Глава 23. Птичка.

В прозрачной полосе тёплого света танцевали пылинки. Янтарно-жёлтое пятно лениво ползло по косым стенам чердака, трогая вышивки в рамках, украшения из перьев и ягод, книги на столе. Спустившись по цветочным узорам на дымовой трубе, солнечный луч прошелся по цветному лоскутному покрывалу и сквозь тонкий занавес каштановых волос заглянул в лицо спящему на кровати молодому человеку.

Север зажмурился, вжимаясь носом в игрушечного зайца, на котором лежал и накрывая лицо подушкой. Печная труба приятно напекала бок. Пахло побелкой и старым деревом. А еще едой: жареным яйцом и мясом.

Север высунул голову из подушек и прищурившись, оглядел комнату, залитую мягким светом. Она не помрачнела на глазах. И запах еды никуда не пропал. На этот раз всё было взаправду. И уютная тёплая кровать, и знакомые стены, и солнце.

Прекрасная погода для поездки.

Опомнившись, Север подскочил так резко, что чуть не пробил головой крышу. Чертыхаясь себе под нос и держась за макушку, он сел на кровать и дожидался пока звезды в глазах перестанут гаденько перемигиваться. Затем, быстро нацепив ботинки, он выскочил из чердачной комнаты и с суетливым грохотом спустился по крутой лестнице.

— Влад, вставай, мы все проспали! — выпалил он, влетев в горницу.

В комнате царило солнечное умиротворение. На печке потихоньку кипел чайник. Тикали часы. Марийка с пульверизатором застыла у подоконника с цветами. Раскладушки не было, Влада тоже. Север еще раз внимательно обошел глазами комнату.

— А где пацан?

— Они утром уехали.

Марийка отвернулась и продолжила обрызгивать цветы.

— А… А я? — опешил Север.

— Ну… Ты так измотался, мы не решились тебя будить, — она поставила бутылку на подоконник и посмотрела на друга. — Только не сердись.

— А как… На чем я теперь поеду?

— Папа приедет и в следующий раз отвезет. Ты не волнуйся. Он о Владе позаботится.

— Позаботится..., — рассеянно повторил Север.

Всполошённый, но еще не проснувшийся мозг медленно запускал шестерёнки.

Зачем Ивару лишние заботы? Почему он вчера так смотрел на Влада — пристально, будто ожидая от него вспышки агрессии. Или, карауля, как бы не исчез.

Север так сильно охнул, словно его окатили ледяной водой.

— Позаботится! Марька! Блин, он так позаботится! Ох, черт! Где мои сапоги?

Он заметался, ища по углам свою обувь.

— Выкинули. Они же все растрепались.

— Ничего подобного! В них еще можно ходить и ходить.

— Погоди ты. Что за срочность-то?

— Он же вчера его взглядом так и буравил! Он все знает! Сдаст! Он его сдаст! Я должен был сразу понять! Предупредить! Вот же баран!

— Стой, — Марийка поймала его за локоть. — Ты хочешь сказать, он правда оборотень?!

— В смысле правда...? — Север посмотрел на неё непонимающе, а потом вдруг расширил глаза и снова мощно ахнул. Еще один такой вздох, и он потеряет сознание. — Ты опоила меня! Чтобы Ивар увез оборотня! Как ты могла?! Я думал, мы друзья!

Марийка молча опустила взгляд.

— Хоть бы так и сказали, мол, Севка, твои все и так в городе, отдай нам оборотня.

— А ты бы отдал?

— Нет. Я его домой вел.

— Ты поймал оборотня, чтобы отвести домой?

Север возмущённо запнулся, не желая признавать правоту её абсурдного предположения, а потом уверенно отрезал:

— Да!

Марийка непонимающе нахмурилась. Север невольно отметил, что серьёзность не шла девушке, делая её непохожей на саму себя. Это напоминало ему, что хоть и прошло много лет, знакомы они, по сути, мало.

— Я думала, ты собирался отомстить за отца.

— Я собирался перевезти маму и Гарьку в город А про отца..., — Север закусил губу, будто стыдясь следующих слов. — Глупость какая-то… В то время, когда папы не стало, Влад еще даже под стол пешком не ходил. Как бы он кого-нибудь убил? Забил насмерть погремушкой?

— А кто же тогда?

— Я не знаю, — бессильно развёл руками Север и сел на лавку. — Не знаю.

Уронив голову на руки, он зарылся пальцами в волосы, сжимая их до боли, чтобы заставить мозги работать.

— Может, все обойдется? — попыталась утешить Марийка. — Может, в нем не признают оборотня, и папа привезет его обратно.

— Нет. Если твой папа его узнал, то Лютомир узнает тем более. Он же его заказывал.

— Кстати, а зачем он князю?

Север горько усмехнулся. Уже второй раз ему задают вопрос, которым он сам вовремя не задался. Тогда ему, конечно, было немного любопытно, но вякни он перед отправкой в Явь хоть слово, его бы тут же заметили, пинком выгнали бы из отряда и отослали бы с позором домой. Он и затаился.

А теперь этот простой вопрос вызывал у него настоящую головную боль.

— Думаешь, Лютомир ему как-то навредит? — всё ещё старалась утешить Марийка, видя, что Север озабоченно молчит. — Влад же приличный молодой человек...

Север резко встал.

— Не знаю. Но не могу просто так сидеть и гадать. Пешком пойду. Всё равно надо своих повидать.

— Не надо, — твердо сказала Марийка, вскинув на него глаза.

— Что "не надо"? — не понял Север и усмехнулся. — Они от меня отреклись что ли?

Девушка поджала губы, попятилась и вцепилась руками в столешницу буфета, в который уперлась спиной.

— Марийка, — всерьез насторожился Север. — Что происходит?

— Вот теперь, — ее голос поскользнулся на подступающих слезах. — Можешь сердиться.

Это не были стратегические слезы из разряда "если заплакать — не наругают". Она всю ночь подбирала в голове слова помягче, но для того, что она собиралась сказать не существовало правильного, безболезненного способа.

— Говори уже, не томи, — поторопил её Север, теряя терпение.

— Тетя Весса… Твоя мама..., — сказала Марийка и снова закусила губу, чтобы успокоиться и сделать вдох для продолжения. — Месяц назад она....

Марийка, недоговорив, расплакалась и отвернулась к буфету.

Сама по себе смерть Вессы не так уж сильно ее потрясла, они редко общались и были друг другу просто добрыми односельчанами. Но разговор об этом стал неожиданной и тяжелой задачей. Сердце Марийки разрывалось от жалости и вины, хотя она была не причем. Растерянное молчание за спиной избавило её от необходимости договаривать, но от этого было еще больней.

Север стоял посреди светлой горницы как мешком пришибленный и изо всех сил надеялся с секунды на секунду проснуться в вонючей, лесной землянке кентавра. Но, к его сожалению, он не спал.

***

Когда Марийка успокоилась, Север попросил ее показать мамину могилу. Просьба почему-то расстроила девушку ещё больше, но она взяла себя в руки и стала молча собираться.

Они шли знакомой Севру дорогой, по его родной улице. Он уже начал думать, что могила в лесу, за рекой. Но до реки они не дошли, остановившись у его дома.

— А где...?

Марийка указала виноватым взглядом на обугленную избу.

— Это и есть...? — Север недоверчиво покосился на развалины родного дома, а потом на подругу. — То есть, она что, прямо в пожаре...?

— Нет! Что ты! Её не стало раньше. Но когда и от чего, мы так толком и не поняли. Гаря никого не подпускала. И ничего не говорила. А потом — вот….

Север недоуменно нахмурился.

— Но зачем она дом-то...?

Марийка пожала плечами.

— Наверное, не хотела просить помощи с похоронами.

Север подошел к дому словно в первый раз видел его таким. Он только сейчас обратил внимание, что от спальни родителей — правой части дома — ничего не осталось. Наверное, оттуда пожар и начался. Север представил, как огонь добирается до лежащей на кровати мамы, и желудок подвело, как при падении с большой высоты.

Отогнав жуткие фантазии, он провёл рукой по подоконнику — странное ощущение, чуждое, словно дом этот вовсе не его, и никогда не был. Север помнил его большим, таким, что, только встав на завалинку, можно было достать до окна. А тут даже голову не нужно задирать. Но уже никто не улыбнется ему из-за васильковых шторок, не протянет пирожок в форточку. Черные провалы окон смотрели с мертвенным презрением, словно осуждали за долгое отсутствие.

Чернота внутри дома дернулась. Север отпрянул. Марийка рефлекторно наставила арбалет и приготовила зажигалку.

На подоконник вскочил черт; сморщил злую морду, зашипел и задрал хвост, прогоняя непрошенных гостей. Словно в ответ на его появление солнце спряталось за рваное облако и мир вокруг посерел.

Вчера Север не видел в доме чертей. Наверное, их приманил шум потасовки с пересмешником. Точнее, даже не сам шум, а атмосфера страха и борьбы. Чертей привлекало уныние, страх, грязь и болезни. Там, где хозяйство и дух в упадке, появлялись сначала черти, а потом чертова плесень, поражающая людей безумием и отчаянием. Куда они ни за что не сунутся, так это в дом, где чисто, где люди живут без страха, смеются, любят и радуются жизни.

Отойдя от испуга, Север скорчил свирепую гримасу, схватил с земли обломок доски и замахнулся.

— А ну! Крыса рогатая! Брысь! — пригрозил он, стараясь звучать как можно грознее и даже попробовал добавить насмешку.

Черт на это оскалился еще больше, прыгнул через голову охотника и унесся в соседний огород. На прощание Север запустил в него доской, но та просто стукнулась о дорогу и улетела в канаву. Раздосадованный промахом он скрипнул зубами.

— Падла блохастая!

Нет ярче доказательства, что дом мертв, чем наличие в нем чертей. Это бесило и в какой-то мере пугало. Больно и жутко смотреть на дом, в котором знал каждый порог, каждый выступ, каждый запах и тень, и понимать, что никогда больше не пройдешь по привычному коридору, не попьёшь с мамой чаю за шатающимся столом. От его дома и детства не осталось ничего.

Север нащупал в кармане фуфайки заколку с выкованной птицей, которую не успел подарить маме. Он взял ее сегодня с собой, чтобы положить на могилу, но и это оказалось невозможно. Вложив в заколку самые теплые воспоминания о детстве, всю нежную скорбь по маме и по дому, Север оставил подарок на подоконнике. Кованая птичка даже без солнца ярко блестела на черной доске. Север надеялся, что она хотя бы сегодня не пустит в дом чертей. А позже он сделает настоящий оберег.

Он решил еще немного постоять, побыть с мамой хотя бы в своем воображении. Да и ком в горле встал так, что слова не сказать.

За спиной послышался тонкий голос Марийки. Она негромко запела старую местную колыбельную про соколицу, которая растила соколят, а потом они покинули гнездо и завели собственных птенцов. И хоть они забыли про мать, помнили её колыбельную и пели своим соколятам.

От печальной песни и нежного голоса Марийки, сгусток горькой обиды в груди Севра начал таять, оседая на сердце тихой скорбью.