36

Итак, я отправил черновик на 450 тысяч знаков с пробелами Сергею, но он пока не начинал работать над ним, так как ещё не закончил свою сольную книгу, ту самую, которая должна была связать воедино все сюжетные линии цикла и поставить точку в основной истории. Этакие «Ветра зимы» в версии Поплавского. Насколько я понял из разговора с Сергеем, сейчас он переживал острый творческий кризис. Мол, при мысли о том, чтобы писать, ему становится плохо чуть ли не на физическом уровне. Поэтому пока Сергей в основном лежит, смотрит сериалы или просто таращит глаза в потолок. Я не знал, как можно ему помочь. С одной стороны, я прекрасно понимал Сергея. Написать столько книг в одну серию — тут любого начнёт тошнить. Даже меня, хотя я написал «всего» три (и те меньшего объёма), воротило от всех этих «выстрелил», «побежал», «прыгнул», «внезапно», «мутант», «артефакт» и так далее. С другой стороны, я боялся, что серию закроют раньше, чем обе запланированных книги, его сольная и наша совместная, успеют выйти.

В воздухе запахло весной, талым снегом. Практически каждую перемену я на пять-семь минут выходил на улицу, чтобы хоть недолго постоять, посмотреть на проезжающие за забором машины, поглазеть на небо. А иногда даже специально отпрашивался с урока. Я буквально рвался на свободу из клетки. Меряя шагами площадку перед школой, я много раз пытался звонить Сергею, не по «Скайпу», а по обычному телефону. Мне очень хотелось услышать его голос, хотелось как-то спастись от этой скуки, серости, безнадёжности. Только один или два раза Сергей поднял трубку, спросил, что случилось, я сказал, что просто звоню узнать, как дела, мы немного поговорили. И после этого он перестал брать трубку. Что, в принципе, логично, так как в Николаеве была ночь или раннее утро, но я знал, что он сова, а значит, возможно, не спит. Одно время я набирал его почти каждый день, иногда по десять раз, надеясь — а вдруг на десятый возьмёт? Но никто не отвечал, и в конце концов я перестал звонить.

Оставалась единственная вещь, которая спасала меня от скуки в школе — настольный теннис.

И как-то так вдруг само собой получилось, что мы стали играть с Сабиной.

Сабина, сердце моё. Луч света в школьном царстве. Девочка-праздник в лёгкой голубой юбочке и белых босоножках. Столько раз я искал её глазами на перемене, надеялся случайно столкнуться в коридоре, и напрасно, ведь стоило ей появиться в поле зрения, как у меня внутри всё замирало от страха, я был словно парализован. Правильно сказала одна известная писательница, что влюблённый мужчина похож на овцу. Жалкое зрелище! Сабина была моей отрадой, если бы не она, я бы уже сдох от тоски. В этой тюрьме духа, на этой каторге ума и души, и вдруг — призрак свободы, глоток надежды. Единственный живой человек в этом царстве сирых и убогих. Как пелось в песне «Машины времени»: «Одинокая птица, как могла ты среди них родиться…» О Сергее я мог только думать, его не было рядом, а Сабина была здесь, в реальности.

Пока мы играли, то почти не разговаривали. Я боялся спугнуть её неосторожным словом или скабрезной шуткой. Впрочем, мне казалось, что она и так всё понимает. Поэтому я просто молча млел от восторга. Причём мне даже в голову не приходило подыграть ей, потому что я полагал, что поддаться более слабому игроку, неважно, девушке или мужчине — значит унизить его.

Этот год был последним для Сабины в школе. Я уже говорил, что она была старше меня на один класс. Я с трудом представлял, как потом выдержу ещё год без Сабины. Страх потерять её вызывал у меня смутную тревогу. Но, как и всякий счастливый человек, я старался просто жить здесь и сейчас и не думать о том, что счастье может когда-нибудь закончиться.

Однажды, когда я вернулся домой после очередной игры, то подумал о Сабине и почувствовал, как внутри разливается приятное тепло. На миг я представил, что она сейчас тоже думает обо мне, что у нас с ней телепатическая связь. Волна ошеломляющей энергии накрыла меня с головой, и я испытал тихое, неизъяснимое блаженство. Это было что-то похожее на просветление в буддистском смысле, стадию самадхи, такую, какой её описывают в духовной литературе, — я почувствовал себя крохотной частичкой огромного целого, коллективного природного разума, и в то же время весь мир во всём его многообразии умещался во мне. Я враз всё понял и познал. Мне хотелось поделиться с кем-то этим состоянием просветления, радости, причастности к чему-то вечному и бесконечному. Человеку, который достиг просветления, и в голову не пришло бы думать о том, как подольше удержать его. Я и не думал. Удержать, подчинить своей воле — это всё от лукавого. Никогда в жизни больше я не испытывал таких ярких переживаний.