8

Сколько себя помню, мои родители всегда были против действующей власти, возможно, за исключением самых ранних лет правления Путина, когда люди ещё возлагали на него какие-то надежды. Хотя мама с папой не ходили на митинги и открыто не заявляли о своих взглядах, но втайне голосовали за «Яблоко», и дома, на кухне, я не раз слышал фамилию Навальный. Всё поменялось в 2014 году.

Российские СМИ тогда развязали настоящую информационную войну против Украины. Из каждого утюга транслировался месседж, что в Украине (или, как любили говорить телеведущие, «на Украине») якобы притесняют русскоговорящее население. Сергей говорил, что всё это чушь собачья и что в России большинство людей зомбировано телепропагандой. Но неужели мама и папа тоже попали под действие пропаганды?.. В это с трудом верилось. Хотя у нас с родителями часто случались разногласия и недопонимания, они всё-таки были для меня весомым авторитетом.

Однако, когда человек вчера говорил одно, а сегодня начал говорить прямо противоположное, то поневоле появляются подозрения, что тут что-то нечисто. Представьте, что близких вам людей как будто подменили, и они внезапно стали чужими. И вот уже мама говорит, что Путин сейчас вернулся в прежнюю форму, в какой был в самом начале своего правления. Мол, с возрастом он стал мудрее, пересмотрел приоритеты и понял, что личное обогащение — не главное, и что нужно делать что-то для блага страны и народа.

Когда я как-то раз попытался подискутировать с мамой о политике, то был совершенно сбит с толку её вопросом, прозвучавшим очевидно не к месту:

— Как ты относишься к подвигу наших солдат в Великой Отечественной войне?..

Я ответил что-то в таком роде, что подвиг совершили не только наши солдаты, а Германия была побеждена совместными усилиями многих стран, и что среди наших солдат, вполне возможно, были как герои, так и не очень хорошие люди, и в то время, как одни действительно совершали подвиги, другие могли творить страшные вещи, так как война зачастую пробуждает в человеке самые низменные животные инстинкты. В общем, сказал честно то, что думал. Мама сказала, что со мной «всё понятно», и что мне «кто-то засрал мозги». Видимо, после того разговора я стал в её глазах предателем и коллаборационистом. Правда, какая связь между победой во Второй мировой и нынешним воровским режимом, я так и не понял. Но больше практически никогда не поднимал тему политики, сделав вывод, что пытаться переубедить маму бесполезно. Это всё равно, что говорить с телевизором. С папой я вообще даже не пытался полемизировать.

Когда я напомнил маме про Магнитского и «закон подлецов», она сказала, что, мол, это фигня. Что раньше, когда она читала об этом в Интернете, то действительно думала, что виноват Путин, но сейчас понимает, что ошибалась. Дескать, в Интернете чего только ни понапишут.

После захвата Крыма началась «мода на патриотизм». Все разом нацепили георгиевские ленточки и вспомнили про ветеранов, хотя раньше они были никому не нужны. Если до референдума в любых сколько-нибудь приличных кругах было принято власть обругивать, то теперь, наоборот, все стали петь дифирамбы Путину. «Дай бог долгих лет ему здоровья, чтобы он подольше правил», — обронила как-то бабушка Люда. Бабуля, хотя и не верила в бога, и вообще во что-либо нематериальное (например, в призраков, духов, и т.п.), при этом почему-то постоянно употребляла в своей речи выражения вроде «дай бог», «слава богу» и другие.

Было бы лукавством сказать, что Сергей никак не повлиял на мои политические взгляды. Конечно, он повлиял, и очень сильно. Не будет преувеличением сказать, что до знакомства с ним у меня отсутствовали политические взгляды как таковые. Если выбирать, кому верить, родителям, чьё мнение сформировано на основе телевизора, или человеку, который жил в Украине и наблюдал ситуацию изнутри, то конечно, я выбрал второе. Сергей скидывал мне ссылки на различные статьи с критикой российской власти и проводимой ей внешней политики, в том числе аннексии Крыма; от него я узнал о существовании некоторых оппозиционных блогеров, таких, как, например, одиозный Аркадий Бабченко, «ваш дед Ванга».

Но я не просто прочитал какие-то статьи и под их влиянием начал думать иначе, чем все остальные. Ключевым было то, что, прочитав, я интуитивно понял, что вокруг меня происходит что-то неправильное. После этого я уже не мог смотреть на ситуацию прежними глазами, пелена спала. А вот родители свято верили в то, что Путин всё делает правильно, и в то, что в Украине действительно притесняют русский язык.

Если бы у меня не было альтернативного источника информации, то я бы, вероятно, поддался их влиянию. Возможно, что через какое-то время я стал бы сомневаться в своих взглядах и сам нашёл бы те же самые источники информации, которые мне присылал Сергей, а возможно, что так и оставался бы до сих пор дурачком-путинистом. Но, как бы то ни было, всё случилось именно так, а не иначе, и поэтому энтузиазма родителей я не разделял и то, что они говорили, воспринимал критически. Похоже было, что они действительно зомбированы пропагандой. И дело даже не в тонкостях международного права, не в вопросе, чей Крым, а в том, что они внезапно стали вести себя очень несвойственным для них образом, и горячо защищать те идеи, к которым раньше относились равнодушно.

Например, однажды папа, затевая очередное нравоучение, начал с такой преамбулы: «Как говорит наш уважаемый министр иностранных дел…» Надо ли говорить, что раньше я никогда не замечал, чтобы он цитировал в своей речи Лаврова или Путина. Даже нашу домашнюю морскую свинку он когда-то в шутку называл Кабаяшик, в честь Алины Кабаевой, любовницы Путина.

А теперь у него в машине на зеркале заднего вида болталась георгиевская ленточка. Всякий раз, когда он отвозил меня в школу, она меня пугала. Отец вообще меня пугал, а ленточка ещё больше усиливала это чувство. Для меня она символизировала скорее не великую победу, а ту невидимую пропасть, которая разделяла наши с отцом взгляды на ситуацию. Мы всегда боимся не злобного Путина или абстрактных американцев, которые могут нас захватить, а того, что рядом сидящий человек — Другой. Что он думает и чувствует не так, как мы. Это вселяет в нас самый сильный страх.

И ещё я никогда не понимал людей, которые георгиевские ленточки вешают на зеркала заднего вида. Предки за эту награду платили своей кровью. Если ты действительно хочешь почтить их память, прицепи ленточку на сердце. Если, конечно, считаешь, что достоин её носить. Вот я никогда не считал, что достоин носить боевую награду, за которую люди умирали на войне. Когда мне было лет семь-восемь, я стащил у родителей тысячу рублей. Пачка денег просто лежала на тумбочке, там было очень много купюр, и я решил, что если взять одну, то никто не заметит. Тогда мне казалось, что тысяча — это целое богатство. Сумму я потратил в основном на медали, которые продавались в магазине рядом со школой — золотая, серебряная, бронзовая, «1 место», «2 место», «3 место»… Родители долго допытывались, где я взял деньги. Я, конечно, молчал, как настоящий партизан. Утверждал, что случайно нашёл купюру на улице. Больше я у них никогда ничего не крал. Папа сказал, что если в следующий раз я найду деньги, то лучше будет принести их домой и посоветоваться с родителями, как лучше их потратить. А если мне нравятся медали, то он и так мне купил бы, надо было только попросить. Вскоре он купил мне медальку «3 место за соревнования по карате». Но, честно говоря, я уже понял, что сами по себе медали никакого удовлетворения не приносят, это просто побрякушки. Так же было и с книгой «Доктор Живаго», когда я понял, что недостаточно просто переписать книгу, чтобы получить такое же признание, как её автор — ценится именно сам творческий акт. Так же и с георгиевской ленточкой — недостаточно просто нацепить ленточку, чтобы стать патриотом. И ты никогда не получишь такое же признание, как те, кто эту ленточку добывал своей кровью в боях. У меня прадед со стороны мамы по дедушкиной линии воевал, мама рассказывала про него и показывала его ордена и медали, которые она сохранила. Честно говоря, я почти не помню подробностей, так как был тогда совсем ребёнком. Но мне бы никогда не взбрело в голову на «Бессмертный полк» надеть на себя прадедушкины ордена и выйти в таком виде на улицу. Просто было чувство, что это неправильно. Не потому, что я — плохой человек, и мой прадед лучше меня. А потому, что это просто не мои награды и я их не заслужил. Да, они дороги как память. Но у меня в жизни будут другие битвы, в которых мне представится возможность заслужить свои награды…

Конечно, Сергей не единолично на меня повлиял. Хотя, безусловно, внёс большой вклад в формирование картины событий. Но были и другие тревожные звоночки. Например, ещё когда только начиналась информационная война, в одной из фанатских групп, посвящённых фантастике, появился пост одного из подписчиков из Украины, который утверждал, что притеснения русских, о которых нам рассказывают — это дезинформация и выдумки, и призывал не верить новостям. Пост быстро удалили, а администратор написал, что группа «вне политики». Но мне показалось, что человек писал искренне. Ещё один автор-фантаст, не Сергей, но тоже из Украины, удалил свою страницу «ВКонтакте» в знак протеста против политики России в Крыму и на Донбассе. Этот автор, кстати, незадолго до описываемых событий в пух и прах разнёс мой рассказ, выложенный на одном сайте. Разнёс по большей части за дело, хотя тогда я был с ним абсолютно не согласен. Тем не менее, почему-то я ему поверил. Наверное, несмотря на то, что во многом не соглашался, в душе я всё же относился к нему хорошо, и у меня не было сомнений в его искренности. Андрей Макаревич, творчество которого я очень ценил, резко осудил оккупацию Крыма, за что подвергся масштабной травле в российских СМИ. Мама раньше тоже любила «Машину времени» и, когда играли их песни, всегда делала радио в машине погромче, а порой даже подпевала: «В добрый час, друзья, в добрый час…» Теперь же внезапно выяснилось, что Макаревич ей никогда особо не нравился. И было ещё много других примеров.

Незаметно массовая антиукраинская пропаганда переросла ещё и в антизападную пропаганду. События в Европе и США подавались исключительно в негативном свете, про Украину я даже не говорю. Хорошие события либо игнорировались, либо искажались. Постепенно в обществе росли ксенофобские настроения. До пропаганды папа говорил, что когда мы возвращаемся из зарубежных поездок (из Сеула, Гонконга, с Мальдив или ещё откуда-то) в Россию, то ему хочется материться. После начала информационной войны он как-то заявил, что Америка и Россия — два противоположных полюса на этой планете.

Однажды, во время разговора про политику с Сергеем, когда я попытался «съехать» с темы и сказать, что я «вне политики» и, дескать, моя хата с краю, ничего не знаю, он сказал такую фразу: «Свалите на необитаемый остров — будете вне политики. И то, если Путин и Ко не прилетят спасать…» Хотелось что-то ответить, но я не знал, что, ведь по факту он был прав. Политика сама вошла в мою жизнь. Что-то изменилось в поведении родителей. Я мог или притворяться, делать вид, будто ничего не произошло, или попробовать разобраться в этой новой реальности…