Глава 23

После концерта мы не ставили печать группы и не общались с публикой. Я сидела в тени, восстанавливая силы — медицинское вмешательство всегда требует исключительных затрат. Особенно если отсутствует специальное образование, которое позволяет детально представить, что именно ты лечишь и как.

Мы дожидались, пока опустеет площадь, чтобы собрать оборудование и уехать, когда к нам зашел небольшой человечек с острой бородой. Он коротко представился старейшиной общины и сделал шаг к костру. Мы поздоровались, но никто не предложил посетителю сесть, и мужчина неловко переступил с ноги на ногу.

— Простите, — сказал он наконец, — мы нарушили законы гостеприимства. Мы приносим свои извинения, и надеемся, что вы приедете к нам во время вашего следующего путешествия.

Ким неопределенно кивнул, я не поняла, это было согласием или приглашением к продолжению беседы.

— Но мы просим не привозить с собой женщину из Нелоуджа, — продолжил незваный гость, — ее поведение, открытая демонстрация силы была оскорблением для всех нас.

— Вы чуть не убили члена моей команды, мою девушку, — резко сказал Ким, — и вы еще ставите мне условия?

Ветер угрожающе взвыл, поднимая клубы пыли, соглашаясь с ним. Сложно сказать, был ли это естественный порыв, или намеренный театральный эффект. Поземка змейкой закрутилась вокруг ног старейшины и опала песчаными узорами на грубые потрепанные башмаки.

— Том не собирался убивать ее. Он просто хотел выразить наше возмущение.

— Кто бы это ни был, он метил в сердце, — сказал Ким. — Вероятно, он полагал, что это не смертельно? Я в последний момент успел изменить траекторию ножа.

— Вы?! — потрясенно спросил старейшина.

— Разумеется, — холодно ответил Ким. — Иначе мы бы сейчас не разговаривали. Думаю, тему можно считать закрытой. Мы выступаем за границами вашей территории, не демонстрируем яркие эффекты, мы, оказывается, рискуем жизнью, и вы все еще ставите условия?

Поземка снова закрутила песок, быстрее и яростнее, поднялась до колен. Незваный гость нервно отступил на шаг, махнул рукой.

— Подождите, — вдруг спросила я. — Но почему именно я?

Человек с острой бородой резко повернулся ко мне. У него было доброжелательное лицо, но глаза холодные и прозрачные, как вода из колодца. Ветер утих, прислушиваясь.

— Вы из Института, — сказал старейшина, — в вашем танце есть элементы праздничных танцев сотрудников, это очевидно.

— Допустим, — согласилась я, так как не было смысла отрицать этот факт, не имея никаких аргументов в памяти, — но за что вы нас так ненавидите?

— Мы не ненавидим. Мы боимся. Боимся стать такими, как вы, — выплюнул слова старейшина.

— Может быть, мы и не идеальны, — возмутилась я, — но у нас есть вещи, которые вам бы не помешали.

— Какие? — агрессивно спросил он, — Назовите.

— Благодаря Институту в Нелоудже есть, — я замялась, — вода в каждом доме, общественный транспорт, порядок. У нас очень низкий уровень преступности. Неизлечимо больные могут обратиться в Институт за помощью, крестьяне получают помощь от Института во время засухи...

Я аполитична и слаба в таких вопросах. Честно говоря, мне было все равно, и я не любила Нелоудж, этот хаотичный, бесцветный, приземистый город. Но голос старейшины, вызывающий тон, звучал как личное оскорбление, и Нелоудж хотелось защитить, как честь. Иррациональный порыв. В конце концов, что останется иначе у девушки без прошлого?

— И чего это им стоит? У вас варварские законы, вы калечите людей за воровство — просто потому, что Институт может легко излечить эти раны. Вы смотрите, как люди болеют и умирают, хотя можете, знаете, как можно помочь — всего лишь вопрос денег, ведь помощь Института отнюдь не бесплатна, верно? У вас лишь одна отличительная черта — жадность. Вы жадны до денег, жадны до власти, жадны до информации. Вы ведь даже слова не можете промолвить просто так — "знание имеет свою цену", так у вас говорят? Вы стираете себе память, когда больше не можете вынести бремя воспоминаний, и стираете память другим, если они узнают нечто, чем вам жаль поделиться. Мы просто не хотим быть как вы. Мы считаем, что ресурс — это метка дьявола, которая дает силу, но изменяет душу. Мы разговариваем бесплатно. Мы горюем искренне. Мы умираем один раз и навсегда, а не живем десятки полужизней без прошлого.

— Довольно, — отрезал Ким и встал, показывая, что разговор окончен.

Я осталась сидеть, разглядывая резную рукоятку. Слова старейшины были возмутительно неприятны, но из головы не шел мальчик с зелеными глазами. И еще один, без левой ноги, который несколько дней просил милостыню у реабилитационного центра, а потом пропал. Мы все догадывались — куда, Институт не терпит нищих в столице. Но ведь сотрудники могут вылечить любую хворь — это, действительно, всего лишь вопрос денег. А история северного странника? Если один человек мог стать богом и превратить бесплодную землю в краю вечной мерзлоты в райские сады, то что может директор Института?

Невольный коготь сомнения поцарапал прежде цельную картину мира, и терзало неприятное ощущение частичной правоты в обвинительной речи. Я пнула лежащий рядом булыжник, встала и заставила отступить мутные сомнения. Меня возмущала локальная несправедливость, которая поддается исправлению, но никогда не волновала вся ситуация в целом. Я привыкла подстраиваться под обстоятельства, действовать в моменте — только так и можно выжить.

Это не мое дело, в конце концов, как и вся ситуация с кинжалом. Рану, конечно, нанесли мне, и это было неприятно, лечение стоило ресурса от десятка увлекательнейших историй. Но объектом ненависти являлся Институт, к которому я сейчас не относилась. Готова допустить, что у конфликта имелись веские основания, но я не знала и потому не симпатизировала ни целям, ни средствам учреждения. Просто попала между двух огней. Следует смотреть по сторонам внимательнее, но переоценивать случившееся нет оснований.