12. Спи, Хаталь.

Шатаясь, я брела по сумеречному саду, полному цветов. Ухоженному, милому саду. Слушала стрекот ночных насекомых и не слышала ничего. Не укладывалось. Тут Донк, и он смял тебя до основания. Больно? Как это? Знать, что ты куда-то там продан, и нет смысла, шанса?

В тени арага прохладно и немного сыро. Ох, как жжет ресницы, как в глазах полно песка, который не выплакать. Мерзкие сволочи, рабовладельцы, некроманты. Ненавижу. Как ненавижу, аж руки дрожат. От мыслей отвлекло прикосновение.

На запястье легла почти железная клешня. С шипами, да. У него нынче все с шипами. И выветрилось ощущение несчастного покалеченного судьбой мага. Я повернулась к нему.

— Рианони, — прошипел Хаталь без предисловий. — Не трогай Бренна.

Я криво однобоко усмехнулась, задрала голову, чтобы вглядеться в его глаза, сейчас тонкими лентами режущие мою действительность, словно она и вовсе была бумагой. Шредер для реальности. Провести языком по кончикам клыков, хищным таким, недвусмысленным движением.

— А то — что?

— Устроишь неприятности мастеру Бренну, я тебя убью, — пообещал холодно, спокойно, упал ниже, понимая, что выдал себя с головой.

— О, он тебе дорог, да? — откровенно издевательским тоном.

Чувствуя впервые, как он готов разорвать меня на клочки, как растет в нем ярость, видя, как взгляд стал острее, как он протыкает меня, ползет кровавыми ленточками вниз. Готов на все. Спасти Бренна от чудовищной риану. Ну спаси. А внутри твоей синевы танцует пламя. Как ты хорош сейчас, Говорящий с ветрами.

— Ответь честно, Хаталь.

Секунда промедления.

— Он дорог мне, — говорит мой эпифиллум обреченно, дав сорвать единственный выросший на его перекошенной болью поверхности цветок.

Снова усмехнуться. И с наигранной легкостью произнести:

— Я не сделаю ему дурного. Обещаю.

— С чего это ты такая щедрая?

Да потому что ты попался, мой лопухоидный крестозвоннник. Смешно даже. Такой большой и такой наивный. Не трону Бренна, не собираюсь ничего Бренну устраивать. Ты меня интересуешь. И ты тут. Защищаешь единственного, возможно, кто тебе «дорог».

А вслух, пожав плечами и снова недвусмысленно почесав кончиком языка верхние клыки:

— Захотелось. Пользуйся.

***

Бренна и Шелтор нечасто можно увидеть вместе. Обычно девушка тихо уходит, как только слышит шаги в коридоре. Никто посторонний вроде не должен знать, как хозяин к ней относится. Но у Бренна другое мнение. На этот раз купец поймал ее руку над столом и приказал:

— Ешь спокойно.

Взгляд Шел метнулся к двери, а затем она низко опустила голову. Вошедший Хаталь привычно уселся за стол рядом с женщиной мастера и ободряюще ей улыбнулся.

— Шел. Ну меня-то чего бояться?

Она нервно провела пальцами по виску. Хотела было встать — положить магу порцию, но Бренн остановил.

— Я что сказал?

Шел смирилась и с усердием начала тыкать вилкой кусочки в своей тарелке. Лишь бы хозяин был доволен.

— А где же Рианони?

Хаталь пожал плечами:

— Наверное, снова с арагами общается. Ей сад понравился. Глядишь, мы ее и не увидим ближайшие несколько дней.

Купец нахмурился:

— Зачем тогда тянешь с собой? Оставь девушку тут. Я отправлю в Атал на ближайшем корабле. Тебе мороки меньше.

Маг упрямо закачал головой, усмехаясь.

— Неее. Если твой корабль разобьется у берегов Феу, как со мной, не видать ей Атала. А я уж и не знаю, больше ей Атал нужен или она — Аталу.

— Ах, вот оно что. Правителя выбрал своему ненаглядному белому городу, своим двенадцати халидам.

Маг тяжело вздохнул, набивая овощами рот.

— Похоже на то, — объяснил он, прожевав. — У нее обостренное чувство справедливости, она не дойдет через Феу.

Бренн прикрыл глаза и покачал головой.

— Да, я понимаю, кто бы говорил, — Хаталь неожиданно хохотнул, чем привел купца в полнейший восторг.

Давно он не слышал смеха этого странного мага.

— Нет, я не об этом, — отозвался купец. — А о том, что ты, кричащий повсюду дико и недвусмысленно: «Не мое дело!», взял и взвалил на себя очередную великую миссию.

— О, если б я! — снова смех. — Она сама на меня свалилась. Прямо с неба.

Бренн решил, видимо, что за это необходимо немедленно выпить, особенно — за умение несносной, со слов Хаталя, девчонки пробуждать к жизни, и налил магу вина.

***

Косой луч бледной Эды прорезал пространство и упал аккурат мне на лицо. Сквозь полуоткрытое окно ветерок колышет легенькую занавеску, невероятно сильно хочется прищуриться, натянув простыню под самый подбородок… Стоп. Я вчера вечером простыню с себя просто скинула. Так почему… Скорее почувствовав, чем услышав, как рядом кто-то дышит, я инстинктивно сжалась и повернула голову в направлении, откуда, кроме прочего, тянулся тонкий аромат вина. Допоздна сидели с Бренном, да? А потом он определил в ту же комнату, что и меня? Ну, конечно, приходит к нему маг с девушкой, что он должен подумать?

Сейчас я поверну голову. В виски уже ухает желанием, уже трясет от желания, я представляю, что он лежит на животе, едва прикрытый чертовой простыней, и если ее немного, совсем чуть-чуть приподнять, взгляду откроются чудные картины. Представляю, как мягкие волосы щекочут его шею, как вечно в беспорядке мечущаяся челка застыла, ну вот почти как мой собственный ирокез, на подушке. Проклятье, почему? Почему это так видно, так старательно вырисовано воображением — спина, вся в лучиках Эды, простынь распроклятая.

Я закусила губу до боли, почти до крови, и все же повернула голову. Но вместо восхищенного взгляда получился тихий вздох, больше похожий на вскрик. Маг даже дернулся, голова чуть-чуть оторвалась от подушки, но тут же на нее упала. Все, как я и представляла. И лучики Эды, и простынь где-то на ягодицах. Вот только спина… Всю ее поперек опоясывают шрамы. Неровная кожа, теперь уже побелевшая, взрытая, взбугрившаяся. Ямы, следы, черные раны… Вот тут прижигали, кажется. Поле боя, а не спина. Вдоль и поперек — на коже фактически нет живого места.

Пальцы, как же дрожат пальцы. В горле застыли слезы. Надо уже сглотнуть ком. А то сейчас проснется, решит, не иначе, что я боюсь его — такого. А я… Мне его жаль. Так жаль, что хочется вот прямо сейчас обнять, протащить за собой через материки, преграды, и на Геянсу. Уж там-то ему все-все исправят. Вдруг захотелось прикоснуться. Он ведь спит, от него тащит вином. Маг без сознания.

Я села, натянув простыню повыше, не заметив, как стягиваю, ее, широкую, с тела Хаталя, тоже полностью обнаженного. Прикусила нижнюю губу, стараясь не замечать свободно раскинутых ног, устремляясь взглядом выше… Спину не трогаем, ею — отдельно заниматься. А вот шея, там, в основании, где легкая впадинка между жилистыми плечами обозначила седьмой позвонок, куда так несложно теперь добраться любым оружием… в том числе и кончиками пальцев… Мой недоверчивый маг. Немного больше смелости, и ты не сбежишь. Но зачем? Молчи… спрячь шипы. Пока можно наблюдать, и это особое наслаждение. Волосы у уха так смешно сложились с липкую, почти соломенного цвета прядь. Дрожащая рука коснулась сначала гладкой до невозможности кожи на шее — под волосами. А затем, уничтожая страх, преодолевая, вытесняя из себя жалость, заменяя ее чем-то иным, двинулась к бугрящейся поверхности спины. Я неожиданно нашла, что ничего жуткого в следах его бурного прошлого нет. Что и таким он остался злющей веселой моей опунцией. Кто-то уже пытался твои шипы срезать? Они неправы. Глохидии не стоит рвать, в них есть что-то особенное. Ты их вырастил, чтобы никто не замахнулся плетью, верно? Как они тебе нужны… Как… Пальцы скользнули по изуродованным плечам, к ним добавилась ладонь — обвести округлость. Горячий. Неровная кожа тепла. Я не сразу заметила, что маг проснулся и с интересом разглядывает меня. Когда светловолосая голова приподнялась от подушки, то стало совершенно понятно, что он все еще пьян и все еще спит. Маг опустился обратно на подушку и закрыл глаза.

Я наклонилась, касаясь губами одного из самых страшных шрамов. Без желания, без кружащего голову безумия.

Нежностью.

— Спи, Хаталь.

***

Спи, Хаталь. Спи...

После прикосновения горячих, словно лава, губ к его телу хотелось окунуться в этот сон еще раз. И еще, и снова. Потому что тысячу нукаров к нему никто не прикасался. А уж к его спине — тем более. К его взрытой шрамами изуродованной спине. Риану, что ты творишь? Как к тебе относиться теперь?

Хаталь стряхнул с себя наваждение. Но оно снова пришло. Это горячее прикосновение. Нет, все точно от того, что он слишком упорно посвящал себя магии, игнорируя физические потребности. Нельзя пять нукаров колдовать и медитировать, а потом еще несколько восходов идти рядом с раздражающей, задевающей все глубины души риану и попросту не свихнуться.

Хаталь честно попытался приподнять голову.

После попойки в купцом он не удивился даже, увидев ее на краю постели в свете луны. А теперь вот потихоньку доходит. Ворвался в комнату к девушке, спящей, между прочим, довольно мирно, чего от нее и ожидать-то нельзя, и вот — итог.

Стыд. Вина. В общем, все условия для победы над буйным нравом Наджелайна! Все сделал, чтобы избежать ее насмешек! Поздравляю, маг Хаталь, ты — пьяный идиот.

Хаталь едва не подскочил от собственных мыслей. Девушка? Риану — девушка? Это все купец. Друг в пьяном угаре орал про каждое ее достоинство и даже на себе показывал… размер некоторых. Он поднялся, но бешеный круговорот из украшенных цветастыми коврами стен быстренько уложил на подушку.

Спи, Хаталь, спи. Ожидай удара в спину.

Боги, что же делать-то? Это желание, желание, желание. Твердить себе, пока не отпустит. А вино добавляет: удовлетворить, чтобы отпустило.

Рианони, заноза, от которой даже опытные рабовладельцы бегут, — с ним в одной постели?

Но поцелуй до сих пор горит на пояснице. Кто же знал, что прикосновения к шрамам — так чувствительны? Ох! Огонь же. И даже то, далекое каленое железо — не больнее.

Космос. Антарра

Во всю широченную посольскую каюту Антарры — вид на пугающие звезды. Стена у самого носа корабля, почти полукругом. Невероятная панорама на чужие миры, уплывающие вдаль. Ринон села у самого края бездны, безучастно наблюдая за улетающими в никуда мирами. Тарайна была прекрасна.

Советник улыбался, шутил, отвечал на любые вопросы. Он с легкостью превратился из путешественника, открывающего для дипломатии новые цивилизации, в блестящего оратора.

Он ни разу за трое суток не коснулся своей изнывающей от ужаса жены. Вежливый, такой… новый. Такой… как стерильная палата в сумасшедшем доме. Чужой.

Вот и сейчас — ушел куда-то, и возвращаться, вероятно, не планирует. Вечная ночь вокруг, вечная ночь внутри. Темнота, высота, одиночество.

Ринон. Звезды шепчут. Ринон, подумай. Ты только и делаешь, что рушишь, он только и делает, что создает. Давай, удиви его хоть раз. Но все криво, все разъедется по швам, Наджелайна не умеют творить. Или можно попробовать? Разок попробовать. Пусть получится нелепо, но оно того стоит.

Ринон расправила подол серого бархатного платья и еще раз оглядела каюту, вернее, зал для приемов гостей и посетителей советника Райндана. Тут пока пусто, но по единой его команде из стен появятся шкафы, с потолка сползет сложенный стол и барная стойка. Там, к носу корабля, где стена чуть сужается, где темнее, хочется забиться в угол. Но нельзя.

Рианони. Райндан. Килора.

Ринон закрыла глаза и вдруг с очевидной четкостью поняла, что не готова даже за Килору платить Райнданом. Это новое ощущение, с которым пришлось свыкнуться.

Она снова вспомнила, сколько миров было пройдено, сколько преград сломлено, сколько увидено и пережито, перемолото — для нее. Он ходил к драконам. Никто не может смотреть в глаза драконам, обретая этот страшный дар — потоки. Управляя нитями, связывающими миры, видя их во всем многообразии и уродстве. Но он не побоялся. Обрел власть над живым… И что, все равно не стал превращать ее в безвольную куклу, потакающую желаниям. А мог.

Мог все, что угодно. Не сделал, не решился.

Наджелайна закусила губы. Полная безысходность. И главное, вот где его носит? Следующим восходом у него Фаэтла, а он и не спал, наверное… И слезы, слезы по щекам. Из-за нее, упрямицы… Свалится где-нибудь с очередной сцены, прямо на счастливую толпу, готовую на кусочки разодрать. Как же, легенда, шестьдесят миров за пределами Содружества освоено и поймано на его дипломатические уловки.

И только Ринон — не попалась? Отчего же, а? Да потому, что ее не хотят ловить. И не от того, что не нужна. Нужна такой. Дикой, странной, сильной. Собой нужна.

Она уже задыхалась от слез, все разом увидев, совместив все до одной нити. Неприменяемые потоки, хитрые ходы, чтобы оставить подле себя и предоставление полной свободы, когда само здравомыслие подсказывает, что так — нельзя. Но он же Райндан. Плевать ему на то, что нельзя.

***

Этого зала в огромной даже по меркам посольских кораблей Антарре Ринон еще не видела. Комната отдыха поражала воображение. Огромный куполообразный потолок с открытым видом на звезды подарил наконец ощущение полета, полного растворения в космосе. Ноги в мягких туфлях заскользили по полу, покрытие которого так напоминало черный мрамор. По всему залу были беспорядочно разбросаны большие белые кожаные кресла, тумбы, увитые геянсанскими растениями. В воздухе ощутимо пахло цветами, а над головой парили бабочки. С трудом удалось признать, что в дело вступило самое невероятное умение геянсан — делать видимость. Голограммы бабочек, пересекающийся в вышине свет, искусственные цветы, и еще вот — ароматизаторы. Зато небо — самое настоящее. И застывший на единственном диване в глубине комнаты советник — тоже не иллюзия. Он согнул слишком длинные для своего убежища ноги, прижал к себе руками подушку, так, как прижимал жену, и наконец отключился. Сморщился, словно лимон съел. Уставшую от самоедства Ринон укусило снова — еще и каюту ей уступил, а?

Однажды уже так было, ты помнишь, Наджелайна? Он запретил к себе прикасаться. Тогда думалось — лучше не дышать. Она села на пол рядом с диваном, прямо у его лица. Потревожить, нет? Райндан смял подушку сильнее, нахмурился. Что-то снится. Нехорошее. И хочется его из этого сна выдрать. Я с тобой. Три дня потребовалось на выводы. Больше — ни к чему.

Ринон дрожащей рукой провела по волосам своего советника. Райндан с готовностью даже какой-то мгновенно раскрыл глаза.

— Я вот подумала… Уже смешно, да? Я вот подумала, ведь когда с женщиной расстаются, ее не притягивают к себе весьма двусмысленными обещаниями. Если можно… просто управлять ее телом.

Райндан даже брови вскинул:

— Шах и мат, Ринон. Ты неплохо делаешь выводы для человека, который уже неделю забывает, что у людей есть чувства.

Советник сел, выпрямился, а сжатую подушку — отбросил. Сильно сердится. Ринон опустила голову.

— Хоть раз в жизни скажи это. Жесты, потоки, намеки. Словами, Ринон. Я не укушу. Но терпеть мне уже не хочется. На Килору собралась, обо мне ну ни капли не подумав. Советоваться не стала. Ты хоть понимаешь теперь, что наделала, а? Любой нормальный человек бы развелся.

— А ты?

— Не будем обо мне, у меня, знаешь, уже рефлекс — тебя оберегать. Хотя разок стоит поступить так, как ты заслуживаешь. Опять молчишь.

Ринон сжалась, вдавливая себя в диван, все полнее и глубже прижимаясь к коже. Слова застряли в горле, их приходится вырывать, выдирать, с болью и кровью.

— Иди спать уже. Завтра Фаэтла.

— Прости меня.

Ринон зажмурилась. Хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать что-то вроде: «Ну вот, не так сложно, Наджелайна, ты делаешь успехи». Или гораздо более ядовитых слов. Но Райндан молчал. Время текло куда-то мимо, через край, а он все ни слова не говорил.

— Хочешь, я скажу Дохорну, чтобы искал другого посла? Найду себе… менее опасное занятие. Приличной домохозяйки из меня не выйдет, конечно, но...

— Остановись.

Ринон наконец подняла голову. Советника шатало. Штормило от пережитых эмоций, от того, что едва не потерял, уже почти смирился с собственным одиночеством, а тут вдруг, раз, и нежданный приз. Еще раз? А что толку сопротивляться? Он без нее, бешеной, тоже — никак. И двое суток, что ее дома не было, в каждый шорох вслушивался. И на Тарайне раз сто ловил себя на мысли, что хочет заставить прикоснуться.

Он сел рядом. Протянул руку, дотронулся до щеки. И Ринон вздрогнула, словно еще не веря. А потом безудержно на него бросилась, обнимая со всей имеющейся силой.