34

Несколько лет назад, когда в школе только поставили стол для тенниса, я играл хуже всех, не мог даже толком попасть по мячу, и против меня никто не хотел становиться. Кроме Марата, который тоже был «гадким утёнком». Другие пацаны из нашего класса поиграли какое-то время, а потом бросили, надоело, мы же с Маратом продолжали оттачивать мастерство. Мы играли почти каждую перемену, если успевали занять стол, играли после уроков, иногда по несколько часов. Приходилось учиться сквозь пот, кровь и слёзы. Не раз я в бешенстве и отчаянии швырял ракетку об стену и выл. Марат даже перестал играть со мной из-за того, что я сильно злился, когда проигрывал (он-то, что бы ни случилось, сохранял каменное выражение лица). Потом я всё же приучил себя играть спокойно, не брыкаться и всегда держаться в рамках. Марат вернулся. К моменту, когда происходили данные события, я с лёгкостью выигрывал у всех мальчиков в школе, кроме пары-тройки человек, включая Марата.

Излюбленная моя тактика заключалась в том, чтобы отбивать любой удар и ждать, когда противник первый совершит ошибку. Мне больше нравился настольный теннис, чем волейбол, потому что последний всё-таки был командной игрой, где значительную роль играл эмоциональный интеллект, а пинг-понг — это битва один на один, он давал больше простора для импровизации, самовыражения.

С Маратом мы долгое время были друзьями не разлей вода, садились за одну парту. Он был из строгой религиозной семьи, довольно бедной. Но школьное окружение повлияло на него, не могло не повлиять, всякие Димы Леонтьевы и иже с ними, и от них он перенял некоторые дворовые замашки и соответствующую манеру поведения. Но для того, чтобы лёгкая неотёсанность в его исполнении смотрелась обаятельно, ему не хватало, во-первых, природной харизмы, во-вторых, творческой искры. Одно дело, когда телевизор из окна выбрасывает гитарист «Led Zeppelin», а другое, когда сантехник Вася. У Марата скорее была внешность простого хозяйственного мужичка, а не рок-музыканта. Если в случае Димы Леонтьева хамоватый развязный стиль смотрелся аутентично, потому что Дима практически вырос на улице, то в случае человека, который вырос в религиозной семье, и взял сам стиль, а не суть, внутреннюю свободу, подобное выглядело скорее неестественно и отталкивающе.

Марат был невысокого роста шатен, с виду такой худощавый коротышка, но сильный. Вроде бы он когда-то занимался самбо, по крайней мере, его старший брат точно ходил на самбо и в музыкальную школу. Марат не проявлял каких-либо творческих наклонностей, не очень хорошо учился. В целом он был вполне обычным и даже одевался заурядно: я привык постоянно видеть его в одной и той же серой жилетке без рукавов, застиранной белой рубашке и чёрных классических брюках.

Так как его брат ушёл после седьмого класса, и Марату было особо больше не с кем общаться, он общался со мной. До определённого момента он стойко терпел все мои дурацкие шутки и даже смеялся. Я любил юмор на грани, абсурд, кринж, шутки про секс, вагины, шутки с матом, про говно и так далее. Как можно догадаться, у нас не совпадало чувство юмора. Я-то по степени отвязки (в плане юмора) мог дать фору Диме Леонтьеву, а Марат где-то внутри оставался ребёнком из религиозной семьи, несмотря на всю свою демонстративную раскованность и вальяжность. Ещё я не всегда чувствовал грань, где следует остановиться, не чувствовал, когда, например, у человека плохое настроение, и к нему не следует лезть с шутками. И однажды я достал Марата своими приколами, когда он был явно не в духе. Расстались мы, как обычно, но вечером мне пришло длиннющее письмо от него с признанием, что он раньше дружил со мной только для того, чтобы списывать домашку. Дальше было ещё множество обидных слов, но почему-то больше всего запомнилось именно это. В конце письма было пожелание, чтобы я держался от него подальше.

Я не смог простить Марату такого предательства. Несколько дней я глядел на него косо. Но последней каплей стало то, что я всё ещё вынужден был играть с ним за одну команду на волейболе, потому что у меня не было выбора. На каждом уроке физкультуры мы играли в волейбол. И Марат вставал в команду со мной, потому что больше никто из парней не хотел, как бы ни упрашивала учительница. По другую сторону сетки стояли все остальные мальчики, а по мою сторону я, Марат и девочки. Мне казалось особенно унизительным, что, кроме Марата, со мной больше никто не хочет играть. (Ведь я-то был не таким, как Марат, я был таким, как Дима Леонтьев! Почему же он со мной не встаёт?!) После уроков я попросил Марата не вставать со мной на волейболе, чувствуя себя ещё более униженным. Он согласился через верхнюю губу, но только подлил масла в огонь тем, что держался как бы свысока, чувствуя, что я нахожусь в позиции слабого.

На следующий день, когда было «окно» в расписании, я подошёл к Марату, который сидел на стуле в коридоре рядом с другими пацанами, и предложил отойти в сторонку, поговорить. Тот сказал, что можно поговорить и тут. Тогда я накинулся на него и отлупасил. Это было исключительно подло, так как Марат не ожидал нападения и не успел ничего сделать. Меня с трудом оттащили, но напоследок я ухитрился наподдать Марату ногой и плюнуть ему точно на голову. Бессильная ярость, ненависть к себе, обида от непризнания и от одиночества, которые терзали меня, в буквальном смысле обрушились на голову невиновного, и, возможно, неплохого, хотя и не моего человека.

Тем же вечером Илья написал мне со вполне закономерным вопросом: «Ты что творишь?!» Я переслал ему письмо с гадостями от Марата. Илья ответил, что искренне сожалеет о поступке младшего брата, но кидаться на него с кулаками было ошибкой с моей стороны, я должен был уладить всё мирно. Каким-то чудом мне удалось сохранить более-менее приятельские отношения со старшим из братьев, хотя он, конечно, был далеко не в восторге от того, что я избил Марата. И я по-прежнему стоял с Маратом на волейболе, тут мне пришлось смириться. Но в настольный теннис мы больше с ним не играли. Я постепенно начал играть с другими ребятами, и почти всегда неизменно одерживал победу.

После случая с Маратом Елена Викторовна во время классного часа как бы вскользь обмолвилась о некоем инциденте и о том, что ей с трудом удалось убедить маму пострадавшего ребёнка не писать заявление в полицию.

Конечно, обо всём узнал мой отец. Он хотел понять, из-за чего произошёл инцидент, но я не считал нужным посвящать его в свои дела. «Сынок, подрался и подрался, просто объясни, из-за чего, — пытался уговаривать он. — В двух словах. Мне многого не нужно». Но я оставался непреклонен. Папа орал на меня в машине часа два. «Знаешь, кто ты, Макар? — наконец устало вздохнул он. — Ты — энергетический вампир. Вот так».