Краткий сюжет из неоконченного

Краткий сюжет, который пока придумала: избитая лошадь бежит от жестокого хозяина, но ей не хватает сил преодолеть границу миров, она, истекая кровью, лежит на лесной дороге (готовится к смерти и вспоминает свои мечты и счастливое жеребячество — время, когда она не знала рабства). Её находит волчица, зализывает ей раны и вдохновляет продолжить путь. Вместе они пересекают границу миров.

Она бежала уже четвертые сутки. Бежала, почти не останавливаясь. Лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы окунуть морду в попавшийся на пути ручей, сделать пару глотков холодной, освежающей горло воды… Бежала не смыкая глаз — волки могут долго не спать. Потом… Она отдохнет и выспится потом… А сейчас нужно бежать…

Подальше от того места, которое столько лет, с самого рождения было ее родным домом… Что стало с их когда-то самой дружной, самой грозной во всей округе стаей…

Сначала отец… грозный матерый вожак… Они уводили за собой смерть — смерть в образе самых диких, самых кровожадных животных. Тех, которые убивают не для того, чтобы утолить голод, не для того, чтобы отвоевать новую территорию для своей стаи… Они убивают просто так, просто, что бы убить!..

Убивают всех подряд без разбора, и сильных волков, и волчиц, и совсем еще маленьких щенят, едва вставших на лапы… Имя этим зверям — люди. Снежка была еще совсем юным недопёском, уже не волчонок, но и еще не взрослый волк, но помнит каждый миг, каждую минуту этого ада…

Страшно грохочущие над головой громадные птицы (люди называют их вертолетами), дорога из красных флажков, стальные палки, плюющие огненной смертью… И хрипы, хрипы десятков глоток изнемогающих от бега волков… Их гнали уже вторые сутки… Иногда им удавалось оторваться и затеряться под густыми кронами лесных деревьев, но по следу шли собаки — такие же жестокие, как их хозяева, натасканные только на то, что бы убивать псы… Не помогало ничего, ни знакомые буреломы, ни перейденная вброд, чтоб смыть следы, река… Рано или поздно псы настигали их, отыскивая по запаху. Да и как тут оторваться, когда кроме десятка сильных матерых волков еще столько же самок, половина из которых ведет за собой едва вставший на лапы выводок… И решение было принято! Едва оторвавшись от преследователей, стая разделилась на две половины: первая, ведомая молодым, только вошедшим в силу волком, и состоящая в основном из волчиц с волчатами пыталась, пробравшись через очередной бурелом, незаметно уйти в соседний лес. А вторая — из самых быстрых и выносливых самцов, с вожаком во главе, ринулась через засеянное рожью поле, которое лишь немного скрывало их от стальных птиц… Они уходили разрозненной серой стаей, зигзагами уворачиваясь от плюющих смертью машин, громадными прыжками, едва касаясь лапами зеленых посевов… уводили за собой смерть… Белой птицей летел во главе стаи красавец Шор. Папка… слеза скатилась по мохнатой морде Снежки… Папка… Вся округа этих двуногих хищников давно мечтала повесить на стену его белоснежную шкуру… Белый волк! О нем ходили легенды… Никто не знал, когда и откуда он взялся, просто появился однажды в здешнем лесу и вскоре стал вожаком не многочисленной тогда еще стаи… Снежка часами могла вспоминать о своей стае, о матери Велме, об отце, о братьях… Она точно растворялась в своих воспоминаниях, и не ощущая дороги мчалась все дальше и дальше…

Солнце нещадно пекло, на небе не было не облачка. И Снежка ненадолго остановилась, чтобы попить и освежиться в прохладном ручье. И вдруг она уловила посторонний звук, резко выделившийся из монотонного фона жизни леса. Звук повторился… еще и еще… Снежка прислушалась, кто-то пробирался через чащу, тяжело и как-то неравномерно ступая… Хромает — неосознанно мелькнуло в голове. Кто? Затаившись, волчица повела носом, но ветер дул с ее стороны и она не могла из многообразия лесных запахов выделить посторонний. Да — посторонний согласилась сама с собой Снежка — свои так шумно по лесу не ходит. Только сейчас, остановившись, она вдруг почувствовала, как устала… как подламываются от бесконечного бега лапы. Надо немного отдохнуть, решила Снежка, заодно и чужак пройдет стороной. Да кто же там? Звуки, словно от ломающихся веток, медленно приближались. Снежку даже разобрало любопытство, усмехнулась своим мыслям — всегда была любопытная, с самого детства.

И тут ветер переменился, и пахнуло чем-то неожиданно знакомым. Знакомым, но таким давним, что она даже не сразу и вспомнила… Да. Так пах соседский жеребенок. Жеребенок, с которым она в детстве играла на лугу у реки. Снежка улыбнулась нахлынувшим воспоминаниям, наверное, она выглядела таким бестолковым вислоухим щенком, что мать-кобыла без особого испуга подпускала её к своему чаду, лишь изредка недовольно пофыркивая. Зато её мать, бесстрашная красавица Вельма, клыков которой побаивались даже молодые самцы стаи, всегда возмущенно рыкала, и даже иногда больно кусала Снежку за ухо: «Опять к реке бегала?! Негоже волкам с лошадьми дружбу водить! Ты — охотник! Они — добыча!». Почему негоже? — не понимала Снежка, потирая укушенное ухо. Какой же Рыжик — добыча? — хихикала тихонько, чтоб не услышала мать, — он ведь такой смешной! С ним так весело бегать и играть! И на следующее утро опять убегала к своему приятелю, безошибочно находя по запаху место его выпаса. Да… Запах детства. Запах скошенного луга, реки и молока. Рыжий почему-то всегда пах молоком, хоть и лошадь. Лошадь?.. Очнулась от воспоминаний Снежка — откуда здесь могла взяться лошадь?! Человеческим жильем даже отдаленно не пахнет, уже несколько дней. Видно с голодухи уже мерещится… Сейчас немного отдохну и надо правда перекусить, а то уже… Снежка не успела додумать до конца, так и застыла с поднятой лапой, которую она вылизывала, отдыхая от бега — прямо на нее, из чащи, слегка прихрамывая на переднюю ногу вышла… лошадь!

Снежка мотнула головой, ни то отгоняя надоевшую мошкару, ни то пытаясь прогнать видение. Но «видение» никуда не уходило, а тихо стояло переминаясь с ноги на ногу и смотрело прямо на волчицу. На правое копыто стекала струйка крови, прямо над ним была довольно глубокая рана. Кровь… Волчица повела носом, ноздри зашевелились, в пустом брюхе предательски заурчало.

До границы миров было так близко, только пройти через лес. Там, за чащобой вековых деревьев, за низинами и холмами, была новая жизнь, новый рассвет. Она мечтала о нем уже несколько лет, с тех пор как однажды перелетная птица донесла до их левады историю об удивительном месте, где луга почти целый год покрыты сочной травой, где нет тяжелой работы, нет хозяйских плетей и жокейских хлыстов, где табуны свободных мустангов носятся наперегонки с ветрами. Мечта о таком месте жила в её сердце как память беззаботных днях жеребячества, когда она ещё не знала повода и упряжи.

Силы покидали её с каждым шагом. Далеко позади остались первые часы бешеной скачки, когда шок от пережитого скрывал боль, и последующие дни быстрого бега, когда страх гнал сильнее, чем удары кнута. Сегодня лошадь уже не помышляла даже изредка переходить на рысь на тропинках или проселках, как она делала ещё вчера, когда прохладная чистая вода небольшой речушки и сочная трава вдоль её берегов ненадолго взбодрили. Теперь она поняла, что минутная легкость, обманувшись которой она решила продолжить путь прошлой ночью, стала роковой ошибкой. В предутренней темноте она не заметила какой-то норки и оступилась. Резкая боль от передней ноги разлилась огненным потоком по всему телу, отозвалась в каждом шраме, полученном за годы рабского служения, в каждом ушибе и ране, которые были причиной и ценой её побега. Она рухнула как подкошенная — боль была единственным ощущением, поглощала сознание, лишая воли.

Лошадь не помнила, сколько часов пролежала, не решаясь даже пошевелиться, то прислушиваясь к волнам боли, то пытаясь её заглушить чередой воспоминаний о прежних днях у разных хозяев. Некоторые из них были хорошими: её не били, сытно кормили, тщательно чистили, выстилали стойло свежим сеном, а иногда баловали морковкой или кусочком сахара. А главное — отпускали порезвиться в леваду или выводили на луг в ночное. Но всему этому была цена — её покорность. Каждый хозяин, каким бы добрым он ни был, всегда перво-наперво показывал лошади рамки, границы её свободы, давал новое имя по своему вкусу.

С тех пор как её разлучили с матерью и увезли из родной конюшни, она больше ни на миг не забывала о границах. Забыться не позволяли кнуты, шпоры и хлысты. Ей сказали, что это судьба лошади. И она смирилась, изо дня в день терпела, что удила разрывают губы и больно бьют по зубам, а мундштук пригибает голову к самой шее, чуть ли не ломая её, что подпруга впивается в живот и не дает дышать, а завернувшийся потник натирает спину до кровавых ран, что старый изношенный хомут притягивает оглобли к бокам так, что они бью на каждом ухабе. Старые лошади говорили: «Со временем привыкнешь. Работа и боль — это жизнь». И она честно старалась стать обычной хорошей лошадью. Для этого надо было всего лишь привыкнуть, терпеть и забыть свои странные сны. Ведь считается, что нормальные лошади не видят снов.

Новый хозяин увез её в свою конюшню в начале весны. Говорили, что он богат: большая усадьба с личным выпасом, просторные конюшни, всегда свежее сено и отборный овес. Ей завидовали — так дорого купили, значит, будут холить. Как же они ошиблись!

У лошади нет густой шерсти, как у огромных свирепых хозяйских собак, с которыми господин любил выезжать на охоту. Или твердого панциря, как у смешной зверюшки хозяйского малыша, которую пацан как-то принес с собой в конюшню и пытался проверить, выдержит ли панцирь помимо удара камнем ещё конское копыто. Лошадь — большая теплая сильная, но она лишена природной защиты, ощущает каждый удар хлыста, бича, кнута, палки. От них она стремиться лишь убежать. Новый хозяин очень любил бешеную скачку, загонять лошадей было его прихотью. А ещё он любил охоту, вернее ему нравилось видеть боль и смерть. Убивать друг друга людям запрещает их закон. Но убивать животных… спорт, забава для богатых, которые могут купить себе право решать — жизнь или смерть.

В тот день с утра хозяин был злее обычного, так что собаки в вольерах за конюшней жалобно поскуливая, жались по углам, а конюхи и другие работники старались не попадаться на глаза или изображали бурную деятельность, если всё же сталкивались с ним. И надо ж было случиться такому, что именно в тот момент, когда один из конюхов собрался убирать её денник и вывел лошадь немного поразмяться в маленьком загоне во дворе, мимо проходил хозяин, который пожелал немедленно собственноручно оседлать лошадь и прокатиться. Она уже знала, что означает такое «прокатиться». О тех, кто, исхлестанный хлыстом до крови, заходился ржанием от дикой боли, взвивался свечой и уходил карьером по дорожкам усадьбы в рощу, больше никто никогда не слышал.

Она так хотела жить! Отчаяние толкнуло её на бунт: сопротивлялась, как могла, тщетно надеясь, что хозяин, утомившись беготней по загону, оставит её в покое. Ох, как же плохо она ещё знала нового хозяина! Он созвал всех работников усадьбы с кнутами и палками с петлями и без. Удары и проклятия сыпались со всех сторон. Лошадь поняла, что так или иначе её жизнь скоро закончится, потому что она нарушила главное правило — покорность. Каким-то чудом она обманула новичка-конюха, замешкавшегося возле ворот загона, и вырвалась.

Недоуздок через пару дней она ухитрилась снять, зацепившись его ремнями за дерево. Раны запеклись, но местами кровавые корки трескались, и раны начали гноиться, боль ушибов слилась с болью в натруженных многодневным бегом мышцах. Но она бежала, даже когда перестала слышать лай собак и топот погони.

Но сил чтобы бежать больше не было. Когда лучи солнца пробились сквозь листву у неё не было сил даже встать.

Что заставило её подняться? Может быть ворона, которая подозрительно поглядывая на тело лошади, слетела с верхней ветки? Или лай собак который вновь почудился ей в забытьи?

Наверное, то и другое одновременно, слившись в осязаемый страх смерти, вновь толкнули её вперед

Неимоверным усилием с третьего раза лошадь поднялась на ноги и сделав несколько шагов поняла, что теперь может только хромать. Рана на ноге открылась и сильно кровоточила.

Перелома не было, но глубокому порезу прибавился разрыв связок. Даже при лечении и уходе она могла бы надеяться вернуться себе резвость не раньше чем через пару недель. А так… Смерть настигала её, как бы она не убегала.

Лес становился всё гуще, чуть заметные проселки давно сменились тропами, а теперь исчезли и признаки тропы. Последние несколько десятков шагов лошадь ломилась прямо через кусты, теряя последние капли сил и решимости. Неожиданно она заметила просвет и вышла на полянку. Прямо перед ней под кустом сидела… волчица. Ошибки не было, это бы именно волк, а не собака, как показалось в первый момент. Лошадь переступила с ноги на ногу, не решаясь на что либо. Бежать она не могла.

Голодный спазм скрутил желудок в один болевой комок. Снежка осознала вдруг, что она не ела уже несколько суток. Кровь… ноздри жадно раздувались, ловя этот сладковатый запах пищи, запах свежего мяса… Ей понадобиться всего лишь доля секунды, чтобы метнувшись смертоносном броске, дотянуться до горла этой неизвестно откуда приблудившийся лошади. И она наконец-то насытится, утолит этот жестокий, скручивающий тело в узел голод. И спрятавшись куда-нибудь подальше от тропы, восстановить истраченные нескончаемым бегом силы, и завтра чуть свет быть готовой к новому рывку. Секунды текли, превращаясь в долгие минуты, а снежка всё стояла, не шевелясь, и смотрела на эту измученную, израненную лошадь, которая тоже не отводила от волчицы усталого взгляда...

Видит ли она в моих глазах свою смерть? — подумалось вдруг Снежке. Понимает ли, что это последние мгновения её жизни?.. Сколько раз приходилось Снежке многие километры гнать свою добычу, выматывая её до изнеможения, загоняя в хитрые ловушки или часами выслеживать по запаху, готовясь к смертоносному прыжку. И потом— триумф! Запах крови… Триумф… Добыча… Кровь… от голода кружилась голова… Охота!!! А какая ж это охота — вскрыть глотку измученному полуживому существу?.. Это— убийство.

Мысли метались голодными обрывками— охота… убийство… кровь… добыча… пища… Какая разница?.. Она сможет наконец-то поесть и выспаться. Кровь, мясо, еда. Голодная слюна капнула на лист кислицы. Шерсть на холке встала дыбом— добыча...

И вдруг что-то неуловимо изменилось во взгляде стоящей напротив лошади. Что же?.. Снежка (как в детстве от любопытства) склонила голову на бок, пытаясь уловить едва заметные изменения. Да! Сомнения нет! В глазах лошади выражениё усталости и отчаяния сменилось совсем другим— теперь они светились спокойной решимостью и...? Чем— готовностью к смерти?.. Радостью… Радостью?! Неужели радостью смерти, радостью избавления— избавления от всех невзгод этой жизни. От самой жизни, несущей только страдания и боль… Избавление… Не лёгкая видно судьба досталась этому, бедному животному. Вот… Взгляд опять неуловимо изменился. Что теперь?.. И не только взгляд, лошадь, будто сама стала выше, подняла голову, выпрямила дрожащие от усталости колени, гордо выгнула красивую шею. Да ведь она… Не может быть!.. Снежка от удивления по— собачьи села на хвост. Да ведь эта едва держащаяся на ногах коняга собирается не за даром отдать свою жизнь! Она собирается биться! Собирается дать отпор из всех оставшихся сил, и не быть задранной голодной волчицей, а погибнуть— погибнуть в последнем бою!

Что-то шевельнулось в мохнатой груди волкоши… Жалость? Снисхождение?.. Нет… Уважение! Уважение к этому измученному существу, готовому к смерти, но желающей гордой и красивой смерти в последней, пусть и не равной битве!

Вспомнились слова отца, могучего Шора: "Не то важно, как ты жил, важно то, как ты умер!" Папка… К горлу подкатил удушливый ком… Отец! Он полностью подтвердил это выражение своей гибелью. Уже смертельно раненый, собрав все оставшиеся силы, он уводил за собой свору разъяренных собак. Уводил к берегу реки, подальше от родной стаи, от волчиц и маленьких волчат… И добежав до обрыва, в последнем рывке бросил своё тело с отвесного берега, лишая алчных охотников своей белоснежной роскошной шкуры

Двое суток искали тело белого волка, прочёсывая берега и дно реки, но так и не нашли. Легендой появился, в легенду и ушёл белый волк— бесстрашный Шор… Снежка мотнула головой, отгоняя грустные мысли… Чувство голода куда-то исчезло, незаметно ушло, оставив вместо себя боль— тупую ноющую боль то ли в желудке, то ли в душе...

И отзвук такой же самой боли снежка вдруг увидела в уставших глазах стоящей напротив неё лошади… Она тихо подошла, не слышно ступая мягкими лапами, медленно наклонила мохнатую морду, и лизнула сочащуюся кровью дорожку шершавым и влажным языком. Раз, потом ещё раз… Лошадь резко дёрнула копытом, зубы волчицы громко лязгнули в лесной тишине...

— Зачем ты лягаешься, дурочка!

— Что ты делаешь?! Мне больно!

— Пытаюсь зализать твою рану. Но ты дернулась, и я задела её клыками.

— Что можно сделать с этими ранами? Лошади не умеют их лечить.