31

Закончив работу над чистовиком, я отправил Поплавскому файл, но ответа не получил. Тогда я взялся за монтаж второго сезона «Каратаевых». Дело значительно осложняло то, что мой старый компьютер слабой мощности просто не тянул нагрузки, которую я из него выжимал. Что говорить, если даже «Ворд», когда я писал книгу, периодически зависал или подтормаживал, что тоже ненадолго выбивало меня из творческого состояния в придачу к отцу, которому то и дело требовалась помощь с ремонтом в ванной. А тут я резал и склеивал множество видео, вставлял титры, добавлял музыку, накладывал кое-где, пусть и простенькие, но эффекты на изображение. Однажды я буквально потратил двое суток только на то, чтобы загрузить одну пятнадцатиминутную серию из проекта в медиафайл. Грузилось оно с черепашьей скоростью. Не раз было так, что к концу полутора-двухчасового ожидания загрузка падала, и приходилось ставить её заново. Или что файл загружался, но при просмотре выяснялось, что какой-нибудь титр в каком-нибудь месте не прогрузился. Я дико психовал, орал, матерился, бился головой об пол, плакал, но ничего не помогало. Родители, конечно, всё это слышали, хотя я закрывал дверь и старался вести себя как можно тише, когда они были в нижней комнате. Один раз я так разозлился, что от удара кулака монитор улетел на подоконник и разбился. Сам я восстановить его не смог, несмотря на то, что прочитал тысячу инструкций в интернете, только крышку смог открутить сзади. К счастью, папа в тот момент уехал на охоту, а мама особо не допытывалась, зачем я, уходя из дома, прихватил с собой монитор. Я возил его в ремонт на автобусе, с Чёрной речки, где мы жили, до Кирова (недалеко от бабушки). В ремонте на меня посмотрели удивлёнными глазами и спросили, на кой мне сдалось такое древнее барахло, сломалось и сломалось, но всё-таки отремонтировали, за умеренную плату, разумеется, за что я им был страшно благодарен. В итоге я всё-таки смог домонтировать второй сезон. Плюсом всей этой ситуации было то, что родители, слыша вопли, не остались равнодушными к моим страданиям. Это проявлялось не только в том, что мама периодически звала меня и говорила «сынок, не психуй», «сынок, не нервничай», но и в том, что на Новый год они подарили мне новый компьютер, и следующую книгу я мог писать уже нормально, без постоянных зависаний. Не нужно было трястись и сохранять файл на почту через каждые пять минут, боясь, что, если компьютер накроется, я потеряю написанное.

Кроме того, новый компьютер подарил мне возможность поиграть наконец-то в легендарную игру, по мотивам которой возникла серия, в которую писали книги мы с Сергеем. Диск с игрой пылился на полке уже несколько лет, но на старом железе просто не запускался. И… игра меня разочаровала. Дело в том, что когда я читал книги, то представлял мир, в котором происходило действие, намного более огромным. А в игре локации с теми же самыми названиями оказались чуть ли не тесными, по сравнению с тем, какими я их себе воображал.

В ноябре родители снова поехали на Мальдивы и оставили меня одного дома на две недели. Во-первых, решили, что я уже достаточно взрослый, чтобы остаться одному на долгое время, во-вторых, пожалели бабушку Люду и вняли её немым мольбам. Нет, если бы они попросили бабушку посидеть со мной, она бы согласилась, так как никогда не отказывалась и напрямую не перечила родителям. Но очень многое можно было прочитать в её взгляде, выражении лица, услышать в интонации, с которой она разговаривала, когда мама с папой вернулись в прошлый раз. Хотя бабушка не то, чтобы сильно жаловалась на меня, ведь я просил ничего не рассказывать родителям. К тому же, она знала, какой у папы взрывной характер (неслучайно она говорила, что характером я весь в отца), и не жаловалась, потому что боялась, что меня накажут. Но так как бабушка почти никогда не жаловалась, мама за долгие годы научилась определять, хорошо или плохо я себя вёл, с первого взгляда только лишь по бабушкиному лицу.

Короче, я остался один. Две недели я был пай-мальчиком и тщательно выполнял все предписания родителей. Дело в том, что мне впервые доверили такую огромную ответственность (приглядывать за целым домом), и я хотел оправдать доверие. Это было чем-то вроде экзамена. Хотя, на мой взгляд, указания родителей являлись даже чересчур подробными, они любили контролировать каждый мой шаг. Каждый вечер я должен был созваниваться с ними по «Скайпу» и говорить, что всё в порядке. Когда я спросил у папы, можно ли как-нибудь обойтись без отчётов, или хотя бы звонить не каждый день, отец сказал, что или так, или они с мамой никуда не поедут.

Я каждое утро исправно, как солдатик, вставал по будильнику. Включал свет у курей, проверял воду, кормил Чарку. Пил чай с бутербродами на завтрак (иногда потом ещё перехватывал днём какой-нибудь сэндвич на перемене, который покупал в магазине возле школы). Ездил на учёбу с водителем, старался не пропускать уроки, потому что догадывался, что, если отъезд родителей сильно отразится на моей успеваемости и поведении, в следующий раз они могут и не поехать. Сам по вечерам на кухне готовил еду для Чары. Помню, как в первый раз, когда взгромоздил эту здоровенную кастрюлю на печку, стоял рядом и ждал, пока варево закипит, а чтобы не тратить зря время, читал «Обломова», которого задали по литературе. Елена Викторовна сказала, что главное — прочитать первую половину, в ней, мол, самый цимус, самая мякотка, а дальше можно уже не читать. Я с интересом прочитал всю книгу и с ней не согласился. Да, роман был внушительным по объёму, но вторая половина где-то даже оказалась интересней. Вообще Елена Викторовна интерпретировала это произведение как книгу про извечную лень русского человека. Дескать, русский человек, такой Илья Муромец, Обломов, лежит на печи и думает о том, чтобы что-то начать делать, и ничего не делает, а если начинает, то не заканчивает. Однако я всё понял совсем по-другому. Я бы сформулировал главную мораль книги так: «Каждому — своё». Обломов лежит и мечтает целыми днями, а не гоняется за успехом, как Штольц, не потому, что такой уж неудачник, а потому, что ему не нужна вся эта суета. Кому-то суждено добиваться мирского успеха, гоняться за регалиями, а кому-то — постигать дзен, лежать на траве, смотреть на бабочек. Может быть, Илья просто был не создан для «успешного успеха». Может быть, допустим, если бы его с раннего детства учили рисовать, он бы стал талантливым художником, может, он созидатель по натуре. А ему говорят, что нужно срочно кем-то становиться, подрываться, заколачивать деньгу, добиваться Ольгу, подбегает Штольц, тормошит его за плечи, а он хочет просто остаться собой. И это не значит, что, наоборот, Штольц — неудачник, а Обломов гений, а значит, что они представляют собой разные типажи. И не потому, что один немец, а другой русский, не в национальности дело. (Говорить, что лень — неотъемлемая черта русского характера, не расизм ли это?..)

Может, Обломову не нужно было завоёвывать Ольгу, и идеальная пара для него — простая, домовитая Агафья? А гордой красавице Ольге гораздо больше подходит Штольц? И пускай Обломов страшно рассеянный и неорганизованный, но его лень отчасти компенсируется другими, положительными качествами. Недаром же Штольц говорит: «Какой ты добрый, Илья…»

С такими мыслями я стоял и ждал, пока закипит варево для Чары, а оно всё не закипало и не закипало. Я ждал часа полтора. Потом догадался, что по привычке поставил кастрюлю на маленькую конфорку, на которой всё время варил, а кастрюля большая, и так оно никогда не закипит. Передвинул на другую конфорку. Закипело. Во второй раз я, конечно, уже не допустил такую оплошность…

В общем, я послушно выполнял инструкции, стал на две недели идеальным ребёнком, и родители, когда приехали, даже похвалили меня за то, что проявил ответственность. Но был один минус. Я до такой степени напрягся, что не смог ничего написать за две недели. Пару раз пытался, но не выходило, кое-как выдавил две страницы, но получилось как-то косноязычно, без огонька, в общем, не то. Я слишком боялся, что если переключусь на что-то другое, отпущу себя, то перестану контролировать ситуацию, не справлюсь с этим грузом ответственности, который лежал на мне и давил.

Перед отъездом родителей я взял да и написал Поплавскому: «Айда общаться по “Скайпу”!» Прежде мы общались только текстом (и изредка смайликами), он первый не предлагал поговорить по видеосвязи, а я стеснялся. Но теперь решил, что час пришёл. Пан или пропал. Тем более, что был подходящий повод — кроме меня, целых четырнадцать дней никого не будет дома.

Сергей много и шумно дышал, пыхтел, вздыхал. У него оказался неожиданно низкий грудной голос. Почему-то я, когда читал сообщения от Поплавского, всегда представлял, что у него высокий голос. Возможно, потому что творец вообще часто представляется нам как некое андрогинное, бесполое создание, а Сергей мне казался особенно творческой, утончённой и ранимой натурой, творцом в кубе. А возможно потому, что в его сообщениях часто проскальзывала истеричная интонация с какими-то даже нотками капризности, визгливости, тех черт, которые чаще свойственны женщинам, потому я и представлял его с высоким голосом, который обычно больше ассоциируется со слабым полом.

Родители оставили мне на расходы довольно большую сумму, то ли тридцать тысяч рублей, то ли сорок. Часть денег я потратил на продукты, а часть перевёл Сергею при помощи системы «Золотая корона». Я уже упоминал про его хронические проблемы со здоровьем. А тут он ещё дополнительно заболел простудой, что дало осложнения, такие, как насморк, воспалённое горло. Сергею трудно было дышать, требовались деньги на лекарства, а денег не хватало, так как издательство задерживало выплату гонорара ещё за самую первую нашу с ним книгу, не говоря уж о второй, не сданной. Я сказал, что у меня сейчас как раз выпала возможность немного помочь деньгами, он ответил, что помощь бы не помешала. Родителей, конечно, я не ставил в известность. Когда они вернулись, около половины денег ещё осталось.

Сергей очень тепло благодарил за помощь, сказал, что необходимые лекарства куплены. Скоро он пошёл на поправку. Это положительно сказалось на наших с ним отношениях. На новогодних каникулах мы ещё несколько раз общались по «Скайпу», когда родителей не было дома, или когда у нас стояла ночь, и они спали. Во втором случае я старался говорить тише, вдруг кто-то, папа или мама, будет вставать в туалет и случайно подслушает за дверью. Комнаты-то наши были напротив.

Вопреки всем опасениям, многострадальную серию ещё не закрыли. И Сергей принялся за написание финальной книги цикла, которая должна была связать между собой все предыдущие и поставить точку в истории. Перед этим Поплавский ещё раз глянул мой текст, но, к моему огорчению, сказал, что там полный звездец. «Предложить вам сейчас написать новый текст с ноля — вряд ли будет адекватно воспринято», — как бы рассуждая сам с собой, добавил он. Однако я с радостью ухватился за эту соломинку. Я жаждал доказать, что повзрослел. Мне искренне казалось, что я сделал какие-никакие выводы из прошлых ошибок. Сергею пришёлся по душе мой энтузиазм.

Итак, передо мной стояла задача: написать черновик книги, которая, как предполагалось, станет постскриптумом. Напрямую сюжет был никак не связан с остальными произведениями цикла, хотя действие происходило в том же мире. Завязку придумал Сергей. Я задавал ему некоторые наводящие вопросы, что помогло определиться с дальнейшим развитием сюжета. Когда я приступал к работе, то у меня в общих чертах было представление, что и как писать. Сергей сказал, что если серию закроют раньше, и книга не успеет выйти, то он всё равно отредактирует её, а потом вместе выложим в сеть, конечно же, в соавторстве. На этот раз не было никаких конкретных дедлайнов. На вопрос о сроках Поплавский ответил просто: «Чем скорее, тем лучше!»

Примерно в то же время родители как раз решили опять улететь на Мальдивы, спустя четыре месяца после предыдущей поездки, и тут-то я расслабился по полной. Они уехали почти на месяц. Мне было дозволено отзваниваться им по «Скайпу» не каждый день, а примерно раз в неделю.

В «Волхве» у Фаулза есть момент, когда Кончис спрашивает у главного героя, Николаса: «Вы когда-нибудь чувствовали, что призваны?» Так вот, когда я писал третью книгу, у меня было такое чувство, словно я призван. Я внезапно отчётливо понял, что и как нужно делать, и что раньше делал неправильно. Я понял, что экшен, действие — это не столько подразумевает, что персонаж в буквальном смысле сражается с каким-то монстром. Что и эпизоды, где герой живёт обычной жизнью, можно написать динамично, так, чтобы было увлекательно и цепляло внимание читателя. Где-то добавить ярких описаний, но не увлекаться сильно. Где-то что-то преувеличить, утрировать в угоду драматизму, добавить пару-тройку гротескных штрихов, где-то напустить пафосу. Это выпуклые детали, колоритные персонажи, и главное — постоянно держать читателя в удивлении, не давать заскучать, наполнять сюжет новыми событиями. Причём герой не обязательно непрерывно должен сражаться. Да и даже в сценах экшена важен не сам факт, что кто-то с кем-то дерётся, а то, КАК написано. Герой может драться или стрелять, а читатель в этот момент зевать, если сцена написана скучно. Большую роль играет ритм, длина фраз. Не обязательно писать только самыми простыми и часто используемыми словами, можно иногда использовать сложные слова, главное, чтобы читатель понял, что ты хочешь сказать. Не обязательно писать только короткими рублёными фразами, можно чередовать короткие и средние предложения, в меру пользоваться и длинными, там, где это уместно, но не перегибать палку, не громоздить друг на друга сверхсложные конструкции и фразы длиной на целый абзац. Даже длинное предложение может быть написано так, что его смысл будет легко восприниматься, и наоборот, относительно короткое может быть таким, что несколько раз перечитаешь — и то дойдёт с трудом.

В общем, на меня снизошло просветление. Меня вштырило. Ночью я писал, потом, утром, ехал в школу, отсиживал уроки, возвращался домой и сразу заваливался спать. Потом, затемно, вставал, писал, и дальше по кругу. Такой распорядок подходил моему организму идеально. Работалось легко. Пальцы порхали по клавиатуре, страницы заполнялись сами собой. Иногда я выдавал за одну «рабочую смену» по авторскому листу. Раньше я никогда в жизни не испытывал такого творческого подъёма, разве что, когда писал «Затерянный мир», было что-то похожее, но то казалось мне уже совсем незапамятными временами.

Несколько раз Чара оставалась голодной по вечерам. Но чаще было так, что я ставил ей миску с едой и сразу убегал домой, писать, а Чара, привыкшая к прогулкам каждый день, недовольно и разочарованно лаяла во дворе. Я понял, что Сергей имел в виду, когда как-то раз сказал, что если канал откроется на полную, то я даже в туалет отойти не смогу, поссать — в лучшем случае в баночку. Правда, до того, чтобы не мочь отлучиться в туалет, дело всё-таки не доходило. Если хотел в туалет — то вставал и шёл.

Отъезд родителей повлиял и на мои отношения с одноклассниками. Я стал в целом более раскованным, свободным, когда меня оставили в покое, я осмелел, расправил крылья, что не могло положительным образом не отразиться на общении и взаимодействии с другими людьми. Я остроумно флиртовал, блистательно шутил, в общем, один месяц действительно наслаждался жизнью и пользовался статусом школьной «звезды». Раз на уроке географии мы сидели за одной партой с Димой Леонтьевым и играли в игру «кто громче скажет слово “хуй”».

Учительница географии, милая пожилая женщина, работала по совместительству школьным психологом. Поэтому в последние дни перед каникулами, или в предпраздничные дни, когда стояли сокращённые уроки, и ей нечем было нас занять, мы делали бесполезные тесты по психологии. В целом женщина неплохая, но имелась у неё одна черта, которая меня раздражала. Когда географичка начинала что-то рассказывать, и кто-то на задней парте говорил или издавал какие-то другие звуки, то она перебивала сама себя на полуфразе и разражалась спичем на полминуты о том, что её недостаточно внимательно слушают. И так буквально через каждые два слова. Только она возвращалась к теме урока, как кто-нибудь снова нарушал спокойствие. Сосредоточить внимание на том, что она рассказывает, таким образом было нереально даже при желании. Она требовала идеального порядка, но при этом не была способна увлечь учеников так, чтобы все слушали, затаив дыхание, но и не была достаточно строгой, чтобы поддерживать дисциплину в классе силой воли. Чем больше она ныла, что никому не интересно её слушать, тем меньше было интересно. И класс, конечно же, стоял на ушах.

Итак, мы с Димой Леонтьевым играли в игру, которую предложил он. Стоило только географичке отвернуться, как кто-то из нас говорил: «хуй», в начале тихо, потом уже громче. Географичка поворачивалась, делала такую мину, как будто лимон проглотила, ворчала, но потом притворялась, что ничего не заметила, всё в порядке. Чем-то она была похожа на мою бабушку. В конце урока я совсем уже обнаглел и во всю глотку закричал:

— ХУЙ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Я воплотил все свои потаённые фантазии. Один раз, когда у нас был выходной, а у взрослых рабочий день, я ничего не сказал водителю, а, как обычно, поехал в школу. Когда водитель меня высадил и скрылся, я сел на автобус и поехал к бабушке. Всегда мечтал так сделать. У бабушки я съел тарелку пельменей со сметаной, пил вкусный чай с лимоном и сахаром. У бабушки даже чай мне казался вкуснее, чем дома. (Мы уже не снимали фильмы — я решил, что второй сезон станет последним.)

В другой раз, когда, наоборот, у всех был выходной, а мы учились, я тоже ничего не сказал водителю, а утром сам пошёл от дома до поворота, чтобы там сесть на автобус. В тот день мела метель, такая сильная, что я брёл почти вслепую. Было так холодно, что руки онемели даже в перчатках. Я всё-таки прошёл километр до остановки, дождался автобуса и поехал в школу ради трёх уроков.

Ещё одна шалость, которую я учинил — это купил красную гитару «Ibanez» (как в песне группы «Год змеи»: «Секс и рок-н-ролл, старый “Ibanez”, мой друг вчера умер, а сегодня воскрес…») за 20 тысяч рублей, припёр её пешком к бабушке из музыкального магазина на Некрасовской и заявил, что буду учиться играть. Оставшиеся деньги (родители оставили мне немного больше, чем в прошлый раз) я почти до копейки перевёл Сергею. Бабушка была немало удивлена, когда приезжала в гости. Ты на что деньги-то потратил? У тебя в холодильнике ничего нет. Пустой холодильник меня не смущал, так как можно было, если что, заехать поесть к бабушке. Я также оставался у неё с ночёвкой.

Но моей любимой порой суток с детства было раннее утро, когда кажется, что ещё ничего не сделано, а значит, всё возможно, целый день впереди, и он будет таким, каким ты захочешь. За окном светает, но ещё горят фонари. Сверкая фарами, носятся машины. Уже можно выключать большой свет на кухне, без него всё видно и так. Электрочайник светится в этой полутьме, в мягких сумерках. «Что тебе приготовить на завтрак? Хочешь яичницу?» — спрашивает бабушка. После завтрака она каждый день чин-чином подтирала полы, потом шла в магазин или на рынок…

Вообще, не считая упомянутых шалостей, я наконец услышал совет Сергея о том, чтобы не распыляться, и этот месяц уже не снимал фильмы и почти не строчил комментарии в сети, а с головой погрузился в творчество. В итоге я написал 250 тысяч знаков за месяц, что стало моим личным (отличным!) рекордом.