Глава 33 Бой

Влад не понимал сколько уже сидит так в одной позе. Он то просыпался, услышав возню в соседних клетках, то проваливался в муторный полусон.

Из хрупкого забытья его буквально вытряхнуло. Стены и пол вдруг задрожали. Влад вскочил на ноги, не понимая, то ли это существо в соседней камере вырвалось на свободу и стало всё вокруг крушить, то ли это его крыша все-таки поехала.

В клетке было темно, а за окном блестел искусственный свет. С перепугу Влад не мог сообразить, что сейчас — вечер или утро. Сколько часов или суток он просидел, болтаясь на грани сна и яви?

Снаружи поднялся шум. Вопящая толпа заглушала чьё-то объявление. Эхо от громкоговорителя разлеталось такое, что даже в полной тишине не разберешь и слова.

— Что происходит?! — спросил Влад, тут же задумавшись, а не приснился ли ему собеседник.

— Начинается представление, — мрачно и серьёзно ответил фавн.

Люди снаружи наперебой закричали: — “Давай, давай! Ура! Вон он!” Заиграла празднично-цирковая музыка. На фоне рукоплесканий и радостных визгов послышался тяжелый перестук копыт.

Влад забегал глазами по стенам, ища хоть какой-то способ добраться до окна. Ему неудержимо захотелось увидеть, что происходит на арене. Сначала он попрыгал под окном, как мышь в банке. Но и в этот раз не достал до края. Попробовал залезть на прутья клетки. Радостный свист снаружи прозвучал как издёвка. Вися на решетке, Влад видел в окне чуть больше, чем ничего: засвеченную полосу трибун вдалеке. Руки и ноги не выдерживали нагрузки.

Сдавшись, он спрыгнул и затаился под окном. Оставалось полагаться только на слух и воображение.

***

Когда Гарья только приехала в город, то перед тем, как "сдаться" в жены побывала на арене в качестве рядового зрителя.

Аресий тогда бился с троллем. Ну как бился — долго и самолюбиво изводил его на радость зрителей. Троллю за честную победу обещали свободу. Вот только на Аресие были доспехи, а в руках — меч, в то время как троллю не дали даже палки, выгнали сражаться на смерть грязного, худого и вялого. Бедолага походил больше на еле живое тесто, чем на опасное чудовище. Чего нельзя было сказать о зрителях.

Гарью приводил в недоумение их хищный восторг. Она-то глупая представляла городских воспитанными утончёнными ханжами, рядом с которыми будет выглядеть тупой деревенщиной. Напрасные переживания — всё оказалось наоборот. И от того становилось только страшнее.

Сегодня Аресию досталась игрушка поинтересней.

Под боевой ритм барабанов трехметровый смуглый кентавр, взметая пыль, скакал по арене. Грязные волосы нечесаной копной били по плечам, на которых болталась рваная рубаха, похожая на половую тряпку. Сотрясая землю копытами, он постепенно сужал круг за кругом, собираясь напасть на врага. Тот, конечно же был обвешан доспехами и вооружен щитом и мечом. У кентавра был только он сам с больными копытами, выступающими ребрами, ссадинами и проплешинами на боках. Иногда он спотыкался, сбиваясь на рысцу, но заставлял себя бежать.

Аресию надоело ждать. Подпустив жеребца совсем близко, он сделал выпад мечом. Кентавр развернулся и лягнул задними ногами. Копыта скребнули по щиту.

Музыканты ударили по струнам. Грянули барабаны. Зрители ахнули.

Потерявший равновесие воин нелепо попятился и упал на спину. Кентавр припал на передние ноги, но быстро поднялся, чтобы развернуться и прикончить лежащего противника. Аресий перекувырнулся и оказался под конским брюхом. Однако меч в него вонзить не успел. Кентавр отскочил и пустился галопом вокруг.

Несмотря на слабость от голода и полученные в плену раны, он не жалел сил, снова и снова с отчаянной яростью кидаясь на врага. Музыка и зрительские визги сбивали его чуткий слух, вызывали головную боль и сводили с ума. Разъярившись, кентавр потерял осторожность и стал пропускать вражеские выпады, оставляющие на боках и копытах мелкие порезы.

Аресий между атаками поглядывал на княжескую ложу, где рядом с его отцом сидела Гарья. После разговора с князем глупая баба быстро присмирела и как миленькая пошла на представление. Но все равно открыто выражала свое безразличие и презрение к происходящему, разглядывая небо, зрителей или горящие факелы у лестницы.

***

Пришла Гарья по первому же слову князя — это правда, — но только потому, что он вызывал уважение. Лютомир ценил ее жертву, дал ей просторные покои, обеспечил ей полную заботу от слуг и даже в конфликте с Аресием был, если ей не показалось, на ее стороне. Поэтому она все-таки решила уважить его и перетерпеть неприятное представление.

Гарья посмотрела на князя, который сидел в кресле без движения как старый сытый змей в балахоне. Он не выказывал и тени того радостного возбуждения, охватившего народ, но и сожаления — тоже.

Было ясно, что всё это представление — никакая не семейная традиция, а блажь для подданных. Горожане просили хлеба и зрелищ — князь давал им и то и другое в лучшем виде. Он честно заботился о городе, выполняя все обещания, не забывая даже о мелочах. Только забота эта распространялась исключительно на людей.

Чем-то это задело. Гарья сама не понимала, что ей-то не так. Она не питала к кентаврам и другой нечисти ни любви, ни жалости. Но уже второй раз ей невмоготу было смотреть на то, как толпа требует кровавой расправы, и как Аресий, польщённый зрительским восторгом издевается над полуживым существом. Жестоким зрелищем Гарью невозможно было смутить. Она, как и многие навяне, с детства видела достаточно убийств: и как забивали скотину, и как пересмешник разрывал на кусочки человека, и наоборот. Но то — случайности или нужда. А тут на арене — смерть ради забавы.

Взгляд сам собой воротился от поля боя, ища пристанища где попало. Но не из-за отвращения, а от стыда. Перед Гарьей будто поставили большое выпуклое зеркало, а в нём — не просто её отражение, а каждая ее ошибка, каждая пакость и подлость, каждое издевательство над братом и каждое грубое слово, брошенное близким.

Она зажмурилась. Ерунда, — твердила она про себя. — Я была маленькая, глупая. Все дети обижают братьев, сестёр и родных. Детские шалости нельзя сравнивать с беспощадным избиением. Это разные вещи! Я не виновата в том, что случилось с мамой. Не виновата! Так бы вышло всё равно! А Север сам убежал. Потому что слабак.

Чем больше Гарья себя уговаривала, тем туже затягивался узел в груди. Чувство вины, непрошенное и несправедливое выжигало в лёгких воздух, заставляло сердце пропускать удары. Гарье стало тошно и жарко.

В этот момент кентавр взревел — меч рассек ему бок. На холодную землю брызнула горячая кровь. Затем острие скользнуло по сухожилиям, и передняя нога повисла бесполезным грузом. Кентавр упал на второе колено. Аресий вскочил на него верхом и стал душить его же рваной рубахой, которая тут же с треском разошлась. Кентавр стащил мальчишку за ногу и перехватил одной рукой за тоненькую шею, подняв над землей. Другой сорвал с него шлем и сомкнул огромные пальцы на его мокрой от пота голове, силясь раздавить ее как дыню.

Расставленные вдоль трибун лучники напряглись.

Скорчившись от боли и ярости, Аресий беспомощно извивался в воздухе, но потом качнулся и ударил ногами в грудину кентавра. Тот с резким выдохом потерял хватку. Упав на землю, Аресий перекатился, подобрал меч и полоснул по лошадиному бедру. Кентавр не смог устоять на двух оставшихся ногах и упал под унизительно-трагичный аккорд.

Игнорируя попытки закрыться руками, лягнуть или отползти, Аресий стал избивать поверженного врага ногами. А когда выместил злость и убедился, что кентавр уже не встанет, вспомнил о зрителях. На него смотрели тысячи глаз, а он просто пинал врага, словно обыкновенный разбойник. Непорядок. Аресий замахнулся мечом для последнего смертоносного удара, как толпа вдруг ахнула раньше времени, да еще и как-то не в тему встревоженно. Даже музыка прекратилась.

Аресий поднял голову и заметил, что все смотрят не на него, а в сторону княжеской ложи, где вовсю полыхало пламя. Охранники уводили Гарью и Лютомира с горящей трибуны. Слуги бестолково суетились, пытались забить огонь кафтанами и затоптать. Кто-то успел принести воды. Зрители, сидевшие ближе к ложе, толпой выстроились к выходу.

Кентавр уловил возможность и потратил последние силы на точный удар копытом по ноге зазевавшегося врага.

***

Раздался хруст и дикий вопль. Затем едва различимый звук удара мечом и предсмертный хрип.

Влада согнуло приступом рвоты, но не стошнило только благодаря пустому желудку. Кашляя и задыхаясь, на резко ослабевших ногах он попятился и, придерживаясь за боковую стенку, медленно осел на пол. Хватая ртом кислый воздух и борясь с неотступающей тошнотой он как заклинание повторял одно некультурное, но ёмкое слово, описывающее его впечатления, ситуацию и предположения о грядущем. Но из-за криков торжествующей толпы не слышал сам себя.