27

Увы, как ни старался я дописать текст вовремя, но всё же с треском провалил очередной дедлайн и отправил файл Поплавскому только в середине июля, а не в конце апреля, как говорил вначале. Возможно, что, несмотря на проблемы в школе и в отношениях с родителями, я бы и успел доделать работу в обещанный срок, если бы сумел мобилизовать все свои внутренние ресурсы, собрать себя в кулак. Но последней каплей стало то, что я пытался параллельно с работой над книгой снимать второй сезон нашего с бабушкой детективного сериала. Под снимать я имею в виду не только непосредственно сам процесс съёмок, но и написание, с позволения сказать, сценария, и монтаж.

Второй сезон был гораздо более масштабным по замыслу, чем первый. Я, как всегда, по самонадеянности взвалил на себя ношу, которую не потянул, а потом, в процессе, оказалось уже поздно переделывать общую концепцию. Количество серий увеличилось с восьми до шестнадцати. Если первый сезон был построен по незамысловатому принципу «одна серия — одно расследование», то в новом добавились сквозные сюжетные линии. В одной из них герои расследовали убийство жены Евгения, бабушкиного племянника, а в другой Женя вспоминал о своём прошлом, о том, как, когда он работал в милиции, они с коллегой Маратом боролись против тайной организации ментов-наркоторговцев.

Марата играл тот самый Марат из школы, он был кем-то вроде «приглашённой звезды». Коренастый, обладающий прекрасным баритоном и способный, когда нужно, произносить низким колоритным голосом: «Говори, торчок, кто тебе наркоту толкает», Марат отлично вжился в роль незлобного по натуре, но простоватого и не совсем чистого на руку «стража порядка», который, однажды решив отомстить за сына, которого посадили на иглу, всё дальше и дальше погружается в бездны мрака и беззакония. Милицейскую форму Марату заменял тёмно-синий штурманский китель моего отца, который тот когда-то отдал мне.

Одну из ролей в сериале играл старший брат Марата, Илья, который ушёл после седьмого класса, и с которым мы до сих пор поддерживали дружеские отношения. Он играл роль «крутого» мафиозного бизнесмена, которого Женя подозревал в убийстве жены. Илья, во всяком случае тогда, казался мне более творческой натурой, чем Марат. Ему легко давались перевоплощения, он любил всякого рода творческий движ, мог быть и жёстким, и мягким, а потому его не смутила предложенная мной роль сурового высокостатусного бандита. В одежде Илья предпочитал эффектный стиль, и на съёмки приехал в белоснежном деловом костюме. В его манере держаться не было харизмы «реального пацана», как у Марата, но были пластичность и нечто от понасенковской утончённости.

Сцены с Ильёй мы снимали целый день на бабушкиной квартире. В награду я заплатил ему немного денег, и конечно, его, как и всю остальную съёмочную группу, накормили обедом и напоили чаем с конфетами и печеньем.

— Вообще-то я не так, чтобы голоден, — сказал он, когда только пришёл. — Но макароны с сыром… — Моё предложение показалось ему слишком заманчивым, чтобы от него отказаться.

Мы начали снимать в обед и закончили, когда за окном уже сгустилась темень. Но мне всё ещё не давали покоя лавры Эда Вуда. Напоследок, когда мы пошли провожать Илью до автобусной остановки, я попросил его помочь нам ещё и в качестве оператора. Камера разрядилась, и снимали на бабушкин планшет в красном чехле. Со стороны, наверно, смотрелось презабавно. Сцена, в которой на Людмилу нападает грабитель по пути домой. Я подбегаю, достаю кухонный нож, который незаметно положил в карман, когда выходил из дома, и говорю: «Давай сюда кошелёк!» На бабушкином лице было написано настоящее удивление. Когда я развернулся и бросился бежать с кошельком в одной руке и «оружием» в другой, бабушка рыкнула мне вслед:

— Нож убери! Нож убери, сказала! — И прибавила вполголоса: — Ебанашка, блять.

Я не смог удержаться и рассмеялся, но нож, конечно, спрятал.

— Макар, ну ты совсем уже что ли… Там вон как раз полицейский стоит… Хочешь, чтобы тебя забрали…

Дальше шла сцена, в которой Люда спрашивает у продавца цветов на углу, в какую сторону побежал грабитель. Естественно, я сбегал в цветочный через дорогу и купил настоящий жёлтый букет пионов ради одной этой сцены. Место, где мы снимали, было достаточно людным, проходным, рядом располагались автобусная остановка, супермаркет, торговый центр и так далее, поэтому шум голосов несколько заглушал наши с бабушкой реплики, но мы старались, как могли. Точнее, старался я, я был дирижёром этого сюрреалистического оркестра, а остальные, включая бабушку, были лишь подчиняющимися мне марионетками.

…Ради одной-единственной сцены мы с моей верной ассистенткой и по совместительству исполнительницей одной из главных ролей отправились на электричке не куда-нибудь, а во Владивостокский аэропорт! Эпизод по изначальной задумке выглядел так. Женю ищет полиция, и ему понадобилось срочно покинуть страну. Он подходит к эскалаторам, но вдруг видит спускающегося полицейского и прячется. Когда служитель закона проходит, и угроза благополучно минует, Женя быстро бежит вверх по эскалатору.

Однако уже на месте выяснилось, что работал только эскалатор на подъём. Поэтому кадры, как полицейский спускается, пришлось снимать в торговом центре. Роль полицейского, как нетрудно догадаться, исполняла бабушка — в уже упомянутом синем папином кителе, синей кепке и тёмных очках (именно так и выглядит типичный страж порядка). Кадры, снятые в двух разных местах, я потом соединил в одну сцену с помощью приёма, который некто Батиков назвал «мудацкий российский монтаж».

По странному совпадению, в первом варианте сценария убитую жену Жени звали так же, как и в настоящей жизни, Лера. Бабушке это совпадение пришлось очень не по душе. В конце концов под её давлением я уступил и заменил Леру на Веру. Но в некоторых сценах мы оговаривались и по привычке говорили «Лера». Бабушка до самого конца съёмок и ещё пару лет после них тряслась, что Женя случайно посмотрит на «Ютубе» наш сериал и обидится, что его жену убивают. Я так и не сумел внушить бабушке, что её страх абсолютно иррационален. Во-первых, у нас было в среднем по сто просмотров на каждом видео (только самая первая серия набрала больше пятисот), у нас не было миллиона подписчиков, и при таком раскладе вероятность, что Женя случайно наткнётся на сериал, равнялась ничтожной доле процента, статистической погрешности. Во-вторых, даже если бы он это увидел, он бы вряд ли с ходу разобрался во всех перипетиях сюжета, если уж даже бабушка в них не разбиралась, и тем более вряд ли узнал себя в моём исполнении.

Кроме того, как мне казалось, Женя по своей природе был не очень любопытным. Не из таких, кто стал бы специально искать нас на «Ютубе» или ещё где-то в интернете. Например, в две тысячи двенадцатом году бабушка написала книгу. Ну как, книгу, тысяч на двадцать — двадцать пять знаков. Я тогда хотел сделать из неё писателя. По телефону мы детально обсудили сюжет будущего произведения (я любезно помогал ей делать первые шаги), и бабушка принялась за работу. Потом, когда я отправил роман её племяннику Жене SMS-ками, он даже не задал никаких уточняющих вопросов и больше мне не звонил. Из чего я и сделал вывод, что он был не очень любопытным человеком.

Изначально планировалось добавить в сюжет также девушку Джерри. На роль планировалось пригласить Сабину. Я долго не решался написать ей и позвать. Но однажды вечером мы с отцом приехали домой, и он стал читать мне долгую изматывающую нотацию. Пока я стоял и тоскливо слушал, то твёрдо про себя решил, что сегодня, когда всё закончится, напишу Сабине, попробую с чего-то начать общение. Так я и сделал. Однако она отказалась от моего предложения. Я удивился, ведь её одноклассник, наш общий знакомый, говорил, что она очень хочет сниматься. Сабина, в свою очередь, тоже удивилась, узнав об этом, и заверила, что тот знакомый просто пошутил. Что ж, у человека странное чувство юмора, подумал я, бывает.

В серии «Побочные эффекты» Людмилу мучают угрызения совести. Она постоянно видит призрак Олега. Олег был парнем из приличной семьи, но попал в плохую компанию. Он был внуком её знакомой, примерно одного возраста с Джерри. Людмила неоднократно разговаривала с Олегом, но всё тщетно. В итоге под влиянием «друзей» Олег согласился принять участие в ограблении ювелирного магазина. Во время ограбления от его рук нечаянно гибнет охранник. Когда грабителей находят, и полиция окружает здание, Олег бросается бежать, Людмила — за ним, и, оказавшись перед выбором, выстрелить или дать преступнику уйти, она стреляет и смертельно ранит Олега.

Теперь её преследует его призрак. Чтобы справиться с галлюцинациями, Людмила обращается к психологу, тот прописывает ей какие-то таблетки, и первое время они действительно помогают. Но постепенно у Людмилы возникает зависимость от препаратов. Женя и Джерри замечают произошедшие с бабушкой перемены: она стала более раздражительной, вспыльчивой. Тогда Женя обманом запирает Людмилу на несколько дней в кладовке, естественно, оставив там запас еды и воды. У Людмилы происходит ломка. Но в конце концов ей удаётся пройти через все муки ада, выжить и воссоединиться с родными.

В последней серии действие начиналось вечером 31 декабря, с трогательной сцены, в которой Людмила и Джерри обмениваются подарками. Специально для неё пришлось вытащить из ниши и нарядить ёлку (естественно, съёмки происходили ни на какой ни на Новый год, а в разгар весны!). Правда, шары и гирлянды висели только с той стороны, которой дерево было повёрнуто к камере. Затем следовала заставка, и за ней — сцена, в которой переполошенная Людмила вбегает в комнату, размахивая пистолетом, и кричит, что внука похитили, а Женя пытается её успокоить и отнимает у неё оружие, чтобы она ненароком не нажала на крючок и рикошетом не убило кого-нибудь из них. Затемнение. На экране крупным планом появляется Людмила, говорит следующий текст: «После долгих следственных мероприятий я наконец выяснила, где бандиты держат моего внука. И буду действовать жёстко и бескомпромиссно», после чего в сердцах ударяет сжатым кулаком по ладони. На слове «бескомпромиссно» исполнительница главной роли не выдержала и разразилась хохотом, поэтому вторую фразу пришлось переснять ещё раз. Дальше следовала перестрелка Людмилы с неназванными бандитами, сопровождавшаяся музыкой из игры «Payday 2». Всех бандитов играл я, но многогранность моего актёрского дарования, конечно, меркла по сравнению с тем, что бабушка самолично, без помощи каскадёров или дублёров, выполняла самые разнообразные трюки, такие, как броски предметов, махи ногами, небольшие прыжки и даже перекаты по полу. И казалось бы, всё окончилось хорошо, внук спасён, злодеи повержены, но нет — на следующее утро в квартиру Каратаевых врывается спецназ и арестовывает Людмилу за учинённую ей накануне бойню. Суд. Так как судейской мантии у нас под рукой не нашлось (можно было разве что попросить у мамы, но она ни за что не разрешила бы), вместо неё достали бабушкину зимнюю шубу из ниши. Вместо судейского молоточка сойдёт и обычный, из ящика с инструментами. Камера, мотор! Сидит «судья» в шубе, в очках, ударяет молотком по маленькой деревянной табуреточке и говорит: «Людмила Каратаева приговаривается на много лет тюремного заключения. Подсудимая, приговор понятно?» (Вообще-то она должна была сказать «понятен», но произошла оговорка.) Действие заключительной сцены происходит через много лет. Людмила выходит из тюрьмы и медленно удаляется из кадра. Потом под вальс из фильма «Берегись автомобиля» идут финальные титры. Эту сцену мы снимали на улице Ивановской, где находилась больница Минобороны, и поэтому там был забор, увитый колючей проволокой, и шлагбаум.

Больше всего со съёмок второго сезона мне, пожалуй, запомнился следующий момент. Для одной из историй, в которой преступники грабили забегаловки в костюмах клоунов, мы с бабушкой отправились в специальный магазин в центре города, где взяли в аренду на один день костюмы и купили грим, что влетело в приличную денежку. Этот магазин я предварительно долго искал. Ясное дело, что в первом попавшемся магазине на углу нужные нам костюмы не продавались. Потом мы ехали на автобусе десять остановок от центра до бабушкиного дома. Мы сидели, а костюмы болтались сбоку на вешалках, на перекладине под потолком, за которую обычно держатся пассажиры. Самое удивительное, что никто не обращал на нас ровным счётом никакого внимания.

Костюмы клоунов надувались с помощью специальных насосиков. Когда снимали эпизод с ограблением, то во время первого дубля мы, с размалёванными лицами и игрушечными автоматами, оба одновременно ломанулись вперёд и не пролезли в дверной проём.

Бабушка только тихонько посмеивалась. «Два сумасшедших», «вечно втягиваешь меня в разные авантюры», «артист» — были самые цензурные из её комментариев. Ещё одной из любимых бабушкиных фраз, которую она повторяла очень часто, была: «Макар, запомни, это в последний раз!»

Вообще я очень хорошо понял за время съёмок, что мы слишком сильно заботимся о том, что подумают окружающие, тогда как на самом деле им, как правило, нет до нас никакого дела, они увлечены собой. Мы с бабушкой снимали и во Владивостокском аэропорту, и на городском пляже, и в торговом центре, и на Арбате, и на Луне, и во всех этих местах делали странные вещи в странной одежде, и никто ничего не сказал. Разве что в аэропорту попросили не снимать зону досмотра.

Однако большая часть второго сезона всё-таки снималась у бабушки дома. Один раз в неделю, скажем, я спрашивал разрешения у папы, можно ли сегодня после уроков я вместо того, чтобы сразу поехать домой с ним, на автобусе отправлюсь к бабушке. А вечером, часов в восемь — девять, меня оттуда заберёт мама на обратной дороге с работы. Если всё было хорошо, и по школе ко мне не было существенных нареканий, папа разрешал. Он вообще не проявлял никакого интереса до того, чем мы там с бабушкой занимались. Он знал, что мы вроде как снимали что-то, но ни одного нашего «фильма» не видел, а я и не настаивал, так как боялся, что, если ему не понравится, отец запретит нам снимать. Они с мамой очень дрожали за свой публичный образ. И если бы я показал папе наш сериал (где первая серия начиналась с того, как я, вернее, второстепенный персонаж, которого я играл, вызывал проститутку), да ещё и сказал, что это выложено на «Ютубе», не берусь предсказать, как бы он отреагировал.

Когда я приезжал к бабушке, большая часть сил, как правило, уходила у меня даже не столько на съёмки, сколько на то, чтобы уговорить её сниматься.

— Сначала испортит настроение, а потом говорит: бабушка, давай сниматься, — возмущалась бабушка и тихо добавляла: — Если бы всё было по-хорошему…

Настроение у бабушки действительно портилось очень легко. Она очень чувствительно реагировала на мои шутки, подколы, замечания в её сторону, иногда язвительные и даже оскорбительные, а иногда совершенно вроде бы безобидные. Предсказать, какую реакцию вызовет та или иная моя реплика, было трудно. Плохим поведением в бабушкином понимании являлось даже просто громко разговаривать или смеяться («стены тонкие, соседи всё слышат»). Она запросто могла начать плакать («на пустом месте», как мне казалось). К этому следует добавить, что я просто от природы обладал взрывным характером. У меня внутри бурлило огромное количество энергии, которую надо было куда-то выплеснуть. Мне было шестнадцать лет, и с бабушкой нас по большому счёту уже ничего не связывало, кроме съёмок, превратившихся в рутину. Я чувствовал, что занимаюсь, по сути, ерундой, великовозрастное дитя. Но не мог признаться себе в том, что трачу время, постоянно приезжая к бабушке, с которой даже толком не мог найти общих тем для разговора. Она говорила про то, какая была погода, как она вчера убиралась и стирала, как работала на заводе 20 лет назад, и про то, что пишут в газетах о жизни звёзд, а я думал про книги, фантазировал о девочках, думал о политике (из-за которой мы тоже ссорились). Но бабушка была единственным, подчёркиваю, единственным человеком, с которым я не боялся быть настоящим собой, и в присутствии которой мог громко смеяться (хотя последнее она и не одобряла). Это несоответствие того, какой я хотел видеть и представлял себе бабушку — полноценным собеседником, соавтором в моём творчестве, и тем, какой она была на самом деле — обывателем, вызывало внутри всё нарастающее раздражение. Которое, вкупе со взрывным характером, и приводило к постоянным ссорам с бабушкой, крикам и скандалам с матами, летящими с обеих сторон.

«С папой-то ты так себя не ведёшь, он-то тебя быстро бы поставил на место».

«Мало тебя, наверное, папа в детстве бил».

«Нет, ну ты посмотри на него! Самая настоящая тварь».

Но всё это, конечно, были лишь цветочки по сравнению с тем, что мог кричать я в припадке гнева. Если я по-настоящему выходил из себя (что, впрочем, не так уж часто происходило), то исторгал такой поток проклятий, что вокруг в радиусе километра вяли все цветы. Я крыл самыми последними грязными словами и бабушку, и всех заодно — родную мать, отца, себя и весь мир.

Проблема (если не сказать трагедия) была в том, что, несмотря на бешеную популярность в школе, свалившуюся на меня в какой-то момент, это качественным образом не изменило мои взаимоотношения с окружающими людьми. Со мной все здоровались и улыбались мне. Но очень скоро я обнаружил, что всё, дальше ты с нами не идёшь никуда не делось. Один раз, когда мы гуляли после уроков с Димой Леонтьевым и его девушкой (или я думал, что гулял с ними?), дошли до района, в котором жил Дима, и наступил тот самый неловкий момент, когда от меня ждали, что я откланяюсь, а я не понимал намеков и всё не откланивался и не откланивался, потому что хотел пойти домой к Диме вместе с ними, Леонтьев в конце концов не выдержал и даже прямо спросил: «Что ты тащишься за нами, как крыса?» Я старательно пропустил вопрос мимо ушей и сохранил безмятежный невозмутимый вид. Потому, что не знал, как реагировать: гордость требовала обидеться и уйти, но тогда это означало бы поссориться с друзьями, а значит, изначальная цель, перейти на новую ступень дружбы, была бы не достигнута. Проще всего было в ситуации двух конфликтующих потребностей свести всё к ха-ха да хи-хи. Закончилось тем, что Дима позвонил Елене Викторовне и нажаловался. Бить он меня не мог, потому что я находился как бы под опекой классной руководительницы. Из-за этой опеки я только сильнее её ненавидел, считая, что отношения с одноклассниками — моё личное дело. Когда тот, к кому ты испытываешь неприязнь, проявляет над тобой покровительство, то к нему чувствуешь не благодарность, а ещё большую ненависть. Если хотите разозлить человека, которому вы не нравитесь, не надо кричать, пытаться как-то его оскорбить, просто дружелюбно улыбайтесь и всячески выказывайте своё к нему расположение, эффект гарантирован. В пятом классе уже как-то произошла похожая ситуация, которая закончилась тем, что я получил люлей от группы ребят, после чего-то классная руководительница, Ленка, как её называли мальчишки между собой, и взяла меня «на повышенный контроль». В этот раз всё обошлось, Дима позвонил Елене, та стала звонить мне, и в итоге я хочешь-не хочешь вынужден был капитулировать. В оправдание своего недостойного поведения в той ситуации, должен сказать, что позже я написал Диме и извинился, и пообещал, что сделаю выводы и больше не буду навязываться. Не потому, что Елена Викторовна что-то мне сказала, а по своей инициативе. Я даже «крысу» легко ему забыл, потому что осознал, что с самого начала был неправ в данном случае. Всё-таки я немного повзрослел по сравнению с пятым классом. Больше я действительно не гулял с ними после школы, а если и гулял, то вовремя уходил. Отношение со стороны Димы ко мне улучшилось.

Парадоксальным образом, обретя популярность, я умудрялся оставаться чуть ли не самым одиноким человеком в школе (хотя, я уверен, были и те, кому приходилось тяжелее, чем мне). То есть уже в таком юном возрасте мне открылась теневая сторона славы. Слава не помогает избежать одиночества, наоборот.