Глава 18 Опасное лето

Двадцать семь лет назад, вступая в этот светлый мир, Север видно запнулся о порог, задел головой о притолоку, отшиб мизинец на ноге и разбил подбородок об пол. Так и потащил свое невезение дальше по жизни.

Рос он слабым, пугливым и наивным. На гордое и суровое имя "Север", данное ему отцом, он никак не тянул. И вообще походил на нечто, способное родиться только от ромашки и беззубого ужа. Даже мать звала его хоть и ласково, но просто Севкой.

Севка не обижался. И вообще не умел быть злым. Если капризничал, то быстро успокаивался.

Пока не родилась сестра. Гарья. При рождении она взяла не только свою долю ехидства и ярости, но прихватила и забытую братом злобу.

В пять лет Севка научился спать под закладывающий уши младенческий ор. В шесть наловчился уворачиваться от случайно, но удивительно метко брошенных в него игрушек. В семь лет Севка перестал забывать свои вещи где попало и начал прятать их. Но Гарья все равно умудрялась разворошить все его тайники.

Когда он выгребал золу из печи, ему часто попадались обломки его игрушечных всадников, а книжки находил изрезанными или исчирканными. Но даже тогда не злился в открытую. Тихо плакал от досады по ночам.

В отличие от Гарьи, которой все игрушки переходили от Севки просто за то, что она младше и девочка, он их в своё время получал только по праздникам, и только за хорошее поведение. Да еще приходилось месяцами ждать отца, пока тот приедет со службы и привез из города подарок.

Жаловаться на сестру не было толку. Матери нужна была помощь по хозяйству. Детские ссоры ее только расстраивали. А отец и так слишком редко бывал дома, чтобы по приезду выслушивать жалобы.

К восьми годам Севка усвоил, что справедливость — это не тогда, когда все по-честному, а когда успел первым свалить вину на другого.

Сам он так не делал, считая подобное поведение ниже своей и так коротышечной гордости. Он верил, что в конце концов, судьба воздаст обидчикам по заслугам. Но уже начинал сомневаться, что доживет до этого момента.

— Эй, козявка! — окликнула его однажды сестра, когда он тащил с речки ведро с рыбой.

С недавних пор Севке начало щедро везти с рыбалкой и поиском грибов. Он считал это везение подарком судьбы за все свои несчастья. Сегодняшний улов, целых шесть крупных воюющих карасей, он спешил показать своему отцу, который заехал с охотничьей службы домой на недельку. Севка предвкушал, как тот наконец обрадуется и станет смотреть на него по-другому, с уважением. Ну или хотя бы с чуть меньшим разочарованием.

Поэтому, услышав Гарькин писклявый голос из чьего-то огорода, он не обернулся и пошел дальше. Нарочно не спешил, чтобы никто не подумал, будто он бежит.

— Оглох?!

Что-то стукнуло по ведру и покатилось в канаву. Мелкое зеленое яблоко. Севка не стал заострять внимание и пошел дальше. Следующее яблоко прилетело ему по мягкому месту. Грянул дружный детский гогот.

Севка искоса глянул на сестру. Она и еще пятеро детей стояли на крыше чужого сарая. Среди ребят был и бывший Севкин друг Горох, который теперь при каждой встрече отводил глаза или начинал дурачиться, как ни в чем не бывало.

Под ногами Гарьи жалобно проминались доски. В свои шесть лет, она превосходила десятилетнего брата если не по росту, то по упитанности и грубой силе. Хотя, назвать ее неуклюжей толстухой было сложно, да и опасно для здоровья. Она напоминала карликового минотавра. Даже рога имелись в виде двух коротких загнутых косичек.

— Чего тебе?! — огрызнулся Север, но голос получился какой-то овечий.

— Папа сказал тебе собираться! Повезет вампирам продавать!

— Пусть тебя возьмет! Им на год хватит!

— Я не шучу! — не обиделась Гарья. — Он сам так сказал! А вот еще...! Яблоки! Домой занеси!

Она взяла у гороха грязный мешок и, раскрутив, швырнула через забор.

"Сила есть — ума не надо" — гласила народная мудрость, предполагая, что ее теория работает и в обратном порядке. Но потом увидела Севку, махнула рукой и закурила.

Севка бросил ведро и неловко взмахнул руками, ловя мешок. Не поймал. Мешок упал у его ног, загудел и зашевелился. С перепугу мальчик схватил ведро и окатил мешок водой, выплеснув и рыбу.

Все затихло на пару секунд, даже Гарьины друзья ошеломленно замерли, как зрители цирка перед опасным трюком гимнаста.

Только рыба, трепыхаясь на мешке и на дороге, жутко подвывала.

Мешок будто взбесился. Из незавязанной горловины полезли, мягко говоря, недовольные навьи осы. Размером они вполне походили на яблоки, а яростью на раскаленную сковороду. Они принялись ползать и жалить карасей. А потом по одной стали отрываться от земли.

Под восторженный смех сестры и ее друзей Севка с позорным визгом рванул к реке. Осы кинулись за ним, собираясь в рой. Сотни крылышек заставляли воздух вибрировать. Некоторые осы нагоняли, цеплялись к майке, плечам, ногам и лицу. Напуганный до хрипа Севка слепо отмахивался от них.

Добравшись до реки, он разбежался по мостку и повалился в воду. Плавать Севка научился рано — как только, сестра научилась ходить и толкаться.

Не спеша выныривать, он попытался уцепиться за тину. Однако совсем забыл, что недавние ливни насытили реку. Рука схватила пустоту, а Севка почувствовал, что течение сильнее, чем обычно и уносит его как щепку. Вынырнув, он оглянулся на уносящийся песчаный берег. От растерянности на миг ушел под воду. Бешено гребя и отплевываясь от брызг, он подстроился к шустрому потоку и стал грести к суше.

Впереди на поверхности зеленели кончики осоки. Дальше река мельчала и разливалась в ширь по заросшей низине. Оттуда приходили водяные.

Хватаясь за острую траву и камыши, Севка выбрался по вязкому берегу на твёрдую сушу и упал на спину. Кровь долго стучало в висках, а в тонкие ребра заполошно билось сердце пока он, зажмурившись от солнца, переводил дыхание.

Какое-то время он просто лежал, раскинувших звездой, пока не почувствовал нарастающую жгучую боль в щеке. Все-таки одна оса успела ужалить. Сняв мокрую майку, он несколько раз встряхнул её, охлаждая, свернул грязной стороной внутрь, а чистой приложил к опухающей щеке. Рану обожгло холодом. Севка сдержанно пискнул от боли. А затем горло так сильно сдавило от жалости к себе, что из глаз большими градинами покатились слезы.

В голове нарисовалась яркая картина, как Гарья приносит домой рыбу и вместо нагоняя за жестокую шутку выслушивает похвалу.

“Сама рыбу поймала? Настоящая охотница! Не то что Севка!” — в голосе довольного отца звучала гордость.

А вот для Севки дома наверняка готовилась другая речь. Воображаемые голоса родителей залаяли на него раздраженно и требовательно.

“Где болтался?! Почему мокрый?! Еще и осы?! А что — Гарья?! Вечно на сестру все валишь! Когда ты уже поумнеешь?! Ведь взрослый же, а все хнычешь!”

И даже если родители никогда не нападали на него с подобной тирадой, Севка был уверен, что в этот раз они скажут именно так.

В камышах зашуршало. Зачавкали чьи-то шаги. Севка встал и наскоро вытер слезы.

Из-за толстых сочных побегов высунулась блестящая, склизкая морда водяного. Точнее его детёныша. Был он размером с кошку и не представлял опасности. А с улыбкой до ушей выглядел как само воплощение доброты и очарования.

Всем деревенским мальчишкам было за радость поглядеть на водяного, хотя бы и на маленького. И в этом Севка им не уступал. Забыв про боль, он во все глаза смотрел на еще маленького, но уже опасного хищника. За милой улыбкой скрывался капкан из острых зубов. Протянешь руку — оттяпает палец как соломинку.

Водяной расталкивал упругую траву скользкими когтистыми лапками и любопытно глядел, моргая третьим веком, будто прикидывал, справится ли с человеческим детёнышем.

Луп-луп. Луп-луп.

Вдруг заросли камышей хрустнули и зашуршали, пригибаясь под кем-то большим и тяжелым.

— Мама, — испуганно догадался Севка и со всех ног пустился прочь от реки.

Не обращая внимания на крапиву, колючки и острые камни, он бежал через некошеное поле, пока не оказался на дороге. Две засохшие колеи, серыми змеями выползали из травы и вели в деревню.

Далеко впереди виднелись первые дома, а здесь было тихо и пусто.

С одной стороны рос непролазный бурьян, с другой тянулся ломаный забор из жердей. За ним как попало стояли лохматые кучи выполотой травы, навалены грудой гнилые и горелые бревна и валялся всякий домашний хлам навроде умывальников, деревянных колес, тачек для навоза.

Севка решил погулять здесь, пока не обсохнет и не пройдет щека. Не хотелось возвращаться мокрым и покусанным. Гарька, конечно, обрадуется, а мама расстроится. А из-за мамы расстроится и папа. Пусть лучше дружно ругают за то, что долго гулял.

Несмотря на поздний вечер, солнце и не думало уходить с неба, разливаясь по долине тяжелым желтым маревом. Душный пряный воздух без малейшего ветерка и звука нагонял лень. Даже птицы и кузнечики молчали.

Майка быстро высохла и больше не годилась как холодный компресс. Севка надел ее, но домой пока не собирался.

В конце забора он нашел открытые ворота из таких же палок и придумал из них качели. Встал на нижнюю перекладину, оттолкнулся, и створка с сухим скрипом поехала закрываясь. А потом плавно пошла назад и, запнувшись о кочку, резко остановилась. Севку тряхнуло, но он удержался. Снова оттолкнулся. Доехал до порога и обратно. И еще раз.

— Сева! — окликнул тонкий голосок.

Севка с перепугу свалился с ворот.

Раздался по-детски визгливый, икающий смех. Не злой, а искренне веселый и безобидный.

Выбравшись из бурьяна, Севка убедился, что это не его злопыхательница-сестра нашла его, а Марийка, шестилетняя дочь мельника. Она еще не успела попасть под Гарькино влияние. Ее вообще редко звали в компанию. Все дети побаивались ее вечно хмурого, огромного и сильного отца. Зато Марийка, видно, не боялась никого и ничего.

Девочка босиком, в летнем сарафане и панамке гуляла сама по себе вдали от дома. В одной руке сжимала мятый пучок цветов, другая была зажата в кулак. Марийка смешливо щурилась, глядя на Севку, пока не увидела другую сторону его лица — красную и опухшую.

— Больно? — ахнула она, схватившись за свою щеку.

— Нет, — смущенно буркнул Севка, отряхивая шорты. — Кто тебя одну отпустил? Тут водяной ходит. Иди домой.

Марийка не ответила. Только непонимающе смотрела на рассердившегося мальчика большими глазищами, рассеянно прижимая к груди букет.

— Ладно, — совестливо смягчился Севка. — Пошли, провожу.

Марийка дала ему руку, сжатую в кулак.

— Что у тебя тут? Ты можешь нормально идти?

Марийка распрямила пальцы, открывая Севке пойманного жука.

— Фу-у! — брезгливо съежился Север, глядя на размазанного по детской ладошке черного жука.

Марийка сначала расстроилась, что жук раздавился, но Севкин испуг заставил ее еще раз залиться смехом.

***

Изба, в которой жила Марийка с родителями, была прямо сказочная. Сколько раз Севка ходил мимо, и каждый раз засматривался на нее.

Окна резные, крыльцо аккуратное, со столбиками в виде филинов, причелины и ставни — как крючком связанные. В углу двора стояла большая сосна. В ее кружевной тени дом выглядел волшебным, будто живым. Даже конёк на крыше, казалось, вот-вот встряхнёт гривой и с ржанием бросится вскачь.

Севка распахнул калитку и ждал пока Марийка зайдет первой. Но та упрямо потянула его за собой.

Чисто выметенный двор не удивил Севку, но впечатлил. Ни камушка лишнего, ни щепочки, ни листочка. Только Марийкины куклы сидели под клумбами да на веревках через весь двор сохла рабочая одежда.

Из-за дома, где стояла баня, с ведром грязной мыльной воды вышел мельник, великанский по меркам Севки дядька с густой темной бородой

— Здравствуй, Север — почтительно кивнул он, встав перед детьми.

— Здрасти… Дядя Ивар, — робко сказал Север, едва не забыв чужое имя, и затараторил. — Она в конце дороги ходила. А там водяной с мамкой.

— Водяной? — понимающе протянул мужчина и посмотрел на дочь. — Ну и где ты где была, стрекоза? Думаю, куда пропала. Молодец, Север, что привел. Вот я ее сегодня накажу...!

Севка хотел заступиться за девочку, все объяснить. Но не успел и слова сказать, как Марийка хитро улыбнулась и показала отцу язык.

— Ах ты! Вот я тебя сейчас! — Ивар поднимая ведро и взял его второй рукой за дно, грозясь плеснуть на детей.

Марийка с веселым визгом схватила Севку за руку и побежала в дом.

В доме, как и во дворе, царил простор и порядок. Севке даже жалко было топтать грязными босыми ногами чистые лоскутные половики. Пахло едой, но не как у Севки дома — чем-то буднично кислым, а по-праздничному, сладко и сытно. Чуя дух печеного теста, парной картошки и кваса ласкал обоняние и дразнил желудок.

Ялка, хозяйка дома, накрывала на стол. Краснощекая, шустрая и улыбчивая, она казалась полной противоположностью своего вечно серьёзного мужа.

— Севушка! — обрадовалась она. — Ай, да Марька! Поймала-таки. А то звали-звали в гости, а ты не заходишь. Ой, а с щекой-то что? Оса никак? Вот же черти полосатые, совсем озверели! Ну, ничего. Сейчас мы это дело поправим. Пойдите пока умойтесь.

Первой руки мыла Марийка, гремя носиком умывальника и поливаясь так, что забрызгала всё вокруг и извела всю тёплую воду. Севке пришлось начерпать из стоящего радом ведра свежей колодезной воды. Попросить кипятка, чтобы разбавить, он не осмелился. Умывался ледяной водой, от которой перехватывало дыхание, но зато приятно остывала вспухшая щека.

Ялка дала ему чистое полотенце. Потом посадила его на лавку и стала смазывать щеку жиром водяного с ромашковым маслом. Эта простая мазь быстро унимала любой зуд, успокаивала ожоги и воспаления.

Марийка топталась вокруг, обеспокоенно наблюдая за процессом. Но Севка не обращал на нее внимания. Он изо всех сил старался не заплакать от доброты, которую проявили к нему ни за что чужие люди. У него еще от “Севушки” ёкнуло в груди, а теперь там разливался океан слез, грозящий затопить все вокруг. Рабочие и сильные руки Ялки касались так нежно, что Севка чувствовал только как теплый жир невесомо ложится на кожу.

— Ну что ты? Больно? Не бойся, — утешала женщина, решив, что Севка поджимает губы от обычной боли. — Сейчас поешь, и все пройдет. Хоть бы раньше пришел. Вон как вспухло. Голова-то не кружилась?

Севка не отвечал, сжав зубы. Еще не хватало — разреветься в гостях.

— Ну, вот так, — сказала Ялка, закручивая крышку на банке с мазью. — Давайте есть. Марька, зови папку, а то до так и до завтра и будет возиться не поевши.

***

Когда я ем, весело мне и всем — так проходил ужин в мельницкой семье.

Марийка лепетала о чём-то своём, придумывала на ходу чудные истории и заразительно хохотала, когда Ялка и Ивар поддерживали ее небылицы шутками и своими рассказами.

Севка вскоре тоже заулыбался и охотнее участвовал в веселой беседе. Мазь погасила боль, а вкусная еда и приятная компания растопили удушающий ком тревог в горле. Ни осы, ни пропавшая рыба, ни прогулка по реке больше не висели на душе тяжелыми колючими репьями.

Но все хорошее рано или поздно заканчивается. Как бы ни хотелось остаться с веселыми людьми подольше, нужно было идти домой, пока родители не начали искать.

— Заходи еще-то. С Марькой поиграть, или с Иваром вон на мельницу сходите, — сказала Ялка, провожая Севку у калитки.

— Спасибо. Может, приду. До свиданья! — нескладно ответил Севка и побежал домой.

***

Жара раскалила дорогу. Севка бежал по полупустым улицам, чувствуя, как припекает пятки и голову.

Когда он проскользнул за калитку на свой двор, на него тут же кинулся пес.

Бело-рыжий двортерьер вертлявой пружинкой запрыгал вокруг хозяина, то падая на спину и подставляя живот, то внезапно подскакивая и тыкаясь мокрым языком в лицо.

— Рыка, хватит! Фу! — тихо смеясь и отплевываясь, Севка шепотом осадил пса.

Затем, присев, прокрался под кухонным окном в сени. С кухни тянуло жареной рыбой. Севка хоть и был сыт, а позавидовал тем, кто был на кухне.

Он нацелился на лестницу в конце коридора, а там на чердак и в комнату

— Север! — позвал отец из кухни.

Мальчик робко высунулся из-за дверного косяка. Похоже все только что закончили ужинать. Мама мыла посуду. Отец сидел за столом. Сильный и серьёзный охотник держал кружку с квасом. К другой руке прицепилась Гарья. С невинным видом она стояла коленями на лавке и мучила окарину — новый подарок из города.

— Где ты болтаешься? — спросил отец негромко, но строго. — Тебе что отдельное приглашение нужно? Купаться ходил? А если бы водяной тебя поймал? Думай хоть иногда, что творишь.

Севка взглянул на сестру — главный источник клеветы. Гарька, опухолью повиснув на отце, победно ухмылялась и сильней дула в инструмент. Сразу было видно, кто в семье любимчик. Никто не реагировал на резкие звуки агонизирующей окарины.

Кроме пса. В тон Севкиному настроению Рыка на дворе зарычал и угрожающе заухал.

— Севка, — наконец вступилась мать, спокойным, но беспристрастным тоном. — Иди переоденься. Кушать будешь?

— Я был у Марийки. Тетя Ялка оставила на ужин.

— Вон как, — понимающе улыбнулась мать. — Тетя Ялка может. Ну, тогда иди, отдыхай. Только умойся.

Мальчик угукнул и убежал в свою комнату.

— "Отдыхай"? А для этого не нужно сначала поработать? А не ошиваться в гостях.

— Ему десять, Герт.

— Я в десять уже на коне ездил, из лука стрелял и добывал для семьи еду. Весса, ты его портишь. Ты слишком слабохар…

— Что?

— Кхм… мягкая… Да..

Окарина издала звук уставшей трубы.

— Ой, — деланно огорчилась Весса. — А раньше тебе это нравилось. Но раз надоело...

— Да н-нет, мне нравится, — поспешил заверить Герт. — Но детям необходима твердая рука.

Пес лаял все заливистей. Гарья дудела все старательней.

— Пожалуйста, — женщина приглашающим жестом обвела кухню. — Оставайся и воспитывай. Слова не скажу.

Окарина провыла предсмертным стоном мамонта и Герт забрал инструмент.

— Гаря, пора спать.

— Но еще светло!

— Посмотри на часы. Сколько времени?

— Семь? — наугад сказала Гарья.

Она никогда не стремилась понять даже обычные цифры, а римские палки и крестики на настенных часах и подавно.

— Десять. Иди ложись. А то домовой рассердится и спрячет твои игрушки.

Марийка ухмыльнулась. У Севки целый ящик интересного хлама, бери — не хочу.

— А ты придешь?

— Конечно, расскажу, как выпь встретил, — сказал он, чмокнув дочь в лоб.

— Хорошо. Спокойной ночи, мама, — ангелом пропищала девочка и убежала, сотрясая босыми пятками деревянный пол.

— Вес, — позвал Герт. — Веска.

— Иди, дров наколи. Поработай, — холодно ответила женщина, сердито натирая полотенцем тарелку.

— Да какие дрова, Вес? — усмехнулся он. — Лето же.

— Тогда воды в огород наноси.

Герт встал из-за стола и отошел к окну, чтобы не орать на весь коридор, перекрикивая пса.

— Иди сюда. Оставь тарелку уже.

— Приехал раз в год покомандовать, — хмыкнула Весса, отставляя тарелку.

— Да нет же. Не командовать, — он подошел сам и обнял жену со спины, положив подбородок ей на плечо. — Я просто боюсь, что он не сможет защитить себя и вас.

— От чего?

— Да… от всего! — повысил голос мужчина, соревнуясь по громкости с Рыкой. — Погоди.

Герт вышел и с крыльца шикнул на собаку. Рыка поджал хвост и юркнул в будку, продолжая злобно бухтеть оттуда.

Охотник огляделся вокруг, неприязненно щурясь от ярко-желтушного заката. Казалось, солнце зацепилось за горы и медленно плавилось от своего же жара.

Он поднялся на чердак и прошел в комнату к Гарье. Дверь была нараспашку. В комнате будто бесы носились. Игрушки и одежда валялись на полу. Подушка и пододеяльник тоже. Девочка лежала на кровати, раскинув руки и ноги, и уже спала. Герт погладил ее по голове и вышел.

Решил зайти к сыну. Потянул дверь, но услышав тугой и громкий скрип, отпустил ручку. Сигнализация сработала исправно. Опять Севка на крашеную щепку закрылся. Он давно придумал эту защиту для комнаты, чтобы сестра не смогла войти незамеченной и растащить его вещи. Странно, что до сих пор пользуется. У Гарьи уже свои игрушки и интересы.

***

Готовясь ко сну Весса заметила, что муж вдруг стал молчалив и задумчив.

— Что не так? Предчувствие?

— Вроде того. Всего месяц прошел, как город под защитой Змея, а уже..., — он снизил голос до шепота. — В общем, княжна покончила с собой, а ее дочь пропала. Ничем хорошим это не кончится…

— И что нам делать?

Герт сел на кровать и виновато посмотрел на жену.

— Я не знаю.

Они легли, уютно прижавшись друг к другу, и прикрылись простыней, хотя жара к ночи только усиливалась.

Из сарая донеслось беспокойное мычание. Зафыркал и заржал конь.

— О, и эти еще. Может, черт где ползает?

— Нет. Севка оберегов напихал во все щели.

— Поди, как попало состряпал, — не выдержал и сказал Герт.

— Он слишком боится чертей, чтобы делать как попало. Ты недооцениваешь своего сына. Между прочим, у него, оказывается, есть дар.

Охотник язвительно усмехнулся.

— "Оказывается"? И это я недооцениваю?

— У него есть дар, — исправилась Весса. — Как у тебя. Чутье. Но другое. Он может найти все что захочет. Хоть иголку в стоге сена, хоть заячью нору. Видел бы ты, сколько он грибов собирает. И просто вот так сразу берет и находит. Не успеваем в лес зайти. Представляешь? И рыбу думаешь, кто наловил? А ты еще его строжишь.

— Да это я и сам понял. Надо будет завтра пойти на речку и еще раз проверить. Пойдешь с нами? Гаря научит тебя играть на окарине.

Весса усмехнулась сквозь подступающую дрему.

— У меня так хорошо не получится.

— Я так давно не слышал ту песню, — вздохнул Герт.

— Сходим...

Они начали засыпать, но вскоре их разбудил лай.

На этот раз тревогу поднял не один Рыка. На всю деревню разразился хор из собачьего бреха, мычания и блеянья. Молчавшие до этого кузнечики и сверчки застрекотали во всю мочь. Из леса послышался волчий вой наперебой с лосиным рёвом.

Опередив Вессу, Герт вскочил с кровати и выбежал во двор. Рыка уже не просто лаял, а ревел, срываясь на хрип, и рвался на цепи. Охотник вышел на дорогу и увидел, что соседи тоже повысыпали на улицу. Переговариваясь, все растерянно озирались, ища неведомый источник беды, на который ополчилась скотина.

Герт встал как вкопанный. По телу несмотря на жару пронеслась холодная волна мурашек. Сердце в груди "поднялось" в ожидании чего-то, что вот-вот начнется.

Весса в одном халате поверх ночной рубахи догнала мужа и, обхватив его под локоть, тоже тревожно осматривалась.

— Папа! — прибежала из дома Гаря, а за ней и Севка.

— Вы-то чего вылезли? — проворчал Герт. — Заберитесь домой.

— Что происходит, Герт? — спросила Весса, прижимая к себе детей.

Севка во все глаза смотрел на отца. Гарья с любопытством глядела вокруг.

— Не знаю, — растерянно крутил головой охотник, высматривая хоть какие-то явные признаки опасности. — Но лучше нам….

Соседи вдруг загомонили громче, показывая вскинутыми руками в одну сторону.

— Смотрите! Смотрите!

Из леса поднялись птицы. Никто бы не обратил внимания, будь это обычная стая дроздов или ворон. Но это даже стаей было трудно назвать. Птицы всех мастей, маленькие и большие, накрыли деревню бесконечной грающей тучей. Вслед за ними из леса хлынули звери. Их не останавливала даже речка, отделявшая лес от деревни. Одни перепрыгивали ее, другие бежали по мосту. Кто-то падал в воду, и их уносило течением.

— В дом! — скомандовал Герт, хватая детей.

Забежав в избу, все кинулись к окнам.

Лесные звери неслись по улицам и по огородам, не разбирая дороги. Волкам, медведям и тиграм не было дела до потенциальной добычи, даже когда олени ломали ноги, неудачно перемахивая через заборы. Лоси, топча волков и зайцев, эти заборы просто сносили. Водяные с поднятыми гребнями, трусили на четырёх лапах вдоль канав, уводя за собой детенышей.

Севка дернулся к выходу.

— Куда?! — цыкнул Герт, поймав мальчика за руку.

— Рыку забрать!

— Сидеть! — охотник отпихнул сына в кухню и сам высунулся на крыльцо. — Рыка! Ко мне!

Рыка не слышал хозяйского приказа. Все его внимание занимали лесные звери, которых он впервые облаивал в таком количестве.

— Ко мне, сказал! Рыка!

Пес с визгом метнулся к хозяину, и тут же на двор вдруг упало что-то большое и крылатое, накрыло своим телом собаку и взлетело, оставив пустой двор.

— Рыка! — завопил Севка пытаясь протиснуться на крыльцо, но отец отпихнул его и захлопнул дверь.

— Нет! Пусти! — мальчик снова бросился к двери, но Герт отнес его на кухню.

Там поставил вырывающегося сына перед собой, встряхнул за плечи, а когда это не помогло, шлепнул по щеке. Повезло, что по здоровой.

— Угомонись! Нету Рыки! Видел, что там творится?!

Севка на миг застыл с ужасом на лице не то от пощечины, не то от новости, а потом со слезами метнулся к матери.

Гарья притихла у окна, настороженно глядя на отца.

— Кто это? — спросила Весса мужа, прижимая к себе ревущего сына.

— Не знаю, похоже, какие-то огромные птицы, — Герт сам не верил в то, что говорил. О птицах такого размера он даже не слышал. — Похожи на грифонов, но… не они.

Неведомые крылатые твари все чаще падали на дорогу, чтобы унести с собой уже затоптанную лису, замешкавшегося оленя или кабана. Затем послышался и человеческий крик, удаляющийся под облака.

Весса отвернулась от окна и села на лавку, посадив сына на руки. Тот вскоре устал рыдать и тихо всхлипывал у нее на плече. Гарья молча пристроилась рядом на полу, ковыряя бахрому на половике. Герт еще долго смотрел в окно. А когда, наконец, все стихло, он направился к выходу.

— Пойду посмотрю. Сидите тут.

— Папа не выходи! — взмолилась Гарья, когда охотник встал и двинулся к выходу. — А если они тебя унесут?

— Мне они ничего не сделают. Я же охотник. И они уже улетели. Побудь с мамой и братом, ладно? Я быстро.

Герт вышел, и девочка тут же подбежала к окну, внимательно следя, как отец разговаривает с соседскими мужиками, показывая то на лес, то в поле. Все покивали, согласившись в чем-то, и разбежались по домам.

— Эти твари еще летают по окраине, — сказал Герт, запирая дверь. — На улицу ни шага. Завтра мы с другими охотниками поедем в город и узнаем, что происходит. Я вернусь так быстро, как смогу. Будьте готовы уезжать.

Внешне он был спокоен и решителен, но в душе содрогался от собственных слов. Недоброе предчувствие даже после случившегося не угасало, пульсируя, как угли в печи.

Ночь все провели на кухне. Герт и Весса спали сидя на лавке прислонившись друг к другу. Гарья на коленях у мамы. Севка свернулся на другой лавке, подальше от отца.

Утром, прощаясь, Герт поцеловал жену и дочь и подбадривающе кивнул сыну, который упрямо отказывался подходить и разговаривать. Охотник вышел во двор, оседлал коня и уехал.

На следующий день он не вернулся. Не приехал и через неделю.

Прошли месяцы, и в один пасмурный ноябрьский день приехал молодой охотник с письмом от Герта. Почерк был не его, он из-за ранения не мог писать и успел лишь надиктовать последнее послание семье.

Севка не захотел выходить в сени и через дверную щель из чердака услышал путаную историю о разборках между князем и оборотнями. Точнее, обвинялся конкретный оборотень, за которым Герт отправился в какую-то Явь и был зверски задран.

Гарья долго истерила, приказывая — все равно, маме, или охотнику, — вернуть папу.

Севка ушёл в себя, лишившись сна, аппетита и дара речи.

Время шло. Но не лечило, как ему положено, а текло как черная смола, пропитывая Моховку липкой мрачной обреченностью. Гарья вымещала на Севке обиду за отсутствие отца. Соседи сочувствовали Вессе, что она осталась одна с детьми, а сын слаб и ни на что не годится. Деревенские дети еще больше стали издеваться над Севкой. Птицы налетали все чаще, унося скотину и людей.

Промыкавшись так еще три года, Север не выдержал.

Однажды в деревню заехал на ночёвку охотничий обоз. Зная, что обоз уезжает еще до рассвета, ночью Севка собрал в большой мешок одежду, пробрался в хлев гостевого дома и забрался в повозку, спрятавшись в прихваченный с собой мешок.

Всю ночь он маялся в сомнениях. Можно было еще передумать, вылезти и незаметно вернуться домой. Но тогда так он и останется игрушкой для битья. А в лагере чужие люди, взрослые, сильные, никто не будет о нём заботиться и терпеть нытьё. Ехать в неизвестное было страшно. Севка вспомнил слова отца: “Каждый человек чего-то боится, но только сильный не бежит от страха”.

Севка не мог назвать себя сильным. Убегать было привычнее и эффективнее. Да и маму было страшно оставлять. Станет ли Гарька ей помогать?

Так, сомневаясь, да рассуждая о том, что смело, а что глупо, он и заснул. А утром обоз покинул Моховку с лишним мешком.