23

Буквы сливались перед глазами. Я на минуту оторвался от экрана и перевёл взгляд на жалюзи, синие с золотыми звёздами, в подражание ночному небу. Такие висели только в моей комнате. Я встал из-за стола, потянул за верёвочку, и гусеница жалюзи поползла вверх по стеклу.

Снаружи было уже светло. Из окна открывался вид во двор. Внизу, возле забора, стоял курятник. Он состоял как бы из двух частей: правая представляла из себя небольшой деревянный домик с двускатной крышей, а левая — участок под открытым небом, огороженный пластмассовой сеткой. Зимой мы запирали кур на ночь в домике (к которому было подведено отопление), а днём выпускали их побегать на улицу.

Перед курятником стояло старое дерево. Летом оно казалось объёмным, внушительным, но сейчас, лишённое своего пышного зелёного облачения, своего бронежилета из листвы, выглядело каким-то облезлым, каким-то, что ли, не деревом даже, а схематичной моделькой дерева, что-то вроде картонного макета. На дереве, примерно на высоте второго этажа, то есть как раз напротив моего окна, был сколочен простенький «балкончик» из досок — так называемый штаб, висевший там ещё с незапамятных времён. Наших с папой рук дело.

Между деревом и кирпичной стеной дома стоял прицеп, накрытый тентом. Под тентом был всякий хлам. На тенте, а также повсюду вокруг — на ветвях дерева, на крыше курятника, и конечно же, на земле, лежал снег, девственно-белый, как ещё не заполненные текстом страницы в файле «Microsoft Word». Снега зимой выпадало реально много, а иногда даже нереально много. Между курятником и деревом вилась дорожка; там, где она обрывалась, в сугроб была воткнута чёрная пластмассовая лопата. Тропинка была расчищена ещё только наполовину, сегодня мне предстояло расчистить её полностью. Обычно большую часть снега расчищал папа с помощью снегоуборочной машины. Естественно, речь здесь не про автомобиль, а про специальный прибор, по размерам нечто среднее между газонокосилкой и квадроциклом. Но были места, куда снегоуборщик не пролазил, вроде вот этой полоски между курятником и деревом, и там приходилось кидать снег вручную. За забором начинался участок дяди Валеры, и он на фоне нашего выглядел пустынным. Снег простирался на нём от края до края ровным ковром, на котором не виднелось никаких следов. Весной, когда на нашем участке уже всё таяло, на соседнем ещё лежали снежные валуны.

Открыв жалюзи, я выключил настольную лампу и прошёлся взад-вперёд по комнате. На столе стоял включённый компьютер с открытым файлом «.docx», страницы которого вовсе не были девственно-белыми. На каникулах я писал как проклятый. Через «не хочу», через самопреодоление, через кровь, пот и слёзы. Скорость иногда достигала 30-35 тысяч знаков в сутки. Ещё не так давно даже десять тысяч знаков казалось мне очень большим количеством для одного дня. Ах, если бы я и летом работал с такой же интенсивностью!.. Жаль, что зимние каникулы длились гораздо меньше, всего две недели, до 12 января. Вдобавок к страху не успеть я испытывал муки совести, когда писал, из-за того, что должен был написать то же самое давным-давно.

Днём я по-прежнему проводил большую часть времени, помогая папе в боковой комнате. И, как и раньше, моя «помощь» заключалась в основном в том, чтобы вовремя подать нужный инструмент, подержать что-то или замерить рулеткой. Когда изредка случалось так, что мы выполняли параллельно какую-то работу, сколько я ни старался, всё равно выходило, что отец выполнял ту же самую работу в два раза быстрее. Мне банально не хватало ловкости рук и физической силы. Похоже, что отцу просто было скучно работать одному, и ему хотелось, чтобы я постоял рядом за компанию. Забавно, что, так как в целом отец был неразговорчивым, большую часть дня мы проводили, не проронив ни слова. Я должен был просто молча стоять как бы немного сбоку за его спиной, слегка наклонившись вперёд и делая вид, что мне интересно, чем там отец занимается, хотя на самом деле меня уже воротило от вида этих досок, балок, плинтусов, молотков, винтиков, шуруповёртов и всего остального. И речи не шло о том, чтобы я расслабленно сидел в сторонке, пока отец рядом горбатится и старается!.. Если отцу казалось, что я не проявляю должной заинтересованности, начинались претензии с его стороны. Однажды я набрался смелости и решил попробовать откровенно поговорить с ним.

— Папа, — сказал я, — а ты не мог бы меня звать только тогда, когда тебе конкретно понадобится что-то помочь? А то большую часть времени, когда мы что-то «делаем», я просто стою рядом и всё. А я бы за это время мог много всего успеть сделать.

— Чего, например? — спросил отец.

— Какие-то свои дела, — уклончиво ответил я.

— А какие у тебя могут быть дела? Запереться у себя в комнате, уткнуться в компьютер и что-то печатать, портя зрение? Оно у тебя и без того плохое. Ты хочешь вообще ослепнуть?!

— А какая разница, какие дела? — парировал я и хотел добавить: «Это мои дела, и я не обязан о них отчитываться». Но такое прозвучало бы слишком нагло, и отец наверняка бы меня наказал.

Несмотря на то, что я ограничился только первой частью фразы, отец всё равно был изрядно раздражён.

— Ты бы лучше сказал «спасибо», — упрекнул он. — Лучше бы смотрел на то, что я делаю, запоминал и учился, вместо того, чтобы болтать. Вот представь, ты вырастешь, будет у тебя жена, и она скажет: «Макар, забей гвоздь». А ты сможешь забить?

— Ну, гвоздь, пожалуй, смогу, — подумав, ответил я.

Я так и не смог переубедить отца, и разговор закончился ничем. Почему же я прямо не сказал ему, что пишу книгу? Причину поймут только люди, которые сами пишут, непишущим это объяснить невозможно. Попробуйте рассказать всем знакомым о том, что вы собираетесь писать книгу. Расскажите в подробностях, о чём будет предполагаемый сюжет. А потом сядьте за компьютер и попробуйте написать хотя бы одну страницу. Уверяю вас, что, скорее всего, вы не сможете выжать ни строчки. Что-то будет мешать. Возможно, дело в том, что, рассказав людям, ты как бы чувствуешь себя обязанным им, боишься налажать и не оправдать чужих ожиданий. «Ах, мало того, что ты, вместо того чтобы проводить время с нами, потратил его на свои писульки, так ещё и книга в итоге получилась отстой?!» А когда никто ничего не знает, и ты пишешь просто так, как бы по приколу, работа идёт намного легче. Недаром Сергей любил поговаривать: «Сказанное вслух слышат демоны, а подуманное — ангелы».

Это, к слову, касается не только литературы. Почему-то родители, когда планировали очередную поездку за границу, говорили мне, чтобы я никому не рассказывал о предстоящем путешествии и тем более не называл конкретных дат. Ни своим друзьям или одноклассникам, ни тем более посторонним. Сами они тоже не рассказывали коллегам по работе. Даже бабушку ставили в известность почти в последний момент.

После замены ламината в боковой комнате папа взялся менять потолок в соседней, большой. Пока мы трудились, не покладая рук, фоном у папы на телефоне играла музыка. Надо отдать ему должное, музыка хорошая. Многочасовой пытки русской попсой я бы не выдержал. Играла, например, песня «Eagles», знаменитый «Hotel California»:

On a dark desert highway, cool wind in my hair,

Warm smell of colitas, rising up through the air…

Кроме этого поистине легендарного хита, звучали также песни группы «Depeche Mode», такие как «Enjoy the Silence», «Strangelove», «Everything Counts», «Never Let Me Down Again» и другие, а также треки «In The Death Car» Игги Попа и «The House of the Rising Sun» группы «The Animals». Многие композиции я потом сам искал в интернете, чтобы переслушать уже в наушниках.

Я действительно, как и обещал, через несколько дней скинул Сергею дописанную первую часть на 270 тысяч знаков с пробелами. Вторая часть получилась на 72 тысячи знаков. Для круглого счёта, чтобы суммарно вышло 350 тысяч, я решил под видом последней главы присовокупить к тексту подборку своих, как я тогда полагал, стихов. Я подал это как закос под «Доктора Живаго», где в конце романа были помещены стихи Юрия Живаго. Дескать, так совпало, что герой моей книги, суровый воин, тоже на привалах пописывал стихи в блокнотике. Поэтому последняя глава называлась «Стихотворения» и содержала опусы наподобие вот этого:

Я — сталкер, охотник за удачей,

Зона — моя обитель навсегда.

Стучит в плечо приклад оружия отдачей,

Такой знакомый сухпаёк всегда.

Если появятся запретные земли,

Кто-то пожелает пробраться туда.

Романтика, деньги, казусы резкие,

Заманчивая возможность искать себя.

Или этого:

Прощай, милая, навсегда,

Я любил тебя так нежно, так сильно.

Помнишь, я сам с утра

Приносил тебе секс и вино...

Ты — хрестоматийное средоточие,

Порождение моей бурной фантазии.

Ты во мне всё обесточила,

И ты же — жить заставила...

Бесконечность океана

Я зрел в твоих глазах,

Бороздить её могу теперь,

К несчастью, лишь во снах...

После того, как отправил Сергею первые две части, я спросил его, нужно ли писать третью, или того, что есть, достаточно. Вопрос вполне резонный, потому что высасывать из сюжета дальше было уже попросту нечего. Всё, что можно, я выжал. Сергей в ответ напомнил мне, что разговор изначально шёл о минимум четыреста пятидесяти тысячах. «Вы же, — заметил он, — пока что прислали всего триста сорок две, и в придачу к ним ещё восемь килобайт стишков, с которыми неясно, что делать».

Я возмутился, дескать, как он смеет называть мои великие творения этак пренебрежительно, стишками.

«СТИШКИ — ещё самый мягонький эпитет, которым ЭТО назовёт человек, который будет решать, будет ли ЭТО в книге», — ответил Сергей, имея в виду, очевидно, редактора. В финальной редакции текста мои вирши так и не появились, и слава богу.

В итоге мы сошлись на том, что я допишу ДЛЯ ОБЪЁМА третью часть на сто тысяч знаков, что мне и пришлось сделать. Общий объём черновика в конце концов составил 450 тысяч знаков с пробелами — тогда, в пятнадцать лет, почти невообразимое для меня количество. Это был самый большой текст из написанных мной на тот момент. Иронично, что пресловутая третья часть в итоге в книгу так и не попала. Изначально она присутствовала в чистовике, но редактор потребовал сократить текст, и Сергей был вынужден её вырезать. Эти эпизоды были использованы потом в другой книге.

То есть, по сути, Сергей работал с триста пятьюдесятью тысячами, или, если быть совсем точным, с триста сорока двумя, которые он расширил до пятисот девяносто четырёх. Фактически он дописал 250 тысяч и значительно переработал уже написанное мною. Но порядок эпизодов и общий ход развития сюжета не изменились. Сергей не добавил новых персонажей или сюжетных поворотов, не вставлял и не выбрасывал никаких эпизодов, а работал практически только с исходным материалом. И сырой черновик постепенно превращался в роман, словно голый скелет обрастал мышцами, артериями, кожей. Всё это Сергей сделал, конечно, не за одну неделю, но немногим дольше — за какой-то месяц.

«Если бы, не дай бог, кто-нибудь из коллег узнал, что я для вас делаю, — написал он мне, — покрутили бы пальцем у виска. Вам просто повезло, что мой канал внезапно ОТКРЫЛСЯ на полную…»

«Моменты, написанные “для объёма”, оказались в большинстве случаев как раз В ТЕМУ, — к моему немалому удивлению, заключил Сергей. — В отличие от того, что вы полагаете настоящим, “криком души”…» Я не знал, радоваться мне теперь или огорчаться.

В каком-то разговоре я признался, что на самом деле так и не прочитал до конца тогда, в прошлом году, перед началом работы одну из книг Поплавского, самую крайнюю. Решил, что теперь уже можно рассказать. Я вообще не любил лгать людям, и водить кого-то за нос сколько-нибудь долгое время было для меня тяжело морально.

«Потому и получилась КНИГА, — загадочно ответил Сергей, — что НЕ читали…»

Заодно я признался, что моя бабушка никогда не работала в ФСБ, а также не писала мемуаров и не публиковала их под псевдонимом в серии «Спецназ», как я ранее утверждал.

Большинство глав в книге претерпели очень серьёзные метаморфозы, хотя некоторые моменты остались практически без изменений. Однако позже я вынужден был признать, что те изменения, которые Сергей внёс, явно пошли на пользу тексту.

Текст находился уже почти на финальной стадии. И тут я совершил ужасную глупость. Я отказался от второй фамилии на обложке.

Возможно, потому что в глубине души понимал, что не заслужил. Я действительно облажался по полной. Я провалил все мыслимые и немыслимые дедлайны, текст в итоге получился меньше оговорённого объёма, да и то, что получилось, было, мягко говоря, далёким от идеала. Как выразился Сергей: «Удачные моменты в черновике есть, но это как искать алмазы в куче сами знаете чего».

Возможно, я отказался потому, что испугался. Испугался, что когда выйдет книга с моим псевдонимом на обложке, то многочисленные школьные знакомые, которые не принимали меня раньше всерьёз и вели себя со мной непринуждённо, начнут по-другому ко мне относиться.

Возможно, я думал, что после того, как родители столько ругали и наказывали меня, теперь, когда про сына выяснится что-то хорошее, это как бы выйдет за рамки их ожиданий. А мне подсознательно не хотелось «разочаровывать» маму с папой.

Можно придумать ещё кучу сложных психологических объяснений. Но, если честно, то, скорее всего, причиной был просто очередной бзик. Я был очень импульсивным подростком, и мне в любой момент могло что-то ударить в голову. Так что я немедленно заявил Сергею, что отказываюсь от второй фамилии. Подозревая, что он не примет эти слова всерьёз, я поставил ультиматум: или книга выйдет без моего имени, или мы дальше не работаем вместе и вообще никак не контактируем. Такое требование Сергей проигнорировать не мог. Поплавский был очень расстроен, что новый соавтор, о котором он так долго упрашивал издательство, в итоге отказывается от авторства. Но я остался непреклонен.

У меня были частые смены настроения, я то и дело противоречил сам себе. Например, сегодня я мог написать Сергею, что даю ему полный карт-бланш делать с текстом всё, что ему вздумается, и редактировать, как ему вздумается, лишь бы на выходе получился достойный результат. А уже завтра я строчил новое письмо, в котором строго-настрого запрещал менять даже клички персонажей, так как, дескать, сильно привязался к своим героям. Из-за этих регулярных «выступлений» Сергей прислал мне окончательный текст книги уже только после отправки его в издательство, хотя изначально предполагалось, что я буду получать текст по главам и даже смогу по ходу вносить какие-то правки…

Книга действительно вышла в итоге без второй фамилии. Но одно напоминание обо мне в ней всё же осталось. В конце всех романов Сергея традиционно стояли даты начала и окончания работы и место написания. Обычно в качестве места выступал город Николаев. Но в конце этой книги напротив Николаева через тире появилось ещё одно наименование — Майский порт. Оно отсылало к Port May, старому названию бухты Золотой Рог, на берегах которой сегодня располагался Владивосток…