49

Когда я в первый раз приехал в гости к Сергею в Николаев, вначале меня ждал подчёркнуто доброжелательный приём. Сергей заявил, что я чуть ли не самый долгожданный человек за всю жизнь, и что он так не ждал даже Алису, другую преданную читательницу. Впрочем, он обмолвился, что с Алисой в реальной жизни, не по интернету у них общение почему-то не заладилось (позже я узнал, почему). Также Сергей великодушно разрешил перестать называть его на «вы». Мол, с теми, кто до него добирался в реале, он переходил на «ты». Хотя обращение на «вы», тем более к взрослому человеку, который был гораздо старше, меня не смущало, я согласился на предложение Сергея. Хозяин — барин.

Сергей действительно был, как барин, русский барин, и фактурой напоминал Ивана Андреевича Крылова, если читатель понимает, о чём я. Намного выше меня ростом, значительно выше моего папы. Ходил он, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Чтобы поместиться в маршрутке, ему приходилось сгибаться в три погибели. Не позавидуешь. Впрочем, нельзя сказать, что внушительные габариты доставляли Сергею одни лишь проблемы, было в его внешности и что-то необъяснимо притягательное, что-то былинное, что-то от богатыря-великана Святогора.

Поплавский жил на первом этаже небольшого двухэтажного дома, в котором находилось ещё несколько квартир помимо той, что принадлежала самому писателю. Подъезд выглядел на удивление (достаточно?) цивильно — никаких тебе запаха мочи или матерных надписей. В самой квартире было очень много вещей, но больше всего, пожалуй, книг. Шкафы с книгами стояли не только в кабинете Сергея, но и в других комнатах. Мебель была довольно старая, но ещё не разваливалась. Повсюду лежали какие-то провода. Не сказать, что в квартире царил полный бардак, но и порядком это не назвать; не грязно, но и не стерильная чистота, как у бабушки. В кабинете имелась дверь на улицу, в палисадник.

Вечером мы поужинали вместе с Сергеем и его женой, сидя в кабинете Поплавского. Я почти ничего не говорил, так как пока что стеснялся, и мне нужно было время, чтобы раскрепоститься. Было лёгкое чувство, что от меня чего-то ждут, за мной наблюдают, изучают; впрочем, это неудивительно, я ведь буквально свалился с неба. Для них человек, который приехал из Владивостока, был всё равно, что марсианин. Ещё, когда Сергей один раз затронул какую-то вроде бы безобидную тему в разговоре (так что я даже не запомнил, какую именно), его жена вдруг тяжело и часто задышала, покраснела, как будто еле сдерживает злость и сейчас вот-вот взорвётся, потом сказала сквозь зубы: «Я ведь просила не упоминать эту тему». Сергей замолчал, жена быстро отошла, ужин продолжился как ни в чём не бывало. В целом всё прошло достаточно спокойно и мило.

Но уже на следующий день я почувствовал разительный контраст. Сергей показывал мне город. Я нёс всякую чушь, говорил всё, что придёт в голову. Когда я ехал в Николаев, то заранее не составлял в голове список тем, которые хотел бы обсудить с Сергеем, решил, что по ходу станет ясно. Главное — просто быть собой. Конечно, я не мог обойти стороной и мою любимую тему стихов. (Мне и не с кем было больше поговорить об этом, родители стихов особо не читали, не с Димой же Леонтьевым я бы стал говорить о Бродском или о Рыжем.) Сергей намекнул, что тему поэзии мы обсудим после, а пока лучше отвлечься, но я не унимался. Уже через несколько минут я размечтался вслух о том, как было бы здорово встречаться с девушкой-поэтессой.

— Не дай бог, — отрезал Сергей. — Потому что рядом с девушками-поэтами мужчины сходят с ума. Два поэта в семье — это беда.

Я был не согласен с таким пессимизмом и фатализмом.

Я уже говорил, что у меня было весьма специфичное чувство юмора, и я не всегда различал грань, за которую лучше не заходить. Поэтому, почувствовав, что Сергей избегает темы поэзии, я начал, наоборот, его подкалывать этим, подзуживать. Конечно, если бы я знал про трагическую историю из его прошлого, про которую позже рассказала Анна, я бы так не делал, но я этого не знал. Впрочем, ничего такого уж крамольного или обидного я не говорил, и потому, когда Сергей остановился посреди улицы и буквально взбеленился, я испытал лёгкий шок.

— БЛЯДЬ!!! Я НЕНАВИЖУ ПОЭЗИЮ!!! БУДЬ ОНА ПРОКЛЯТА, ЭТА ПОЭЗИЯ!!! — кричал он. — Зачем вы мне всё это говорите?! Неужели вы не понимаете, что у меня здесь, в этих местах было много воспоминаний, связанных именно с девушками-поэтами?! Зачем сыплете соль на раны?!

Поорав минут десять, он успокоился. Мы стояли на аллее, идущей, кажется, вдоль проспекта Мира. Высоко над нами умиротворённо шумели кроны пирамидальных тополей. Впереди и позади нас больше не было ни души. Сергею стало нехорошо; мы сели на скамейку. Я был ошарашен волной агрессии, внезапно обрушившейся на меня, и поэтому не знал, как себя вести: обижаться или стараться делать вид, что всё в порядке. У меня мелькнула мысль сказать «извини», но я не решился, так как не был уверен, что это правильно. Пока я колебался и собирался, Сергей уже немного пришёл в себя и сказал: «Пошли». Дальше он показал мне снаружи завод, на котором работал в молодости, вход в зоопарк, располагавшийся неподалёку (в сам зоопарк мы не заглядывали). Но день всё равно был безнадёжно испорчен.

Позже оказалось, что это лишь цветочки. Проблема, к сожалению, заключалась не в поэзии. Если бы загвоздка была только в ней, всё решалось бы просто: не затрагивать эту тему. Но дело в том, что Сергей по любому, самому незначительному поводу начинал орать так, что весь дом сотрясался. Каждый раз, когда орал, он при этом ещё и оскорблял меня, посылал на хуй, называл долбоёбом, кретином, уродом, мудаком и другими словами, которые не очень красиво смотрятся в печатном тексте. Он ни разу не извинялся.

(Жены, как правило, в такие моменты, когда Сергей орал, не было рядом, днём она уходила то ли на работу, то ли на какие-то курсы, но, кажется, иногда она была на кухне или в другой комнате и могла очень хорошо слышать происходящее.)

Любое противоречие, любое расхождение во мнениях Сергей воспринимал как конфликт, а любой конфликт — как разрыв отношений, предательство, удар в спину с моей стороны. Сергей неоднократно повторял, что он больной пожилой человек, и у него уже не осталось энергии на споры, это в молодости он мог позволить себе тратить силы на подобную ерунду. Он также говорил, что нельзя всё время препираться, должен быть кто-то, кто остановится первым. Мысль здравая, но этим кем-то почему-то всегда должен был быть я. Видимо, потому, что я младше. Сам Сергей не останавливался, только кричал мне: «Всё!!! Стоп!!! Хватит!!!» Когда же я продолжал спокойно и монотонно стоять на своём, он ещё больше свирепел, угрожал, что убьёт. Надо сказать, что я спорил тихо, никогда не повышал на него голос.

Доходило до абсурда — один раз скандал вспыхнул из-за того, что я попросил не класть хлеб в мокрую тарелку.

— А оттого, что хлеб будет мокрым, он не станет менее полезным! — закричал Сергей. — Ты же веган, за здоровый образ жизни! Вот и ешь! Ничего страшного не случится!

Готовили кушать всегда он или его жена, но не потому, что я не хотел или не умел, а потому, что доступ на кухню мне был закрыт. Там жила собака Ласка, которая раньше принадлежала старшему брату Сергея и немного тронулась умом, когда бывший хозяин уехал. Она злобно лаяла на меня и рвалась с привязи каждый раз, когда я проходил по коридору мимо кухни, в ванную. Я стремился пробежать этот отрезок как можно быстрее, Сергей даже подшучивал надо мной. Нормально Ласка реагировала только на Сергея и его жену Надю. Другая их собака, глухой пёс по имени Граф, которого они взяли с улицы, был образцом спокойствия и адекватности, и поэтому свободно гулял по всему дому. С Графом мы легко находили общий язык.

Кроме того, у Сергея было какое-то маниакальное желание всё контролировать. Один раз он вручил мне нож и сказал, чтобы я порезал хлеб сам. Но едва я начал это делать, как Сергей выхватил нож, мол, я неправильно его держу, и стал резать. В другой раз он сказал, что я не с той стороны ем булку. Лучше начинать есть с того конца, где больше теста, чтобы напоследок осталась сторона, с которой больше начинки. Я раньше даже не задумывался о том, что существуют подобные тонкости, просто ел и всё.

Почему я терпел такое обращение со стороны Сергея? Ну, во-первых, я приехал к нему в гости, в незнакомый город, в чужую страну (хоть тут все и знали русский язык), и не мог просто уйти. Во-вторых, и это немаловажно — у меня самого с детства были проблемы с контролем агрессии. Про то, что в моменты злости мог сыпать проклятьями в адрес всех подряд, я уже упоминал. Но после каждого такого раза я потом испытывал муки совести. Родители внушили мне в детстве, что злоба — это что-то плохое. Папа рассказывал про невидимых энергетических сущностей, которые питаются отрицательными эмоциями. Мол, человек дал волю гневу, сорвался и чувствует упадок сил, а там, на астральном уровне, какая-то тварь, наоборот, подкрепилась, наелась.

Когда знаешь, что у тебя самого есть недостатки, то и к чужим порокам относишься более снисходительно. Поэтому поначалу я даже не то, чтобы ожидал извинений от Сергея. Я думал: ну, разозлился человек, вышел из себя, с кем не бывает. Но Сергей кричал постоянно, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Я приезжал на две недели, и все эти две недели он только и делал, что орал и унижал меня словесно.

Я не повышал голос в ответ, не потому, что не умел — если бы я начал по-настоящему на него орать, все его бабские верещания показались бы цветочками на фоне — а потому, что, во-первых, очень долго учился сдерживать свою агрессию и контролировать себя, и если бы сейчас сорвался, то весь прогресс пошёл бы насмарку. Но дело было не только в этом, а и в том, что, во-вторых, у меня не получалось по-настоящему на него разозлиться. Если на бабушку я злился из-за её ограниченного кругозора, обывательской простоты, даже недалёкости, то Сергея я тогда ещё слишком уважал как человека, он в моих глазах действительно был этаким «светилом», как охарактеризовала его Анна. И наконец, в-третьих, я попросту был в шоке. Когда я ехал к нему в гости, я ожидал чего угодно, только не такого. Я бы меньше удивился, если бы оказалось, что Сергей — гей, и столько лет возился со мной, чтобы в конце концов охомутать.

Кроме того, Сергей объяснял постоянные приступы ярости болезнью, дескать, у него какая-то там повышенная то ли проводимость, то ли возбудимость то ли электронов, то ли нейронов, и ему лучше выкричаться, выплеснуться, потому что если он будет копить отрицательные эмоции внутри, то просто-напросто умрёт. Правда, когда мы общались по интернету, Сергей о такой своей особенности не предупреждал. Но я всё равно сомневался — а вдруг человек действительно болен, а я на него ещё бочку качу?

Дело в том, что, чтобы Сергей не кричал, требовалось беспрекословное подчинение и поддакивание ему во всём. Но это было невозможно. Недаром говорят, что в споре рождается истина. Творчество, тем более совместное творчество, не может обойтись без обсуждений, а следовательно, и противоречий, дискуссий. Учёные всё время ведут полемику между собой. Другой вопрос, что корректно вести дискуссию тоже надо учиться, и не скажу, что я сильно преуспел в искусстве спора, но совсем без конфликтов тоже нельзя обойтись. И что бы я смог написать, если бы был «серой мышкой», которая во всём соглашается со взрослыми? Когда я спорил, например, с Еленой Викторовной, то делал это потому, что спрашивал себя, как бы на моём месте поступили Есенин, Тургенев, Грибоедов, Гумилёв. И если бы Тургенев никогда не спорил, молчал там, где нужно встать и сказать «нет», написал ли он тогда бы «Отцов и детей»? Чтобы быть писателем или поэтом, нужно прежде всего в жизни быть им.

А если я буду во всём подчиняться Сергею, то это будет означать, что я принимаю такое его поведение как норму. И когда сделаюсь известным маститым писателем, и у меня появятся ученики, то я стану также требовать от них слушаться безропотно, чуть что буду выплёскивать свой гнев. Называть их уродами, долбоёбами и далее по тексту. Действительно ли я хочу, чтобы так было?

Незадолго до моего отъезда Сергей резюмировал:

— Я долго пытался увидеть в тебе человека, которому мог бы передать своё наследие, но увы…

— Ну, значит, не передашь, — скептически пожал плечами я.

«Наследие» у Сергея было чем-то вроде приманки. Он очень много раз произносил это слово, но очень мало речь шла собственно о литературе. Поплавский в основном только редактировал мои тексты, считая, что я всему должен научиться сам, но никогда или почти никогда не объяснял, почему так, а не этак. Механической передачи знаний из уст в уста не происходило. Очень мало он говорил и о своей жизни, а если что-то и говорил, это обыкновенно была какая-нибудь поучительная история с очевидной моралью. Например, Сергей рассказывал об одном своём бывшем ученике, которому очень старался помочь, но который его не послушал и в итоге «ушёл в тупик».

Любопытно, что когда-то давно, когда я жаловался Сергею на то, что у нас с родителями слишком разные интересы, мне интересно искусство, а им — материальное благополучие, и они не понимают моей тяги к творчеству, то Сергей сказал: «Вы ещё даже не представляете, каким разочарованием для них станете». Но в итоге-то получилось так, что разочарованием я стал именно для него.

(Как и его ребёнок от одного из предыдущих браков, с которым они не общались.)

Когда я побыл у Сергея две недели и уехал, то через некоторое время извинился перед ним. Я обдумал и осмыслил всё произошедшее, придя к выводу, что в некоторых ситуациях действительно был не совсем прав, как тогда, когда Сергей не хотел говорить про поэзию, а я настаивал и доставал его. Сергей принял мои извинения и оттаял, наши отношения ненадолго улучшились.

Я решил, что в следующий раз, когда поеду к нему в гости, буду делать всё так, как он скажет, не буду спорить. Я решил полностью довериться ему и посмотреть, к чему это приведёт.