Но, к сожалению, он не спал.

***

Когда Марийка успокоилась, он попросил ее показать мамину могилу. Просьба почему-то шокировала девушку, но она взяла себя в руки и стала молча собираться.

Они шли знакомой Севру дорогой, по его родной улице. Он уже начал думать, что могила в лесу, за рекой. Но до реки они не дошли, остановившись у его дома.

— А где...

Марийка указала виноватым взглядом на обугленную избу.

— Это и есть...? — Север недоверчиво покосился на развалины родного дома, а потом на подругу. — То есть, она что, прямо в пожаре и...?

— Нет! Что ты! — поспешно возразила Марийка. — Ее не стало раньше. Но когда и от чего, мы так толком и не поняли. Гаря никого не подпускала. И ничего не говорила. А потом — вот….

Север недоуменно нахмурился.

— Но зачем она дом-то...?

Марийка беспомощно пожала плечами.

— Наверное, не хотела просить помощи с похоронами.

Север подошел к дому словно в первый раз видел его таким. Он только сейчас обратил внимание, что от спальни родителей — правой части дома — ничего не осталось. Наверное, оттуда пожар и начался. Север представил, как огонь добирается до лежащей на кровати мамы.

Отогнав жуткие фантазии, он положил руку на подоконник. Ощущение было странное, чуждое, словно это вовсе не его дом, и никогда не был. Его дом был большим, таким, что только встав на завалинку можно было достать до окна. А тут даже голову не нужно задирать. Но уже никто не улыбнется ему из-за васильковых шторок, не протянет пирожок в форточку. Черные провалы окон смотрели с мертвенным презрением, словно осуждали за долгое отсутствие.

Чернота внутри дома дернулась. Север мгновенно отпрянул. Марийка рефлекторно наставила арбалет и приготовила зажигалку.

На подоконник вскочил черт; сморщил злую морду, зашипел и задрал хвост, прогоняя непрошенных гостей. Словно в ответ на его появление солнце спряталось за рваное облако и мир вокруг посерел.

Вчера Север с Владом не заметили, что у дома новые хозяева. Наверное их спугнул шум борьбы с пересмешником. Точнее, даже не сам шум, а атмосфера борьбы. Чертей привлекало уныние, страх, грязь и болезни. Там, где хозяйство и дух в упадке, появлялись сначала черти, а потом чертова плесень, поражающая людей безумием и отчаянием. Рогатые ни за что не полезут туда, где люди веселы, дружны, и хотят жить.

Отойдя от испуга, Север скорчил свирепую гримасу, схватил с земли обломок доски и замахнулся.

— А ну! Крыса рогатая! Брысь! — пригрозил он, стараясь звучать как можно увереннее и даже с насмешкой.

Черт на это оскалился еще больше, прыгнул через голову охотника и унесся в соседний огород. На прощанье Север запустил в него доской, которая стукнулась о дорогу и улетела в канаву.

Раздосадованный промахом Север и стиснул челюсти.

— Падла блохастая!

Охотник бессильно выдохнул. Нет ярче доказательства, что дом мертв, чем наличие в нем чертей. Это бесило его и в какой-то мере пугало. Больно и жутко смотреть на дом, в котором знал каждый порог, каждую щелку, каждый запах и тень, и понимать что никогда больше не пройдешь по привычному коридору, не сядешь за старый стол и не выпьешь с мамой чаю. От прежней жизни не осталось ничего. Только угли и зола.

Север нащупал в кармане фуфайки заколку с выкованной птицей, которую хотел подарить маме, но не успел. Он взял ее, чтобы положить на могилу, но и это оказалось невозможно. Вложив в заколку самые теплые воспоминания о маме, всю нежную скорбь по ней и по дому, Север оставил подарок на подоконнике. Кованная птичка даже без солнца ярко блестела на черной доске. Охотник надеялся, что она хотя бы сегодня она не пустит в дом чертей. Но позже нужно будет сделать настоящий оберег.

Он решил еще немного постоять, чтобы проглотить подкативший к горлу комок. За спиной послышался тонкий голос Марийки. Она негромко, но смело запела старую местную колыбельную про соколицу и соколят, печальную, с нежной тоской, но тем и утешающую. От нее сгусток горя и обиды в груди Севра начал таять, оставляя тихую скорбь.