35

Только всё устаканилось, улеглось, разборки остались позади, и я более-менее вернулся в рабочее русло, как вдруг — новая засада. На перемене, как обычно, я пошёл в магазин и решил чисто по приколу купить двухлитровую бутылку пива. И конечно, ожидал, что продавщица скажет, мол, тебе нельзя, ты ещё несовершеннолетний. В другом магазине мне отказывались продавать энергетики, потому что я был младше восемнадцати. А тут продавщица возьми да и продай. Я пошёл с этой бутылкой в школу, не был застукан учителями, предлагал Диме Леонтьеву, моим-его дружкам и ребятам из старшего класса выпить со мной, но почему-то никто не захотел. Но все оценили мою дерзкую выходку. Бутылку я выдул в одиночестве, надо сказать, пиво я пил первый раз в жизни, оно было дерьмовым, так как и стоило дёшево. Никакого особого эффекта сразу я не почувствовал. Через некоторое время появилась повышенная смешливость и желание шутить. Вечером я заметил перемены: как будто бы сузился угол обзора, я видел только то, что находилось прямо передо мной. Однако я умудрился не спалиться перед родителями. Когда я сидел на кухне, папа, судя по всему, что-то заподозрил, потому что начал спрашивать меня о какой-то ерунде, о том, вкусные ли пирожки в столовой. Имелась в виду его столовая, в которую я ещё заходил иногда после уроков, так как она была совсем рядом со школой, недалеко от маминой работы. Папа никогда ни о чём таком не спрашивал. Про себя я удивился, но невозмутимо ответил ему что-то. Потом встал, чётко выверенными и ювелирно точными движениями помыл тарелку. Правда, когда поднялся наверх, в комнату, почему-то чудовищно, невыносимо захотелось спать, и я лишь какими-то нечеловеческими усилиями заставил себя пойти погулять с Чарой.

Всё закончилось хорошо, и я испытал моральное удовлетворение от того, что мне удалось нарушить правила и остаться непойманным. Причина, зачем я принёс пиво в школу, проста: банальная скука. Там было настолько невыносимо, что мне хотелось сделать что угодно, чтобы хоть как-то расшевелить это болото. Чтобы напомнить людям, что жизнь яркая. Потом какая-то гадина рассказала Елене Викторовне. Та подошла на перемене и спросила, правда ли, что я пил пиво. Я всё отрицал. Она сказала, что верит мне, и что раз говорю, что не пил, то так оно и есть. Я уж было воспрянул духом. Но на следующей перемене позвонил отец и сообщил, что его вызывают в школу. Я был вне себя от злости. После уроков я ворвался в кабинет к Елене Викторовне, где, кроме неё, сидели несколько ребят из нашего класса, и поинтересовался, почему это она говорит, что верит мне, а потом тут же за моей спиной звонит жаловаться отцу. После чего добавил, что она ведёт себя, как крыса, и хлопнул дверью.

Тем же вечером отец спрашивал, правда ли то, что говорила Елена Викторовна, про пиво. Я ответил, что нет.

На следующий день, после того, как побывал в школе, папа сказал, что Елена Викторовна показывала ему видео, которое ей скинул кто-то из ребят, и на записи отец совершенно точно узнал моё лицо. Выяснилось, что я солгал ему.

— Ты не просто солгал, а солгал, глядя в глаза отцу, — сказал отец. — Это — поступок. А если тебя обвинят в изнасиловании, а ты будешь всё отрицать, кому мне верить? Эх, Макар, что же с тобой будет дальше в жизни…

Странно, но он не бил меня. Только выматывал бесконечными монологами. Обвинял во лжи, но мне в глубине души было абсолютно всё равно, я ничего не чувствовал. Когда человека раз ударят в какое-то место, ему больно, но если постоянно долбить в одну и ту же точку — боль притупляется. В общем, я хотел только, чтобы отец поскорее отстал от меня, и всё это закончилось. Если бы я знал, что конкретно нужно сказать, чтобы пытка немедленно прекратилась, то сказал бы, что угодно, но я не знал, и приходилось продолжать выслушивать.

Вечером я как ни в чём не бывало собрался идти гулять с Чарой, но отец, пьяный, словил меня в коридоре, припёр к стенке, загородив проход рукой, навис надо мной и заявил, что я никуда не пойду. Я спокойно возразил, что Чара — не только их с мамой собака, но и моя собака тоже, и я имею право с ней гулять. Это во многом являлось правдой: изначально Чару купили по моей инициативе, почти сразу папа стал просить гулять с ней по вечерам, и теперь, после того, как я несколько лет гулял с Чарой и приносил еду, я имел все основания считать её своей собакой. Если уж совсем начистоту, она была больше моей собакой, чем родителей, в отличие от того же Джека.

Папина реакция удивила. Он заплакал и стал буквально упрашивать меня не ходить гулять. Я стоял в совершенной прострации. Не помню, пошёл ли тогда всё-таки на улицу вопреки желанию отца или нет. Уже почти наступила полночь, поздновато для прогулки. Но я помню своё удивление оттого, что оказался морально сильнее отца. Слёзы не вызвали у меня сопереживание, а скорее недоумение и какую-то неловкость, вроде той, что бывает, когда случайно увидишь что-то интимное, войдёшь в неподходящий момент.

Когда-то в детстве я сказал бабушке Тамаре, что папа (в отличие от мамы) никогда не плачет. Бабушка ответила, что, может быть, он плачет, но только когда никто не видит. Я тогда ей не поверил — просто не мог себе представить, отец и слёзы казались чем-то несовместным.

Я пытался выяснить, кто же сдал меня Елене Викторовне, чтобы объяснить стукачку, что он поступил плохо, но узнать не получилось. Одна девочка сказала: «Я не знаю, кто это, но хочешь, дам совет? Ты не там ищешь друзей. Если бы ты со всеми был в хороших отношениях, тебя не только не сдали бы, но ещё и бухнули за компанию…»