24. Наказание

Килора. Феу

— Знаешь, в чем твоя беда, риану? — услышала я сквозь недобрый поверхностный сон, в который погрузилась, как следует прорыдавшись. — Ты слишком много думаешь головой. И не думаешь сердцем, нисколько. У тебя это упражнение утратило смысл. О, да, ты — правитель. Ты решила вопрос: к своей выгоде и выгоде всех вокруг. Шахалаир получил твою игру и очень болезненный урок. Я получил Акелары. А ты, ты, разумеется — снова чувство превосходства. Почему же все так… горько? Кажется ненатуральным? Каким-то нарисованным. А потому, что ты не учла самого главного: чувств тех, кто участвовал в твоем спектакле. Ты не увидела Ильны, которая к тебе подойти теперь не смеет. Не увидела мастера, который сунул мне золото в руку и сказал, что за такой театр готов платить и более двух монет. Ты не увидела Нийла. А он ведь едва не пошел отговаривать тебя от намеченного. Почему? А потому, что увидел меня. Но меня ты тоже не увидела. Где твое сердце, риану? Пока оно спит, пока в голове твоей нет ни одного помысла о том, как сделать кому-то лучше — только тщеславие и гордыня, пока так, о, да, ты будешь заключать союзы и громить врагов, ты будешь прекрасна и даже неуязвима. Но, Алтасаф, зачем?

Я зажмурилась. Крепко, как могла. А голос удалялся, удалялся, и уже непонятно, сплю я или бодрствую. Он жесток. Он, демон раздери, так жесток, что я даже не знаю, как собрать себя по осколкам. Жесток, потому что прав. Все это игры. Кажется, я так его разочаровала, что ниже мне падать уже некуда. И Атал недостижим. Уже почти смирилась с тем, что стану риану. Да, боги, я врастаю в эту землю, эта земля для меня — его улыбка, спокойный шепот стихий, разговоры о парусах, эта земля для меня — мороз его глаз и предчувствия. И мне почему-то кажется, я тут — дома.

О, прости меня. Надо научиться, обязательно научиться чувствовать. Ну не поделом ли? То, чего я хотела, то, что опять бы со временем превратила в фарс, теперь станет мне наказанием. Только почему-то нет ни капли смирения. Понимание, что так оно, наверное, справедливо, ну, с его стороны, есть, а смирения — нет. Очень нелегко сказать: «Прости», не имея слов. Наверное, я — действительно осломордый баран. Они же не сдаются, верно? Пока не перероют весь остров.

***

Желанный бархатный мешочек опустился на деревянный подоконник. Хаталь неторопливо, смакуя прикосновения, развязал тугие тесемки и достал оттуда хрупкие украшения. Сокровище. Тонкие гладкие браслеты из темного зеленого камня сплошь покрыты вырезанными на них рунами. И все. Ни застежки, ни замочка, ни трещинки. При этом, по легенде, надеть такой несложно. Оно облепит запястье, туго, но не слишком сильно сжимая. И руны загорятся волшебным светом. Если, конечно, пара — та. А если не та, ничего не случится, камень останется мертвым и холодным. Ах, да, точно, сколько не клади его на свет Эды или в печи не нагревай, все равно холоден. Его греет только сила.

Вторая половинка силы. Вообще, кто сказал, что у силы есть половинка?

Хаталь еще несколько восходов назад уверял себя, что избавится от «сокровища», как только получит Акелары. Подтвердит окончательно: не та. Для того они и нужны. А сейчас его подтачивало сомнение. Маленький жучок перебирал своими лапками по коже.

А что, если — она? Как тогда жить с этим, маг?

Странные мысли. Возможность принять от нее силу: отдавать может не каждый. Зов, до того мощный, властный, что сломал все, кажется, законы мироздания и вынул его из пространства, чтобы успеть помочь, спасти. И еще постоянно вертящийся на языке вопрос: она говорила, или он просто прочел, увидел в глазах, услышал в мыслях?

Он вязнет, как муха в банке с медом, нет, словно ступил в тягучую реку медленно скользящей по плоскому склону лавы. Уже этим восходом выбраться можно лишь без ног. А постой там еще — и растворишься весь. Заживо сгоришь. Но ныть и кидаться на берег в поисках защиты не хочется почему-то. Самоубийство. Маг закрыл глаза.

Ну нет! Он рисковать не намерен.

Он поведет риану в Акар. Там, у старика Вигру, вероятнее всего и узнает, как их снять, эти браслеты. Если что. А риану...

Играющую риану многое ждет этим восходом.

***

На Феу спустилась липкая темнота. Окно все еще распахнуто, и приходится зябко ежиться под ледяными лучами Амертеп. Холодно. Особенно тем, у кого со вчерашнего дня во рту — ни крошки. Но какая уж тут еда? Вывернет непременно. Страшно, аж челюсти сводит. Зуб на зуб не попадает, и это явно не от легкой прохлады. Снова дернулась. А маг прав.

Запястья уже неприятно саднит. Я рванулась. Нежная кожа риану, да? Не то, чтобы в кровь, но следы там точно надолго. С каждым мгновением ожидание все навязчивее давит, разрушая надежды. Не освободил. Не пришел.

Ну ничего. В какие только я переделки-то не попадала. Подумаешь, маг. Подумаешь, тут, изнасиловать решил. Кто кого еще, вопрос. Задиристо рычу. Но мысли срываются в пустоту. Взяла и сама все испортила. Нет, стоп. Я так делаю всегда. Играю со всеми. Все равно освободить придется, никуда он не денется. Потому что я… А почему, собственно? Взял да продал правителю. Он ведь хотел, кажется.

Валайярова коса, а слезы-то откуда? И почему я вместо того, чтобы искать выходы из положения, снова тут столбы обнимаю? Думай, Рианони. Каждый шаг по коридору отзывается замиранием сердца. Удар, еще удар. Вот, заколотилось чаще.

Проклятье, он снова прав. Это же, верно, настолько простое психологическое воздействие — оставить в ожидании. Напугать и оставить. Боже, а я воображала, что почти бесстрашна. Ну да, меня ж никогда не пытали, даже так — вреда по сути не причиняя. Вот сейчас закрою глаза, и все исчезнет… Нет, это могло помочь у Элао Лека, такие меры помогают, когда к страху не примешивается стыда за свои поступки. А, проклятье. Сейчас принесется. Ну точно. Пахнущий травами, свежий, злой, пряный. И все начнется и закончится одновременно. Да, боже, о чем жалеть? Пусть закончится. Маг, тоже мне, стихии, шрамы. Вот уж действительно, не мужчина, а ребус. Голову сломаешь.

А сейчас все будет хорошо. Я попрошу помощи у Шахалаира. И доберусь до Атала и дяди… я… доберусь. Боги, какой еще Шахалаир? Я даже представить себе не могу, чтобы мне кто-то помогал, кроме Хаталя! Нет. Настроилась, Рианони! Взять себя в руки! Ну! А злющий эпифиллум пускай посыпает себе голову пеплом, вспоминая хотя бы вот о деньгах, которые мог бы дядя… Да что ж не срабатывает? Что ж в голове у меня только запах его кожи и распаляющий восторг от единственного поцелуя, хоть и из мести. И то, что сейчас он вот войдет, а потом уже все, больше никогда, оно… гадкое. О, мой личный страшный, забирающий душу лукавый демон. Вернее, похоже, демон лука-репки, раз я постоянно слезы от него лью.

Вот-вот скрипнет дверь и...

Так и не увидела, когда он вошел, видимо, как и утром, впечаталась лбом в столб. Глаза раскрыла, когда мои руки, крепко обхватывающие все ту же деревянную опору, взяли за пальцы и перевернули вверх ладонями. Прикосновения мягки. Но я все равно вздрогнула. И еще раз, уже намного ощутимее — когда с грохотом закрылись окна и дверь, запечатываясь магией, когда одновременно вспыхнули от короткого тихого слова все до одной свечи. Пряный. Пахнет травами. А дрожь уже не унимается. Почти ничего не видя от застилающих глаза слез, готовых сорваться с ресниц, все же попробовала взглянуть на него.

Хаталь стоял на коленях, склонив голову, и придирчиво рассматривал оставленные железом красные следы.

— Предупреждал же, риану. Никого не слушаешь.

Никого. И никогда никого не слушала, кроме тебя. Втянуть сквозь сжатые зубы воздух. Холодно. Тонкий лед запястий освобожден от тяжкого железа. Я рывком встала, вырываясь из его рук. Пятясь. Хаталь поднялся за мной. Выгляжу, наверное, жалко. Не все ли равно? Его глаза снова светлеют — видно даже при тусклом свете свечей. И мне хочется слиться с комнатой. Отступить назад.

Я действительно уперлась в стену, почувствовав спиной каждое ненавистное бревно. Отпусти меня. Я этого хотела, но не так. Не так.

А он улыбается. Торжествующе, спокойно. Подходит, не торопясь. Сначала легко наматывает на указательный палец тонкий локон синевы моих волос, потом чуть дергает на себя. Дрожь проносится ураганом по телу. Я так измучилась ожиданием, что хочется кричать от отчаяния и бессилия. Хаталь отпускает локон, послушно скользящий теперь вниз тонкой струйкой, отделившейся от водопада.

— Риану. Что с тобой?

Мы снова перешли на «ты» — небольшая радость. И еще, маг удивлен. Что он ожидал увидеть? Кого? Он наблюдает за мной, выжидая момент. Не надо, не надо. Тесная близость его тела пьянит, неожиданно кидает в жар, а затем снова в холод. Бьет озноб. Закусить дрожащие губы. Не говорить. Главное — ни слова. А это сложно. Он не отказывается от своих намерений, сейчас вот возьмет в руки да разложит по кровати.

— Риану.

Я пытаюсь нагнуть голову, закрываясь волосами. И подбородок тут же рывком поднят — раскрытой ладонью, насмешливо. И никуда не укрыться от ледяного взгляда, пропарывающего душу. Хаталь ближе, ближе. Нет, не хочу.

Закрываю глаза, откидываясь на стену. Дышать — тяжело и беспокойно. Но так — хотя бы не видно. Наивная… Хаталь рывком преодолел расстояние между нами, обе руки со шлепком приземлились около моей головы. Навис. И этого уже невозможно не заметить. Снова поднять взгляд? Или опустить?

Все глупо и неправильно.

Как тогда, во дворе замка в Альхау, я осела на пол, сжимаясь вся, закрывая голову руками, желая защититься от ударов. Несколько долгих секунд ничего не происходило. А потом длинные пальцы, путаясь в волосах, стали снимать все до одной заколки, шпильки, выдергивать ленты, выпуская на волю синие потоки, так понравившиеся правителю.

Хаталь запустил руку в волосы и рывком поднял голову. Больно. Непроизвольно раскрылись губы, и сидящий передо мной на коленях маг жарко приник к ним. Пробовала оттолкнуть. Особенно, когда кусал, и еще помнящая утреннюю пытку кожа саднила, неприятно дергая тонкой болью. Как будто по поверхности танцевали тончайшие иглы.

— Больно?

Это он шепчет, уже приближаясь к шее. Знаю, сейчас будут зубы. Оттолкнулась, пытаясь биться в его руках — бесполезно. Хаталь проводит по шее кончиком языка. Мне кажется, что осока или тонкий лист бумаги режут кожу. Задохнуться можно от дурманящей страсти. В светлых волосах ароматы трав и моря смешались в какую-то неповторимую взвесь. Они и вместе, и отдельно. Хаталь...

Оба запястья схвачены, сдавлены, глухая боль уходит по рукам куда-то выше. А еще, я горю. И ничуть не удивлюсь, если открою глаза и увижу, как надо мной вьется пламя, вызванное мерным шепотом. Хаталь поднимается, увлекая за собой.

Вынуждена подчиниться. Полностью обезоружена. Он лишил меня слов, лишил мыслей, а теперь еще потихоньку лишает воли, заменяя ее жгучим желанием.

Я и ойкнуть не успела, как платье полетело на пол. Хаталь осыпает поцелуями плечи, тонко ведет языком по ключице, заставляя вздрогнуть. Снова смыкает пальцы на запястьях. Ему не помешать.

А потому я плавлюсь, растворяясь в ощущениях, понимая, что сейчас меня на части разорвет, просто в лоскуты от непереносимого желания. Он отходит на шаг, чтобы стянуть с себя рубаху. Крепкое, жилистое тело. Зачем? Подставишь ли себя под мои поцелуи? Помнится, так хотелось дотронуться, провести пальцем по каждой впадинке и выпуклости. И вот тут, где видно под напряженной кожей ребра, и здесь, где живот — что натянутая струна. Высветить каждую ямку поцелуями. И вот еще там, где сейчас не видно, каждый шрамик приласкать.

Позволь…

Я потянулась, но маг неожиданно отпрянул.

— Иди-ка сюда.

Он поднял меня на руки, а затем уложил на шкуру посреди комнаты. Но… осломордые бараны-то не сдаются. Даже насмерть перепуганные и глотающие слезы. Пускай навертит еще день. Хоть тысячу. Уже все равно. Я села, пытаясь дотронуться хотя бы до маговой щеки. Но пальцы перехвачены, а по кромке ладони проведено странно осторожными поцелуями.

— Можно, я коснусь?

Голос хрипит, словно им не пользовались вечность. Закрываю глаза. Из-под ресниц — слезы в три ручья. Боги, как больно. Хаталь не говорит. Просто отпускает руку.

Я веду ею сначала по щеке, потом вниз, перемещаясь к груди, затем, еще медленней, обвожу уже двумя ладонями плечи, чуть задевая кончиками пальцев шрамы. И вижу, как глаза мага расширяются. И вот я уже дергаюсь вперед, каким-то обманным движением, будто тут у меня поединок и мечи, ныряю под руку и выныриваю там, за спиной. И начинаю целовать. Сверху вниз, по позвоночнику, каждый миллиметр кожи. Прикосновения перемешаны со слезами, я вижу, как сжимаются кулаки Хаталя. Дико, до побеления костяшек. Веду еще и еще, под лопатками, вот тут особенно страшно, тут, видно, зашивать пришлось. Кончики пальцев — по каждой выемке, впадинке, шовчику, выпуклости… По черному бесформенному следу каленого железа, по тонкой белой нитке поперек позвоночника — это я даже представить боюсь, чем били.

— Аааалтасаф. Риану, что ты творишь со мной?

— Больно? Разве — больно?

— Нет, — удивленно восклицает маг.

И рывком оборачивается, чтобы в обе ладони взять мое лицо и начать сцеловывать с него слезы.

Я уже не помню себя, не помню, зачем я тут. Хаталь снова опрокидывает на шкуру. Спокойно, уже без гнева, начинает целовать живот, спускается к бедрам. Его челка щекочется, его пальцы скользят, их шершавые мозолистые кончики, прикасаясь к груди, повергают в какое-то подобие экстаза. Это невыносимо.

Внутри загорается и гаснет пламя. Маг сжимает кожу почти до боли. Так хочется дать ему все именно сейчас. Другого раза не будет. Он слишком зол. Снова тянусь за поцелуем, еще и еще раз трогаю ладонями спину. Он растягивает эту страсть, топит меня в ней. Снова и снова достигая немыслимых высот, я вижу его прищуренные глаза, из которых сквозит синевой и нежностью.

***

Маг рассматривает древние браслеты, пытаясь к ним хоть сколько-нибудь привыкнуть. Он не понимает, что теперь делать и куда идти. Ночь еще бьется, плескается в нем, соленые от слез губы той, что он ни разу и по имени-то не назвал, все громче шепчут: «Больно? Разве — больно?» Больно. Разрываешь на части. Что ты делаешь, Рианони? И кожа у тебя, как шелк. Не струящиеся одежды, а натянутая тетива. И шрамы ты перецеловала так, словно простила… тех, кто бил. Их смыло волной твоей страсти.

И стало еще больнее...

— Господин маг, — рядом за стол тихонько присела Ильна. — А где же ваша спутница? Ушла? Она ведь и вчера вот не выходила к ужину, и сегодня ее нет что-то...

Хаталь зажмурился и дернул себя по лбу ладонью.

— Вот ведь, чтоб его, этого свеклоида, что же я за чудовище?

***

С утра окинула совершенно обреченным взглядом то, что вчера притащил маг. Он, оказывается, действительно приволок одежды. Простое, сине-черное платье невероятно похоже на то, что носит обычно мама. Огромный подол, широкие рукава. Практичная шерсть. Балахон, да и только. Вот для монашек такой. Но я послушно оделась, а затем легла на кровать и отвернулась к стене, обнимая тощую подушку. Комната заперта. Кто знает, может, тут он меня и оставит. Потому, когда вошел, быстро-быстро, рывком подхватил на руки и понес куда-то, сначала по коридору, а затем по лестнице, даже удивиться не успела. Хаталь притащил в кухню. От аппетитных запахов закружилась голова.

— Риану, с тобой что? Черт тебя возьми, ты всегда возмущаешься, если что не так, ты всегда обзываешься, требуешь, кричишь. Почему ты дала про себя забыть? Что с тобой случилось?

— Не знаю, — глухо, совершенно не так, как обычно.

На языке вертится глупое: ты не разрешил. У тебя еще день целый, я бы и вовсе не должна говорить. Но… Как же все странно. Что со мной, правда, вчера случилось, кого я испугалась, чего?

Ильна заботливо кладет передо мной краюху хлеба, ставит кружку с каким-то очередным национальным напитком. Надо зажевать это все, перемолоть. Ну маг, ну был страшен, ну глаза побелели. Да правда, что это я?

А почему ты сказал: «Черт тебя возьми?»

Мысли прекратили бешеный танец, я посмотрела на Хаталя. Позавчерашняя Рианони дернула бы его по плечу: «Отличная ночка была, повторим?»

А сегодняшняя вот почему-то застыла в недвижимости и не знает, что делать. Потому что никогда такого с ней не было, чтобы слово одного человека было определяющим. Никогда не было такого, чтобы краска к щекам приливала от воспоминаний о близости.

Да я, видать, заболела.

Сильно, раз чуть голодом себя заморить не позволила.

— Не знаешь?

— Нет, ну есть предположение, — привычно перебираю маски, находя нужную. — Полагаю, меня маг покусал.

— Что?

— А у магов разве бешенства не бывает?