52

…Через несколько дней после того знакового вечера, когда мы гуляли втроём с Анной и Сергеем, Анна позвонила мне и сообщила, что ей звонил Сергей. И говорил что-то вроде: «Я хочу тебя предупредить насчёт Макара. С ним очень сложно общаться…»

Анна искренне сокрушалась и недоумевала.

— Почему Сергей не понимает, что ваше общение было равноценным?!

Я не знал, что ей на это ответить, и мямлил что-то неопределённое.

Первые месяцы, когда мы только начали встречаться, Анна каждый день звонила (или я набирал её), и мы подолгу болтали. Она знала, сколько у меня пар в какой день недели, и выучила наизусть расписание перемен. Даже я не всегда помнил, сколько пар в тот или иной конкретный день. Мы делились друг с другом самыми сокровенными секретами. Я рассказал, что написал несколько книг в соавторстве с Сергеем, но редактор не разрешил добавить вторую фамилию на обложку. Анна была в восхищении от моего «послужного списка». Кажется, даже обширная творческая биография Сергея не восхищала её так, как скромная моя. Вообще Анне писать прозу давалось намного труднее, чем поэзию. Она говорила, что, когда пишет стих, строки приходят как бы сами собой, а когда пытается написать рассказ, все слова из головы куда-то вылетают. У меня было наоборот.

Анна выразила сомнение в том, что редактор не разрешил вторую фамилию. Она сказала, что уже общалась с другими авторами, которые обвиняли Сергея в плагиате.

— Они звонили редактору, спрашивали, и тот сказал, что можно было добавить псевдоним на обложку.

Я не то чтобы принял на веру рассказ Анны, но взял её слова на заметку. С одной стороны, я прекрасно знал, что такое «испорченный телефон». Может, Анна что-то не так поняла или преувеличила. А может быть, те авторы попросту лгали, чтобы очернить Сергея. Но с другой стороны, неприятный осадочек от рассказа Анны всё-таки остался. Это был ещё один повод усомниться во всей той информации, которую я получал от Сергея, особенно после его совета солгать родителям.

Впрочем, сама Анна тут же оговорилась, что считает Сергея «искренним человеком», и что у неё ни разу не было повода уличить его в корыстных намерениях. Похоже, она не до конца определилась в своём отношении к Сергею. Анна добавила, что Сергей относится к творчеству, как к мессианству, и возможно, что он решил не добавлять вторую фамилию потому, что считал, что новое незнакомое читателю имя на обложке может плохо сказаться на продажах. Мне, правда, от её ремарки не стало легче. Всё-таки я потратил на эти книги годы своей жизни и пожертвовал отношениями со многими людьми ради того, чтобы их написать.

Также Анна рассказала историю про николаевского поэта Т. Это был поэт уникального дарования, настоящий бриллиант. Когда-то я увидел у Сергея на полке сборник его стихотворений, прочитал парочку и поспешил поделиться восторгом с Поплавским. «Мне тоже нравится, — сказал Поплавский. — Но автор как человек — мудак». (У него вообще оказывались мудаками все, с кем он был в контрах, то есть почти все люди.)

Так вот, Анна рассказала, что Т. был в обиде на Сергея, так как считал, что тот украл у него то ли энергию, то ли идею, то ли ещё что-то. Когда-то они дружили. Анна утверждала, что роман «Вечная война», который я считал одной из лучших, если не лучшей из опубликованных книг Сергея, писал Т. Его жена видела, как он писал «Вечную войну». Сергей должен был её отредактировать. Но Т. посчитал, что Поплавский испортил его текст, и в конце концов запретил ставить своё имя на обложку.

Я подумал, что, возможно, Сергей именно поэтому возился со мной столько времени и приводил в читабельный вид некоторые мои тексты, особенно ранние, которые были, мягко говоря, далеки от совершенства. Как он сам сказал, «если бы кто-то из коллег узнал, что я для вас делаю, покрутил бы пальцем у виска». Может быть, Сергей чувствовал вину за тот случай с Т., и хотел как бы символически искупить это?

…Я прислал Анне подборку стихов. Она сказала, что я действительно очень талантлив, и сделала подробный разбор текстов. Аня указала на множество моментов, которым я раньше не уделял должного внимания, например, простым человеческим языком объяснила, что такое нагромождение согласных на стыках слов. За пару бесед с ней я узнал больше о технике, чем за всё время общения с Сергеем. «А что, так можно было?»

Вспомнив, как Сергей неоднократно повторял, что у меня нет поэтического дарования, я рассказал об этом Анне и высказал предположение, мол, быть может, так оно и есть?

— Да нет, — сказала Анна. — Ты просто как человек с нормальным зрением, который всю жизнь провёл среди дальтоников и думал, что есть только чёрный и белый. И тут тебе объяснили, что ещё есть, оказывается, красный, зелёный и синий цвета. Конечно, сразу ты не научишься их различать, тебе понадобится некоторое время, чтобы приноровиться…

Также я дал Анне почитать несколько своих рассказов. Она пришла в восторг и сказала, что они понравились ей сильнее, чем стихи. Я был немного задет. Всё-таки на стихи я потратил намного больше времени и сил, а рассказы (кроме, пожалуй, одного) писал на расслабоне, левой задней ногой. Впрочем, Анна оговорилась, что последний мой поэтический текст был прекрасен.

Отжило индейское лето,

Всерьёз потянуло прохладой.

В сознании слов трафареты.

Снаружи — молчанье цикады.

Посмотришь Дидоной горячей.

Ты предана мне и ретива.

Постмодернизм, корячась,

Рисует свои коррективы.

Прощания — пошлость, клише.

Мы выше, мы им неподвластны.

И чёрствость натуры страшней

Ударов судьбы безучастной.

Никто не уйдёт обиженным,

Но счастье похоже на маятник.

Секреты потрёпанных книжек

Оставим себе на память.

Мы верим — вернётся, вернётся

Босяцкое, смелое лето,

И нам сам Господь улыбнётся,

Любовь отогреет планету.

…После фразы: «Будь моей девушкой!» нас ждала целая жизнь.

Помню, как ехал всю ночь на автобусе из Николаева в Киев. Как гуляли с Анной мимо памятника Булгакову. Есть примета, что, если потереть ботинок Булгакова и загадать в этот момент желание, оно обязательно исполнится. Я загадал всегда быть вместе с Аней. А в музее имени Михаила Афанасьевича мне подарили открытку с его портретом. Это была большая честь для меня.

Нам очень нравились со вкусом сделанные книжные магазины, «книгарни». Я, конечно же, накупил книг (они здесь были и на русском, и на украинском), например, антологию «Расстрелянного Возрождения» и толстенный том стихотворений Василия Стуса. К сожалению, магазин, где мы брали эти книги, впоследствии закрылся из-за пандемии. Сеть, к которой он принадлежал, осталась, но именно этот, приглянувшийся нам магазинчик на Крещатике не удержался на плаву.

А вот тесные коридорчики Лавры и мощи святых меня не очень впечатлили, может быть, потому, что я не был шибко религиозным человеком. Снаружи Лавра выглядела более привлекательной, чем внутри, хотя в день, когда мы отправились туда, стоял сильный туман, и мне не удалось толком её рассмотреть. Воспоминания со временем тоже как бы затягивает туманом, из которого выплывают отдельные фрагменты, одно накладывается на другое, я затрудняюсь сказать точно, в какой мой визит в Киев произошло то или иное событие, в первый, пятый или четвёртый, а может, их было гораздо больше, не четыре или пять, а сто девяноста пять, если считать прошлые жизни… Отчётливо помнится, что когда я впервые попал в Киев, он сразил меня своей древней, куда более древней, чем московская, и могущественной энергетикой. Я словно почувствовал, как ветер времён шевелит волосы у меня на голове.

На Крещатике мы зашли ещё в вареничную «Катюша», где всё было стилизовано под Советский Союз, и там нас вкусно накормили. Если уж я ничего не мог поделать с самим явлением ностальгии по совку, то я предпочитал такие, наиболее безобидные её проявления всяческим агрессивным попыткам «возрождения империи».

Крещатик, припорошенный снегом, с его магазинчиками, украшенными к Новому году, напоминал по атмосфере фильм «Один дома», тот самый, первый и неповторимый. Приятное впечатление произвёл и магазин «Рошен», с его киевским тортом (второй такой не попробуешь буквально нигде). Хотя Поплавский принципиально не покупал никаких продуктов марки «Рошен» из-за отрицательного отношения к Порошенко. Я не принадлежал ни к порохоботам, ни к критикам «распятого на шоколадном кресте», как написал о нём Кабанов, пятого президента Украины, я слышал о нём и хорошее, и плохое.

Поплавскому мы, конечно, не объявляли о начале наших отношений. При Сергее старательно «делали лицо кирпичом», как говорил папа. Ни с чем не сравнимое наслаждение — обманывать обманщика, перехитрить хитреца, водить за нос любителя водить людей за нос…

На новогодних каникулах Анна приехала ко мне, уже в новую съёмную квартиру с ванной и горячей водой, и у нас произошла первая ночь любви. Во время того, как доставлял удовольствие девушке оральными ласками, я кончил сам, и, когда сказал Анне об этом, она так обрадовалась, что снова и снова влюблённо целовала меня в губы.

…А на другую встречу в Киеве Анна привела своих детей, Святослава и Асю. Я знал, что у неё есть дети, но всё равно смешался, так как она не предупреждала, что возьмёт их с собой именно сегодня. Вначале, придя на станцию метро, где была назначена встреча, я вообще, не заметив их, прошагал мимо (виной этому была моя близорукость), достал телефон, собираясь звонить Анне, и, только когда она меня окликнула, обернулся и увидел её с детьми в двух шагах позади себя. Анна заговорщицки улыбалась. Первой моей реакцией, конечно, был лёгкий шок, но я тут же взял себя в руки и, кажется, сумел выдержать проверку.

Во время поездки мы со Святом играли в игру: он называл столицу, а я должен был угадывать страну. В свои десять он намного лучше меня разбирался в географии. Что, впрочем, меня не удивляло. У такой талантливой матери и дети должны были быть непременно талантливыми. У Святослава были озорно блестящие голубые глаза, как у Анны. Кареглазая Ася была на несколько лет младше брата, но в свои годы уже писала стихи и даже имела несколько публикаций.

На ВДНХ мы классно провели время. В какой-то момент Ане понадобилось снять деньги с карты, и мы зашли в павильон, где стояли банкоматы, а дети остались гулять снаружи, благо, там было, чем заняться, в парке хватало развлечений. В павильон периодически заходили другие люди, но в какой-то момент мы с Анной остались наедине.

Аня как-то рассказывала историю про своего однокурсника, с которым они вместе смеялись над преподавателями. На втором курсе, по её словам, от него «избавились», потому что он любил задавать вопросы не по теме и вообще ерепениться. После этого он якобы уехал в российскую глубинку, и там в какой-то деревне его сразу назначили директором школы — для них отучиться два года в университете было почти что то же самое, что защитить докторскую диссертацию. Я не знал, так ли всё было на самом деле, или Анна приврала, а может быть, я что-то не так услышал. Но соль не в этом. Однокурсник в общении с девушками был очень застенчивым. Аня подозревала, что нравится ему, но тот не говорил ничего открыто и не делал намёков. Только один раз попросил разрешения поцеловать её в плечико, и это умилило Анну.

И вот сейчас, когда мы остались одни, я вспомнил данную историю и спросил у Анны, можно ли поцеловать её в щёчку. (Так как на дворе стояло холодное время года, плечо, к сожалению, оказалось спрятано под одеждой.) Анна кивнула, закрыла глаза и подставила щёку для поцелуя. Я поцеловал её в губы. Это был наш первый поцелуй, правда, он получился непродолжительным.

— Пойдём, — засмеялась она, взяла меня за руку и потянула на улицу. — В углу на потолке камера. Или ты хочешь, чтобы охранник, глядя на нас, снимал под столом напряжение?.. — Спустя некоторое время она добавила: — Ты определённо мне нравишься. С чувством юмора у тебя всё в порядке.

Дальше — провал… Помню, что бегу с Асей на руках, и всё вокруг, как во сне. Мы хотели успеть то ли на какую-то выставку, то ли на аттракцион, и билеты были уже куплены, а в запасе оставалась пара минут. Расстояние казалось огромным, а Ася в силу возраста ещё не могла бегать так быстро, как я, Аня и Свят. И я, приняв молниеносное решение (сам от себя такого не ожидал!), подхватил девочку и из последних сил рванул. Дорожка кое-где скользила, но у меня был хорошо развит вестибулярный аппарат. И мы успели! Потом — опять туман… Голос Анны: «Ты и не должен пытаться заменить им отца, так что не загоняйся… Ты должен быть для них тем, кто ты есть. Макаром. Другом их мамы».

Потом мы пошли в кафе, где Анна развлекалась тем, что пыталась заставить меня правильно произнести слово «паляниця». «Да правильно он всё говорит», — наконец вмешался Свят. «Нет, он говорит “палянитса”, — не успокаивалась Анна и в шутку пожурила меня: — Ах ты москалёнок…»

…Мы с Анной приехали на поэтический фестиваль в Херсоне. Я заметил, что Анна покрасила волосы в зелёный, и с полдороги мялся, боясь показаться нетактичным, но потом наконец решился спросить, это она специально перед фестивалем, или так. Нет, просто такое настроение, ответила Анна. Захотелось что-то поменять. Подумываю сделать пирсинг.

В назначенный день синоптики предрекали страшную грозу с двенадцати дня и до вечера. Мы с Анной на свой страх и риск отправились в библиотеку, на место проведения фестиваля, решив, что, если нас не смоет по дороге, то будет уже неплохо. Однако почти наступил полдень, а солнце позировало на небе, как ни в чём не бывало.

На фестивале подобралась самая разношёрстная публика. Здесь были и суперталантливые поэты, которые суперплохо читали стихи, бубнили под нос, уткнувшись в телефон. Был молодой человек, обладавший пронзительным басом, так что, когда он читал, вернее, кричал, все невольно вздрагивали. Вышел и я, прочитал матерный стишок, чтобы немного, так сказать, расшевелить обстановку.

К вечеру, когда на улице начала накрапывать мелкая морось, мы плавно переместились из библиотеки в какое-то заведение, которое я не знаю, как охарактеризовать иначе, чем «заведение». Кафе? Пивнушка? Спортбар? Кабак? Все эти слова подходили и не подходили одновременно. Выступали ребята с электрогитарами, косившие под рокеров. Помещение было небольшим, музыка оглушающей, и у меня очень скоро с непривычки загудела голова, но я выдержал до самого конца ради Анны. Только иногда выходил на улицу немного подышать воздухом и возвращался. Анна несколько раз была в составе жюри данного фестиваля, в этом году отказалась, но всё равно помогала хозяевам с организацией, так что ей было бы неудобно ни с того ни с сего встать и уйти.

У меня в памяти отпечаталась картинка: вот Анна как бы полулежит на бинбэге, точнее, на двух бинбэгах, положенных рядом. Скорее лежит, чем сидит. Даже не полулежит, а на-две-трети-лежит. Зелёные длинные волосы рассыпались по красному бинбэгу и свисают до пола. Она как бы спит или полуспит. Во всяком случае, лежит почти неподвижно, её глаза мне не видны, так как я устроился в другом кресле у неё за спиной. Но можно было предположить, что один глаз у Анны время от времени закрывается…

Вообще в Украине я, можно сказать, ловил кайф от жизни. Повсюду — в университете, на улице, в кафе и магазинах, на почте — меня окружали красивые девушки, на которых хотелось любоваться. Еда здесь оказалась вкуснее, чем в России, где, например, днём с огнём было не сыскать нормальный сыр без пальмового масла. А здесь — пожалуйста, сколько хочешь, да ещё и, в придачу к продуктам собственного производства: французские сыры, польские сладости, литовская сметана, и так далее.

Даже на занятиях в университете не было так скучно, как ожидалось: я-то думал, что будет такой же маразм, как в школе (и согласился поступать сюда по большей части из-за Сергея), а оказалось, что в реальности всё по-другому, многие преподаватели очень крутые.

Конечно, из-за того, что обучение велось преимущественно на украинском языке, мне, особенно в первый год, приходилось немного тяжелее, чем остальным. Большинство ребят здесь были билингвами. На переменах между собой общались по-русски, на паре отвечали по-украински. Но, честно говоря, украинский оказался не таким уж сложным. При наличии хотя бы минимального желания и прилежности овладеть мовой на базовом уровне было вполне реально. Да и преподаватели относились с пониманием, не придирались ко мне сильно. И уж точно украинский был намного проще для русского человека, чем тот же английский с его двенадцатью временами, неправильными глаголами и гигантским количеством синонимов. Многие слова (хотя не все) являлись общими для русского и украинского. Больше, чем эти два языка, были похожи по лексическому составу, кажется, английский и голландский.

Пока я учился в Николаеве, мама начала читать наши с Поплавским книги. Про одну она сказала, что неясно, какой процент там от меня, а какой от Сергея, а про другую, наоборот, заявила: «Я знаю, что вот это точно писал мой сын. Про пирожки со смородиновым вареньем, которым обжигаешь язык, и переписку с мамой в “Телеграме” никто другой написать не мог. Я и до этого знала, что ты талантливо пишешь, но не предполагала, что настолько…» Правда, комментаторы на одном из пиратских сайтов придерживались иного мнения:

«Тихий.Бросил читать эту книгу. Мутная какая-то, сердце не лежит тратить время.»

«DSIRN5673OW.Писал либо подросток, либо с закосом под простоту. Очень слабо. Да еще понамешанно всего. Сложилось впечатление что какой то школоте дали общий план книги и он писал через нехочу на своем донном уровне.

Не советую, не просто зря потраченное время, а еще и как Тихий написал муть. Впечатление неприятное. Бросил ближе к середине.»

…В две тысячи девятнадцатом году, в лето между первым и вторым курсами я приезжал домой на каникулы. Владивосток не сказать, чтобы сильно изменился, но всё же — в воздухе витало нечто мрачное, а может, мне показалось. «Он всегда был мрачным», — сказал папа.

Я зашёл проведать бабушку. Этот день оказался единственным, когда мрак отступил. Мы пошли прогуляться на рынок, на обратном пути я помог ей с пакетами. Пока мы стояли в очереди в ларёк за овощами, я огляделся и вроде ничего такого не увидел: ультрамариново-синее небо, ярко-зелёная листва, панельные дома, бабульки с тележками, дымящийся «бычок» на асфальте — но мне хотелось растянуть это мгновение как можно надольше. Я смотрел на окна пятого этажа и представлял, что там тоже стоит девушка и смотрит, и она тоже пишет стихи или рисует картины, и может, даже влюбится в меня, и завертится всё у нас с ней, как в песне группы «Секрет» «Моя любовь на пятом этаже»… У тебя есть Анна, напомнил я себе.

…Я сидел на паре по истории искусств, которую вела Ольга Леонидовна Полищук. Она жила в Донецке до 2014 года, но уехала в Николаев, когда в Донецк пришла Россия. Ольга Леонидовна рассказывала нам про Гогена и Ван Гога, и про то, что Гогену было сложно общаться с Ван Гогом, потому что последний «не умел вовремя останавливаться» и мог часами говорить и говорить, изматывая собеседника. Она рассказывала, а мне мерещилась здесь наша история с Поплавским. На экране, где была презентация, появился слайд с автопортретом Гогена. С картины на меня смотрел Сергей.

Когда-то давно, когда мы шли по городу с Сергеем (то был период шаткого перемирия), то я рассказывал историю про Дюма-старшего и его соавтора, который помогал Дюма писать «Трёх мушкетёров» и «Графа Монте-Кристо», и в шутку (?) предположил, что это были мы в одной из прошлых жизней.

— Может быть, — сказал Сергей. — Как там его звали, этого соавтора… Мокка?

Имени я не помнил, там было что-то заковыристое на французском. Но после того разговора полез в интернет и узнал, что соавтора звали Огюст Маке. Оказалось, что его имя представляло собой анаграмму моего: Огюст Маке — Макар Костюк.

Бывают ли такие совпадения?

…Ещё у меня на парах иногда выпадало свободное время. В частности, на парах по английскому, когда мы выполняли упражнения, и каждый по очереди читал по одному примеру, то после того, как я делал свой, читало ещё человек двенадцать перед тем, как очередь снова доходила до меня. В это время я мог переключить вкладку с учебником в телефоне на что-то другое. Так что я умудрялся параллельно почитывать книги.

Сергей как-то упрекнул, что я мало знаком с его творчеством. Через год, может, через полтора после того, как мы начали общаться. Тогда это было правдой. Он сказал: «Если бы я на вашем месте вот так познакомился с писателем, то прочитал бы его книги все и сразу». Я подловил Сергея на слове и попросил скинуть всё, когда-либо им написанное. И он действительно прислал все свои тексты, включая неопубликованные романы.

И вот сейчас наконец-то дошла очередь до них. Я начал читать те тексты, которые он сам считал настоящими. И оказался потрясён. Они были прекрасны! Мне нравились и многие опубликованные книги Сергея, но с этими текстами те просто не шли ни в какое сравнение. Романы, которые он писал «в серию», как будто были написаны совершенно другим человеком. Теперь я понял, что Сергей имел в виду, когда говорил, что ни одна его настоящая книга не издана.

Большинство рукописей оказались незавершёнными, но это почти не портило впечатление. Главное, самое ценное, что было в текстах — дух свободы, чистого творчества, безудержный полёт фантазии.

Сергей как-то говорил, что перестал писать стихи потому, что уже написал свои самые сильные поэтические тексты, и если бы продолжил, то неизбежно деградировал бы, ушёл в самоповторы. Я подумал, что что-то подобное с ним в итоге и произошло, но только в прозе.

В фильме «Сталкер» Тарковского герои весь фильм искали заветную Комнату, но в конце не решились войти в неё, повернули обратно в шаге от цели.

Так и Сергей — нашёл свою Комнату, написал настоящие книги, но ему не хватило решимости, чтобы, во-первых, закончить большинство из них, а во-вторых, добиться того, чтобы они были изданы и обрели читателей.

Что я могу сделать?

Выложить тексты в интернет и поделиться ими со всем миром я против воли автора не имею права.

Помочь Сергею раскрутиться и издать их тоже не могу. Невозможно помочь тому, кто сам не хочет себе помогать и отчаянно сопротивляется попыткам других это сделать.

Но я могу попытаться забрать то самое ощущение внутренней свободы, которое присутствовало в ранних неопубликованных романах Сергея, и попытаться передать его в своих книгах, чтобы хотя бы так, опосредованно, поделиться.

И ещё могу не идти на компромисс с читателем, не снижать планку сознательно, не повторять ошибок уходящего поколения… Только вперёд и вверх. Пусть даже мои тексты никогда нигде не будут опубликованы, кроме сети, и я всю жизнь проработаю учителем английского за гроши, это всё равно лучше, чем…