26

Папа по-прежнему возил меня в школу. Приезжали мы немного раньше, чем нужно. Бывало, что в семь тридцать я уже торчал на четвёртом этаже, где стоял стол для пинг-понга (моё место силы). Даже Елена Викторовна приходила позже. Обычно я нарезал круги по коридору, уткнувшись в телефон, и, к примеру, читал книгу (а вовсе не играл в игры, как можно было подумать со стороны) или перечитывал текст, написанный накануне вечером. Так же рано, как и я, приезжала Варя, застенчивая голубоглазая шатенка, которая училась в одном классе с Сабиной. Но, к сожалению, не Сабина, в этом плане мне не везло. Похоже, что Варю, как и меня, привозили на машине, возможно, она тоже жила за городом и была из обеспеченной семьи. Она стояла возле подоконника и зависала в телефоне. Правда, вряд ли она читала там книжку. Подоконники в школьном коридоре служили своеобразным местом концентрации людей, подобно кострам в сталкерском лагере. Эдакие магниты. Когда время приближалось к первому звонку, к Варе подходили и становились кружком её одноклассницы, иногда и Сабина тоже. Я обычно не подходил к ним, так как боялся и не знал, о чём говорить. Телефон был моим спасением, моим магнитом.

Иногда я использовал подоконник, чтобы скатывать домашнее задание, если не успевал скатать накануне вечером. Варя, кстати, так не делала. А вот я очень быстро смекнул, что раз у меня есть «окно» перед уроками в сорок минут, почему бы его не использовать. Писать книгу в это время я всё равно не мог, так что… Дошло до того, что я почти перестал делать задания дома, рассчитывая на то, что успею всё сделать утром до звонка. Скатывал я или с ГДЗ, или у Марата, брата того самого единственного настоящего друга, о котором я упоминал.

Елена Викторовна только диву давалась, как это я, который раньше постоянно опаздывал на первый урок, теперь, наоборот, приезжал загодя, с большим запасом времени. Причина заключалась в том, что с мамой я обычно выезжал из дома позже, потому что, как правило, долго вставал и собирался, меня приходилось по десять раз будить, так что приезжали мы точно ко времени, а если приезжали раньше, то мне дозволялось зайти на квартиру «попить чай»; с отцом же мы выезжали ровно в семь, если я не спускался к положенному времени и опаздывал хотя бы на минуту, меня ждали последствия непредсказуемые, а оттого ещё более страшные, и доезжали мы за полчаса без пробок по пустому городу, и заходить на квартиру было нельзя. Конечно, Елена Викторовна не могла не заметить, как я делаю домашку на подоконнике в коридоре (разве что притвориться слепой), и не исключено, что она стуканула родителям. Вообще её бдительность граничила с бдительностью «образцового советского гражданина» тридцатых годов. (С другой стороны, был ли я, откровенно презиравший систему и пренебрегавший её правилами, сильно лучше?) Короче, в конце концов отец стал перед школой завозить меня на работу, а в школу мы приезжали точно по времени. И пятнадцать-двадцать минут стабильно каждое утро я проводил у папы на работе. Папа дремал на диванчике у себя в кабинете. Ему так рано на работу было не нужно, в отличие от мамы. Он вставал в шесть ноль пять только из-за меня. Я сидел на диване в проходной. Здесь горел свет, а у папы в кабинете ещё была ночь. Иногда я включал телевизор, иногда, когда приходил папин помощник Сергей Столяров и садился в кресло сбоку от меня, разговаривал с ним.

На столе стоял до боли знакомый папин железный подстаканник, и лежала всё время одна и та же книжка Омара Хайяма, которую я вертел и так и этак, и которую папа привёз, вероятно, чтобы читать на работе, и «читал» уже года три. В углу стоял кулер с водой. В кухне — почти пустой холодильник, только одна баночка с мёдом на дверце, которая стояла там от сотворения мира.

Бизнес папа когда-то начинал делать вместе со своим другом дядей Валерой. Папин кабинет раньше являлся их общим кабинетом, их столы стояли друг напротив друга. Когда я был совсем маленьким и впервые пришёл к папе на работу, меня восхитило, какой большой стул на колёсиках у его друга. У папы тоже был крутой, но у дяди Валеры ещё круче, не стул, а целый трон на колёсиках. Дядя Валера великодушно разрешил покататься на его кресле по офису. Он вообще любил внешние атрибуты крутизны. Если стул, то самый большой. В то время, как папа ездил на «Сурфе», он, кажется, уже ездил на «Крузаке». Одно время они с папой, казалось, действительно близко дружили, даже участки за городом купили по соседству. Потом дядя Валера предал папу и попытался обманным путём вывести из бизнеса. Обман вскрылся. С тех пор между ними пробежала кошка, простите за пошлость. Дядя Валера теперь в офисе появлялся очень редко, практически никогда, то ли со стыда, то ли от страха. Стол его до сих пор стоял в папином кабинете, но пустовал. Ходили слухи, что дядя Валера сошёл с ума. Поговаривали, что он ушёл в секту, и что один раз его видели бегающим по городу голым зимой. Мы по-прежнему жили по соседству, но уже не ходили друг к другу в гости. Точнее, сам дядя Валера там больше не жил, только бывшая жена с сыном Валеркой, с которым мы одно время в детстве даже дружили, и дружили вполне неплохо (он был на год или два младше меня). С женой Валера развёлся. С папиных слов я понял, что развод был как-то связан с домработницей, на которую дядя Валера будто бы положил глаз. Короче, между папой и его «деловым компаньоном» шла война не на жизнь, а на смерть. Дошло даже до экстрасенсов. Мой папа вообще верил во всякую эзотерику, порчи, заговоры и прочее. Он как-то сказал, что пятьдесят процентов автомобильных аварий, болезней и других трагических событий, которые людям несведущим кажутся случайными, происходят не просто так, а по вине гадалок, ведьм и потусторонних сил. Но дядя Валера перещеголял его. Папа установил в кабинете скрытую камеру, чтобы посмотреть, что происходит в его отсутствие. И выяснил, что дядя Валера, пока папа был не на работе, проводил над его столом какой-то древний колдовской обряд.

Из рассказов папы и из того, что наблюдал в детстве, когда бывал у него на работе, я сделал вывод, что бизнес — это постоянная война. Вот почему я втайне решил, что никогда не пойду по стопам отца.

В разное время я мог испытывать к отцу разные чувства, в диапазоне от испепеляющей ненависти до прохладно-нейтральной признательности, почти тепла. Но ещё иногда, очень редко мне становилось немного жалко отца из-за того, что ему как-то не везло с друзьями. Ведь вправду, в его окружении не было ни одного человека, с которым он мог бы на равных поговорить, например, о Достоевском или Джеке Лондоне, которых читал от корки до корки. С тем же Сергеем Столяровым, с которым у них были отношения, близкие к приятельским, они могли говорить о футболе или рыбалке, но не о высоких материях. А жаль, ведь каждый человек заслуживает друга, пусть даже одного (а лучше нескольких). Находясь в одиночестве, нужно приложить очень много усилий, чтобы не озлобиться, не утратить адекватное восприятие действительности. Папа не раз повторял: «Самое дорогое, что у меня есть — вы с мамой». Но мне кажется, этого недостаточно, кроме семьи, человеку нужны и друзья. Родственники, тем более близкие — как бы твоё продолжение, твоя тень. Чтобы полноценно быть собой, нужен Другой. Не зря же слова «друг» и «другой» — однокоренные.

Очень много сил и души папа вложил в ресторан, своё главное детище. Вообще, изначально идея открыть ресторан принадлежала его знакомому. Как-то раз, когда я был ещё ребёнком, мы с папой пошли в гости к дяде Валере на день рождения, и там среди гостей оказались и этот знакомый с женой. Поздно вечером мы с папой пошли домой, где нас ждала мама, а знакомый и его жена поехали (пьяные!) кататься на машине и разбились. В память о покойном приятеле папа решил довести его проект, который тогда находился лишь на стадии задумки, до реализации. И довёл. Во Владивостоке открылся хороший итальянский ресторан, в духе уже, кажется, закрытой на тот момент «Латаратории», в которую мы с родителями ходили в детстве, и где одна певица пела для меня «Прекрасное далёко». Только в «Латаратории» было потемнее, там ужинали чуть ли не при свечах, а у папы в ресторане — всегда празднично-светло, и играл Эннио Морриконе или что-то подобное. Мы неоднократно приходили туда вчетвером: я, мама, папа и бабушка Люда. Там отлично готовили пасты, ризотто, салаты и рыбные стейки, но особенно мне нравился изумительный яблочный штрудель с мороженым. Потом к ресторану прибавилась столовая. Иногда я приходил туда кушать после уроков, классе в седьмом, ещё в те времена, когда обладал относительной свободой передвижения по городу. В столовой готовили прекрасное безэ и прекрасную пюрэшечку с котлеткой. Не совру, если скажу, что на тот момент это была объективно лучшая столовая во всём городе, по крайней мере, из тех, в которые я заходил. И всё бы хорошо, если бы не постепенно усиливающаяся конкуренция между столовой и рестораном. У папы возник ряд недопониманий с администраторкой его ресторана, Ириной. В итоге он решил дать ей немного больше свободы действий, буквально сказав «делайте, что хотите», и сосредоточился на столовой. Это привело к падению качества еды в ресторане, снижению количества посетителей. Администраторка не справилась с ответственностью, которая на неё свалилась. Что, в свою очередь, вызывало зависть по отношению к столовой, у которой, наоборот, дела шли в гору. В конечном итоге, ряд работников ресторана с подачи Ирины решили отравить людей в столовой (часть продуктов в столовую, насколько я понял, поставлялись из ресторана). Например, некоторые ингредиенты для тортов — да, в столовой пекли торты на заказ. Короче, в результате злодейский без преувеличения план раскрылся. Ирину припёрли к стенке доказательствами. Папа уволил её и принял тяжёлое для него решение закрыть ресторан, на который потратил столько лет. Столовая же продолжала работать и по сей день, и дела в ней, насколько я знал, шли неплохо, хотя сам заходил туда не так часто, как раньше. Но мама нет-нет, да и привозила мне вечером какие-нибудь сладости «из столовой», закармливая меня прекрасными булочками с изюмом, ватрушками, пирожками и пирожными-картошками. Она и сама была сладкоежкой, несмотря на то, что ей, вслед за бабушкой, несколько лет назад поставили диагноз «повышенный сахар»…